***
Если не ходить к «Подкованному оленю», располагавшемуся как раз на углу, где краснолюдский квартал переходил в переулок, в простонародье именуемый Драконьим, то единственная приличная аптека в Вергене была именно та самая, именно она, «Под раскидистым вязом» — в двух шагах от эльфского квартала, где с младых ногтей и трудился Тиан. Уважающие себя люди и нелюди всегда шли к раскидистому вязу, ибо «Подкованный Олень», по слухам, распускаемым местными краснолюдскими кумушками, практиковал демонологию, дабы лекарства не кисли, и некромантию, дабы эликсир для потенции получался столь ядреным, что даже покойник на собственных похоронах охнет, из гроба выскочит и побежит в бордель. Впрочем, и аптека, где трудился Тиан, конкурентных слухов у кумушек заказывать не гнушалась. Несмотря на эльфийское имя, Тиан был чистокровным, без какой-либо малейшей примеси человеком. Это, как он, несмотря на свой юный возраст, уже успел заметить, делало его в глазах вергенских девушек немного менее привлекательным, чем… Эх. Вот будь у него пара острых или, на худой конец, слегка заостренных ушей! Тиан, как и оба его старших брата, в Вергене родился и вырос, и лишь по рассказам знал о тех ужасах, что когда-то, дескать, эльфы и краснолюды были людьми гонимы и презираемы, в Темерии царил мрак и беспредел, а Верген был мелкий городишко, вырубленный в скале, и агрессивно огрызался на другие северные княжества и королевства. Всего за каких-то пару десятков лет наплыв поселенцев превратил городишко в городище, гордое, процветающее и неприступное, и настолько финансово крепкое, что аж Махакам от зависти икал. Ну и общее процветание Севера вкупе с удивительно долгим отсутствием войн способствовало. Среди поселенцев, в основном, преобладали люди. По той простой и очевидной причине, что люди на континенте преобладали всегда и везде. А так как редкое всегда ценится, по сравнению с тем, чего имеешь в избытке, то и остроконечные уши успели превратиться в предмет воздыханий, а эльфские имена стать общеупотребительными — даже одного быстротечного поколения не прошло. Некоторые девки из особо выпендрежных даже делали себе эльфские прически — выбривали самые отчаянные аж виски — дабы высокой вергенской моде соответствовать. Вот аж до чего дошли в погоне за модой! Тиан из эльфского мог похвастаться лучшим другом. Эрин аэп Киаран стоял перед аптечной стойкой и смотрел, по своей привычке, Тиану в переносицу — пристально и не моргая, чисто по-эльфски скрестив руки на груди, с чисто эльфским неодобрением на породистом лице. Эрин наблюдал, как его друг к готовому отбеливающему ткань составу по капле добавлял выжимку из жимолости и вербены с расчетом на то, что с вербеной смердеть эта гадость будет всё-таки меньше. Но не вербена и не жимолость возмущала Эрина аэп Киарана в данный конкретный час. Тиан закончил с хирургической точностью проводимые манипуляции и воззрился на друга в ответ. — Может, он передумает? Эрин умудрился фыркнуть с бездной интонаций, среди которых преобладали пренебрежение и неверие. — Папаша? Да скорее небо на Верген упадет! Отдает меня Одноглазому на растерзание, и хоть бы хны… Тиан аккуратно закрыл каждую баночку крышкой и многозначительно вздохнул. — Ну и какого хрена ты с этой девкой ночью по лесу шастал? Стоило оно того? Эрин обиделся вконец. — Она, — сказал он, заблестев черными миндалевидными глазами в обводе черных густых ресниц, — не девка! И дело это — не твое! Тиан поднял руки в примирительном жесте. — Конечно, конечно! Зато меня вот, дружище, не ссылают в Махакам! Эрин раздражённо откинул длинные волосы за спину. Волосы у него доставали до поясницы и были заплетены на эльфский манер, мудреными косами — ни дать, ни взять, гравюра из книжки про скоя`таэлей. То ли уступка матери, которую Эрин, в отличии от отца, обожал и, как ни странно, почти беспрекословно слушался, то ли все из-за того, что от его эльфских кос вергенские девчонки были без ума. Черт его, Эрина, разберёт! Если не брать в расчет косы, шестнадцатилетний Эрин не упускал ни малейшей возможности доказать всему миру и Вергену в частности, насколько он, Эрин, бесконечно от своего же отца, бывшего скоя’таэля Киарана аэп Эасниллена, отличается. Выросший в благополучное мирное время, там, где расовые различия роли не играли, Эрин отчаянно, и конкретно назло отцу не интересовался ни эльфийской историей, ни стрельбой из лука, хотя способности у него были ого-го! Вообще ничем, связанным с Aen Seidhe. Эрин вырос среди людей, и, соответственно, и вел себя, как человек с острыми ушами. Киаран аэп Эасниллен был от такого, мягко говоря, не в восторге. И без того сложную семейную ситуацию делало совсем странной то, что мать Эрина была-таки человеком. Странным и нездешним, полностью принятым эльфами и эльфским обычаем, в отличии от сына, следовавшим от всего сердца, но все-таки человеком. Одни говорили, что Киаран аэп Эасниллен женился исключительно из соображений политических — продемонстрировать свои лояльные взгляды, показать всем, что скоя’таэлем быть он навсегда перестал и ненависть к d'hoine — дело былое. Другие, что по большой любви и многим, очень многим он ради этой любви рисковал. Тиан придерживался второй версии, мать Эрина была одной из приятнейших и красивейших женщин, каких ему доводилось встречать. Кроме того, один раз на празднике в Замке Трёх Отцов, он своими глазами видел, как неприступный с виду и невозмутимый до рвоты Киаран аэп Эасниллен так целовал свою жену под лестницей, что уже тогда, в детских ещё летах, Тиан безоговорочно поверил, что женившись по расчету, так себя не ведут. Та сцена стала вдохновением ещё и для пубертатных грез, и дело оставалось за малым — отыскать, кого под лестницу затащить. Отец Тиана, Микаэль, ещё до рождения среднего брата, служил у Киарана аэп Эасниллена адъютантом. Тиану странно и страшно было думать о том, что пару десятков лет назад батя был тонким пареньком с белобрысый чубом — матушка уверяла, что, дескать, если хочешь увидеть молодого отца — в зеркало посмотри. Ему казалось, тот всегда был матёрым волком — с руками, мозолистыми от меча, хитринкой в глазах и седой щетиной на подбородке. Лицо отца изрезали морщины — добрые и не очень, голова полностью облысела. А Киаран аэп Эасниллен не изменился с того времени, должно быть, ни на йоту. Как был, так и остался. Но с Эрином — другое дело. Если знаешь кого с рождения, то принимаешь его таким, какой есть. Тиан знал об Эрине многое, о многих вещах, подозревал он, даже родители — ни его, ни Эрина, не догадывались. — Вот смотри, — он, ловко подставив стремянку, в мгновение ока взобрался на верхнюю полку. Все-таки, ученик аптекаря! Аккуратно, со знанием дела переворошив колбочки, извлёк на свет божий многогранный пузырек с серо-буро-малиновой жидкостью. — Вот, это тебе! Одна капля — и всю ночь ничего сниться не будет. Эрин мигом сменил гнев на милость. — Это как так ты нахимичил? Тиан передернул плечами. —Не без помощи. Эрин уставился на друга с недоверчивым прищуром. В эту секунду он был — копия своего отца, эльфийская кровь в нем явно перебила человеческую, и Тиан в который раз прикусил язык, чтоб об этом не ляпнуть. О, Мелителе, когда он перебесится наконец, этот Эрин? — Опять этот странный ведьмак заходил? — с выражением спросил юный аэп Киаран. А вот свои профессиональные дела Тиан обсуждать был не намерен. — Заходил. И он не странный. Эрин крайне раздраженно дёрнул ухом, и ещё больше стал похож на отца. — Школы Кота не существует. Я специально в библиотеке замка смотрел! И поэтому в мутное дело ты встрял… Мысль о том, что Эрин пошел из-за такого в библиотеку, показалась Тиану удивительнее самого факта существования загадочной ведьмачьей школы. Тиан похожее мнение слышал, но особо не вникал. Да, что-то были там Грифон, Змея, ну и Волк (конечно же, Волк, ну, кто Геральта не знает?), но его новый знакомый был из Школы Кота. — Существует. Просто не похожа на остальные! Владелец аптеки, неулыбчивый краснолюд по имени мастер Энгельхард, часто заказывал у Койона из Повисса — ведьмака, по его собственному утверждению, Школы Кота, компоненты для разных снадобий — железы утопцев очень им ценились, или когти вилохвостов, например. А уж за печень виверны (Койон один раз умудрился достать и это) мастер Энгельхард душу был готов продать. Улыбчивый и открытый, что для ведьмака было нетипично, он выглядел от силы лет на двадцать пять-тридцать, чего быть не могло. Койон сумел расположить к себе даже такого старого сухаря, как мастер Энгельхард, в результате чего получил доступ в святая святых — задние комнаты аптеки, где с превеликим усердием и вниманием, достойным лучших лабораторий Оксенфурта, старый краснолюд смешивал порошки, вытяжки и жидкие, иногда грозно пахнущие ингредиенты для получения пастил и микстур. Договор с мастером Энгельхардом был следующий: Койон может там свои ведьмачьи страсти варить, пока никто не видит, но за это будь добр мясистую скидку, да и нового паренька поднатаскать не мешало бы. Койон оказался кладезем знаний, и именно от него Тиан эту идею — добавить маленькую, ничтожную порцию «офирского бархата» в сонный эликсир, и подцепил. Эликсир был их с Эрином тайной. Никто не должен был знать, что самоуверенный и дерзкий Эрин аэп Киаран, которому наплевать на всех и вся, мучается кошмарами каждую ночь. Что ему снится вода, от которой нет спасения, прошитая золотом, которая зовёт его и тянет. И страшное тихое место, где время не течет. И ещё куча странной, бессмысленной белиберды. Эрин мало разговаривал с Тианом об этих снах, но Тиан знал — если уж друг, при всем его гоноре, попросил-таки о помощи — дело дрянь. Эрин сноровисто убрал пузырёк в карман, и в этот момент дверь аптеки хлопнула. Эльф широко улыбнулся, блеснув глазами, и показал мелкие, без клыков, зубы. Девица — молодая служанка из Замка Трёх Отцов, едва на него взглянув, явно забыла, зачем вообще пришла. — Вот отбеливатель, — подсказал Тиан, подавая аккуратно упакованный товар с прилавка, — я добавил вербены, чтобы не смердело. Недели на три должно вам хватить.***
Эскель повернулся в седле, оглянувшись на Маранью — та ехала чуть позади, голова опущена, покрывало скрывает лицо. Вроде бы, все было в порядке, но Эскель ощущал, как она нервничает. И было от чего. Песчаный пейзаж разнообразили невысокие скалистые кряжи на горизонте, и уже вскоре караван, плывя медленно и чинно, подобрался к Стонущим горам. И если горами это можно было назвать с натяжкой, то стонущими — без преувеличения. «Каждый путник слышит здесь свое» — пояснила ему Маранья. — «Я не слышу то, что слышишь ты, а ты — то, что слышу я. Каждый остаётся наедине со своим кошмаром. Горы хотят повернуть путников назад, со старых времён остались. А сразу за ними Андора. Ненавижу… Ненавижу это место!» — «Э-э-эскель! — завыла гора голосом (нет, здесь он ошибиться не мог) суккубы. — Э-э-эскель! Где ты? Почему ушел?!» Это были не настоящий голос и не настоящая суккуба, но — Мелителе! — до чего же похоже. Она сетовала и стонала, вспоминала, как им было хорошо вдвоем, звала его повернуть назад, обещая усладу в своих объятиях. Эскеля это даже особо не раздражало — он знал, что суккуба счастлива и с ним, и без него — они виделись перед его последней зимовкой. Если бы дело ограничилось только ею... — Эске-е-ль, — рычал Весемир, — твое место не здесь. В Каэр Морхене! — Э-э-эскель! — смеялась Дейдра. — Лихо я тебя разукрасила! Возвращайся обратно, а то разукрашу и вторую щеку! Все в караване ехали молча, вжав голову в плечи — очевидно, каждый слышал то, чего предпочел бы не слышать. Маранья сидела, сгорбившись, вцеплялась в верблюжье седло в неловкой, скрюченной позе. Эскеля прошила волна сумасшедшей жалости — учитывая, что недавно умер ее отец, страшно представить, что слышит она. К счастью, кряжистая гряда не была длинной — иначе никакие путники вообще в Андору не добрались бы. Скоро верблюды ступили на плоскую бедную рыхлую землю, поросшую жухлой, неуверенной травой. Сумерки медленно накрыли каменистый пейзаж, и с каждым шагом голоса стихали, удалялись. Эскель со вселенским облегчением вздохнул — испытание позади. Да, такое не каждые нервы выдержат. Кряжи окончательно сдали, расступились, и взгляду открылась каменистая, невзрачная, но вполне себе ничего поляна. Здесь и планировалось сделать привал, перед последним переходом до Андоры. Эскель спешился, потянул с удовольствием мышцы, привычным уже движением стащил с верблюда поклажу и, прежде чем разбивать палатку, подошёл помочь спешиться Маранье. Той явно было хуже, чем ему — скрученную в седле фигурку била дрожь, плечи вздрагивали. Маранья явно пыталась не разрыдаться в голос, совладать с собой, но удавалось ей это явно не лучшим образом. Эскель притронулся к ее руке, и она опустила глаза — лицо кривилось, крупные слезы текли по щекам, стекая на подбородок. Маранья рухнула на него, как куль, вцепившись в его плечи, но равновесия все едино не удержала и совершенно неизящно — он еле успел подхватить! — ойкнула, поджимая больную ногу. Эскель, стараясь быть деликатным, успокаивающе провел ладонью по волосам и дрожащей спине. — Тише, Маранья, тише. Все позади. На них уже начинали оглядываться. Она уткнулась ему в грудь, обняла и сдавленно, глухо зарыдала, явно пытаясь свои слезы от всех, кроме него, скрыть. Эскель стоял столбом, продолжая гладить ее по волосам, и совершенно себе не представляя, что в такой ситуации надобно делать. В голову сами собой полезли совершенно лишние мысли. — Тихо, тихо, успокойся. Медальон дернулся и задрожал, зашелся в такт Мараньиным рыданиям мелкой, пронзительной дрожью. Видимо, на ней было что-то магическое — амулет, или охранка. Ей потребовалось почти полчаса, чтобы разжать судорожно сведенные руки. Даже караванщики на них пялиться притомились. Она глубоко вздохнула, вытерла тыльной ладонью слезы и звонким шепотом выдохнула. — Спасибо, Эскель. Эскель кивнул. — Не стоит. Через час на пустыню опустилась ночь, загорелись звёзды, и Жбан был таким ярким, что хоть ковш бери да наливай. Эскель обошел лагерь, следуя своему договору с Маньяро, потом сел на пороге палатки в позу для медитаций. Но медитировать ему не хотелось, пускай место здесь было для медитации преотличное. Откинув полог, он смотрел, как Маранья спит, устроив голову на локте, и полог палатки колышется в такт ее лёгкому дыханию. Эскель поднял глаза к звездам и подумал о том, что завтра караван прибудет в Андору, а там до и Синих Гор рукою подать. Первая часть их путешествия подошла к концу — а он и сам не знал, рад ли этому.