— Не рассказывай мне сказки, я тебе не северный мужик, который в ваш сад забежал, — Лания подозрительно прищурила левый глаз. — Хитришь и недоговариваешь мне тут!
С Ланией у Мараньи были, до этой минуты, поверхностные и приятные отношения, которые можно было бы — с натяжкой! — назвать деловыми.
Они сидели на прохладной голубой террасе, и пили прохладный голубой чай из прозрачных, блестящих на солнце стеклянных бокалов. Голубые кипарисы, вид на которые городская стена не загораживала, ладно качали головами, создавая иллюзию настоящего ветра. Но ветра не было, был один жар. Под кипарисами, знала Маранья, вовсю разрослись голубые травы и мох, последовательно, но с переменным успехом отвоевывая пространство у пустыни. Из голубых трав и делали андорцы свой знаменитый голубой чай.
Эскель ушёл за лошадьми, после того, как Лания сообщила ему, кому и что надо сказать, и как напомнить, что он именно от неё, чтоб и за хорошую цену, и как полагается. Маранья почему-то этому знакомству никак не удивилась.
Кажется, Эскель что-то такое упоминал.
Интересно, насколько хорошо они друг друга знают? Может, и пораспрашивать?
С сегодняшнего утра ведьмак интересовал Маранью очень живо.
Хотя утро, обещавшее быть одним из самых романтичных в Мараньиной жизни, началось самым отвратительным образом. Дурман, державшийся всю ночь, отпустил, и при пробуждении её накрыло.
Накрыло резко, накрыло болезненно.
Она приподнялась на локтях, едва успев свеситься с кровати, и её вырвало прямо на надраенные половицы. Плохо было неописуемо — голова гудела, глаза отказывались открываться и все тело трясло. Не стоило вчера так закидываться зельями, не стоило.
Маранья про себя ужаснулась — так плохо ей бывало считанные разы. Но вот почему именно сейчас?
— Маранья, — её трясли за плечо, но сил ответить не было.
Вдруг её подняли (кто? где? зачем?), куда-то понесли, а потом опустили в теплую, приятную воду. Теперь Маранья сидела в бадье, в каким-то чудом нагретой воде и опиралась руками о бортик.
— Вот, выпей, — Эскель поднес к её губам какую-то склянку.
— Хорошо, что настойка от Лютика случайно осталась. Пей, только пару глотков, не больше.
Противная, горькая жидкость проскользнула в пищевод, желудок скорчился, но удивительное дело — мигом унялась и тошнота, и головная тупая боль, и даже дрожь. Осталось лишь ощущение слабости — и всё.
Маранья подняла на своего спасителя глаза и хлюпнула носом — несмотря на все то, что они вытворяли ночью, корона коварной соблазнительницы все равно на голове уже не удержится.
Эскель сидел рядом с бадьей на корточках, в одних полотняных легких штанах, и черные его волосы были еще взъерошены.
— Лучше? — спросил он, заправляя ей за ухо мокрую прядь волос. — Не пугай меня с утра так больше. Знал бы я, что тебе так плохо будет…
Маранья постаралась улыбнуться ему — вышло, по ощущениям, достаточно криво, а потом без сил откинулась на бортик, наслаждаясь тем, что нигде ничего не болит.
Но полностью расслабиться не получилось.
В голове так и вспыхнули картины всего того, что этой ночью таки произошло.
Как она, полностью одурев, вела языком по тёмной дорожке волос от пупка и ниже.
Как он взял её уже второй раз на весу, опираясь на стену одной рукой (тогда Маранья была в пылу страсти, а сейчас просто обалдела — это какой же силой надо обладать?)
Маранья и раньше этим сплетням не верила, про то, что нордлинги, дескать, в постельной плоскости спецы небольшие — бревном лежат, да о политических делах думают. А теперь вот получила подтверждение.
И как от него так и шарахало, так и шарахало, этими вот, как он это назвал, «эманациями». И как эти эманации гасили её боль. Справедливости ради стоит заметить, что и Эскель был очень аккуратен — вроде никаких синяков и ссадин от кипящей ночной страсти не ощущалось.
В Мараньиной жизни бывал и другой опыт.
— Не буду, — тихо ответила она. — Больше не буду тебя пугать.
Он поймал её руку, перепутал свои пальцы с её, глядя на неё все ещё с выраженным, напряжённым беспокойством.
А потом мягко улыбнулся в ответ.
Улыбка у него была такая же мягкая, как и его имя. Странно это было в этом могучем спокойном нордлинге, с изорванным не пойми каким чудовищем щекой. На первый взгляд — сделан из стали и вообще страшно с таким связываться, а поближе присмотреться — и вот, и пожалуйста.
— Кстати, Маранья, — сказал Эскель и протянул над бадьей другую руку. — Я тут кое с кем познакомиться успел, пока ты спала.
По руке у него пробежала золотая молния и саламандра, полная довольства и ужасно гордая собой, завертелась у ведьмака на указательном пальце.
Эскель Саламандре всегда нравился. Маранье стало плохо, и Саламандра побежала за помощью. А Эскель даже не удивился — Саламандра не первый дух из страны джиннов, которого он видит. Но вода — это фу. Саламандра лучше посидит на плече у Эскеля.
Вот Нарилья тоже бы обрадовалась, узнай она, чем дело, наконец, вышло — подумала Маранья уже в который раз за это утро.
Маранье отчаянно захотелось, чтобы сестра была сейчас здесь, чтоб с ней можно было поговорить по душам.
Что делать дальше и как себя вести — не понятно.
Цветок бы без памяти влюбился и захотел бы историю счастья до гроба, но Маранье, которая Цветком являлась лишь наполовину, такой вариант развития событий казался сомнительным. Хотя Эскель ей отчаянно нравился, было дело. И ещё отчаянно нравилась эта его странная магия, унимавшая боль.
Кроме того, её мучили обоснованные подозрения, что нордлинги практикуют бесконечное множество каких-то там вариантов между «провести ночь и разбежаться» и «женитьба и вместе навсегда» и надо было б тактично выяснить, каких.
Но Нарильи рядом не было, была одна лишь Лания, которая придирчиво и въедливо рассуждала о том, что, дескать, что-то вы там скрываете в своей Эбле, наверняка опять с джиннами мутите, не иначе.
— В нашей поклаже кувшина с джинном нет, — ответила ей Маранья. — Прикажи своим людям обыскать, если хочешь. Никаких джиннов на Севере, мы же заключили с вами пакт.
Ланию это, однако, не убедило.
Подвох она искала везде и во всем. Андора была последним рубежом перед Синими горами, последним городом, который миновал каждый путник, идущий на Север и каждый, входящий в Зерриканию. Андора и Матриарх Андоры к этой роли относились серьёзно, даже несколько похвалялись ею перед другими городами, разбросанными по зерриканской пустыне.
— Вот если бы делегаты с Севера сталкивались сразу лоб в лоб с вашими, прости господи, бабами, они бы всю Зерриканию несерьезной посчитали, — говорила как-то Лания не раз и не два, — а от тараскинских драконов убежали бы в ужасе. Как хорошо, что у подножья гор расположены мы, самые порядочные. Самые правильные, если хочешь знать.
Ни Матриарх Андоры, ни сами андорцы от излишней скромности не страдали.
Но придраться сейчас, действительно, было не к чему им.
Солнечные зайчики пробрались-таки на веранду и принялись плясать на посеребренной лёгкой броне Лании, на её блестящей, как от масла, туго затянутой косе. Оттанцевав свое, они тонули в её бездонных, внимательных, матовых как маслины глазах.
— Спасибо, кстати за контакт, — попыталась Маранья перевести тему разговора. — Мне, однако, не помогло.
Попытка удалась.
— Да-а-а, — протянула Лания, большая любительница простых решений. — Почему ж нет? Стань человеком и проблема решена! Ну, будет у тебя мордашка не такая сладкая, ну и чего?
И Лания по-акульи улыбнулась, показывая всем своим видом, что жизнь и без сладкой мордашки удаётся.
— Понимаешь ли, — вежливо объяснила Маранья, — магия всегда была, скажем так, частью меня. Приведу пример. Я помню наизусть, полностью! — все сочинения пророка Лебеды с твоего любимого Севера, и все пятьдесят томов «Откровений заблудшей жемчужины» офирского жреца Мерилонора, а для того, чтоб рассчитать, сколько корма нужно тараскинскому дракону на год, мне понадобится минут семь. И это ненормально. Цветочная магия сделала меня такой. Если я надену двимерит, не просто лицо обвиснет! Я, может, саму себя забуду, понимаешь? Я тебе очень благодарна за помощь. Ещё одно поражение для меня ничего, я просто буду искать еще.
Лания присвистнула.
— Вот за что, за что, а за силу воли я тебя уважаю, — резюмировала она. — Смотри мне там, не обижай Эскеля, он мне тоже друг, знаешь ли…
Маранья чуть чашку чая не выронила.
— Я? Его?
Лания многомудро и понимающе улыбнулась, в очередной раз блеснув акульими зубами.
— Знаешь, как он свой шрам получил? Да из-за бабы, которая его ещё и предала. Не везёт ему, хоть тресни, с женщинами! Я б сама, конечно, ни за что не польстилась, не в моем вкусе он, но сочувствую. Очень сочувствую. Каждый раз, как дурак, готов довериться! Не понимаю.
Маранья искренне и глубоко разозлилась. Особенно её почему-то задели слова про «я б сама никогда не польстилась».
«Смотрю я на тебя саму, Лания, аж очередь из изящных эльфов выстроилась, яблоку упасть негде!»
Маранья натянуто улыбнулась, и отхлебнув чай, решила не отвечать.
Получив от Лании, наконец-то, пропускной паспорт, она отправилась узнать, что там с их лошадьми.
Андора и её улицы были такими же прямыми и незатейливыми, как её обитатели, прочерчены как по линеалу, везде аккуратные посадки, полные пирамидальных кипарисов, голубых кустарников и цветочных клумб. Даже цветы здесь были голубыми — почва у подножия Синих Гор обладала таким свойством. Маранья поймала себя на том, что скучает по дикому буйству красок Эблы.
В конюшнях пахло сеном, свежестью и ещё тем особым лошадиным запахом, к которому Маранья уже начинала привыкать.
Эскель стоял вполоборота, подтягивая подпругу на кряжистом коренастом коньке, пегом в яблоках и со взъерошенной чёлкой.
— Эскель, — тихо позвала она.
В полумраке конюшни ей приходилось ступать по мягкому сену (интересно, откуда андорцы его берут?), жара здесь не чувствовалась — было даже прохладно.
Весь день Маранья проходила, почти не используя костыль. Сильная хромота, конечно, никуда не делась, но нога не беспомощно волочилась, как частенько бывало прежде. Вот оно — ведьмачье волшебство.
Она подошла к Эскелю совсем вплотную.
— Лошади готовы, — сказал он спокойно. — Смотри, Маранья, это Захар, думаю, вы подружитесь с ним.
Захар скосил на Маранью умный тёмный глаз и расчетливо пошевелил ноздрями.
— Эскель, — повторила Маранья, чувствуя себя крайне глупо и крайне зависимо.
А потом, решив, что хуже быть все равно не может, нырнула ему под под локоть, обхватила руками и уткнулась носом в распахнутый ворот, в грудь.
От прикосновения кожи к кожи, эманации разошлись по телу блаженной волной, сметая, убивая даже зачатки боли.
Маранья почувствовала, как напряглись у нордлинга мышцы, как он помедлил прежде, чем обнять её в ответ. Но обнял. Обнял крепко.
Маранья запустила обе руки ему под рубашку, лаская и поглаживая спину, покрытую рубцами и шрамами.
— Прости, Эскель, — прошептала она куда-то ему чуть ли не в ребра. — я так беспардонно тебя лапаю, но от этого так хорошо!
Эскель хмыкнул в полумраке конюшни. Маранья чувствовала его дыхание у себя на макушке.
— Можешь лапать, сколько угодно. Только не вздумай снова глотать эту мерзость.
Маранья с готовностью закивала в ответ. Ситуация сложилось странная и двусмысленная, но думать об этом не хотелось — так тепло с ним, так хорошо, когда ничего не болит.
Саламандра снова застрекотала, перестала быть браслетом и, довольно урча, перебежала на плечо Эскеля.
Маранья потерялась в тёплых, накрывающих волнах, прижалась еще крепче, ничего не ожидая, а просто наслаждаясь моментом.
— Смысл брыкаться, — резонно рассудила она, — если все уже случилось?
***
— Я вот не удивлюсь, — сказал Ламберт, придирчиво рассматривая собственные ногти и лишь изредка косясь на Кейру. — Если наш Эскель влюбится в эту мадам, а потом будет, как дурак, страдать зимы эдак три. А знаешь, почему?
Они сидели в роскошной, кичливо и в тоже время строго обставленной зале в одном из лучших домов Венгерберга.
Кичливость обстановки заключалась в том, что каждый предмет интерьера знаменовал собою высокий доход хозяина дома и то, что хозяин дома плюёт на всех с высших ступеней социальной лестницы.
Здесь была и каминная решётка настолько изящной работы, что сделать её могли лишь в Махакаме, и шкуры перед камином, настолько пушистые и интересно выделанные, что в их офирском происхождении сомневаться не приходилось. А еще строгие полки с эльфийскими рукописями, которые, по оценкам Ламберта, стоить могли куда больше, чем весь дом вместе взятый, ковирские гобелены ручной работы и повисский фарфор, из которого как раз и предлагалось чаевничать.
Строгость же заключалась в цветах — только белый и чёрный.
— Почему? — удивлённо спросила Кейра, откинувшись на спинку кресла против него. — Вот никогда бы не подумала…
Ламберт многозначительно улыбнулся.
— А потому, что он у нас такой всегда… эээ, защитник. Ему надо всегда кого-то опекать. Вот закончатся беспомощные дамы, так он переключился бы на коз… А тут…
Кейра весело засмеялась — шутка ей пришлась по вкусу. Ламберт решил не сообщать, что не шутил.
Сидящая рядом с ней хозяйка дома весёлых настроений, однако, не разделяла — Йеннифер из Венгерберга с трудом сдерживала раздражение, если не гнев — крылья точеного носа так и трепетали.
Йеннифер был красива — победоносно и бескомпромиссно, — богатые черные волосы, глубокие, как вода полуденного озера, фиолетовые глаза и саркастическая улыбка, с которой она глядела на своих визави.
— Я одного не понимаю, дорогие друзья, — проговорила Йеннифер бархатным, вкрадчивым голосом. — Почему вместо того, чтобы устраивать чехарду с письмами, заставлять сначала Эскеля тащиться через весь Континент, если не дальше, потом — хоть и шапочно знакомую мне, вызывающую горячее сочувствие женщину, преодолевать огромный путь, вам было просто не обратился ко мне? Просто ко мне. И сказать «дорогая Йеннифер, почему бы тебе не открыть портал, сначала в Эблу, а затем в Махакам?» Если уж сами не знаем, как. Почему нет?
Ламберт откинулся в кресло — этого вопроса он ждал.
- А потому что, — сладенько сказал он, — с какой такой стати, моя дражайшая подруга, тебя это интересует? Кто-то где-то частным образом заказал ведьмака… что с того? Заказов сейчас мало, а Эскелю можно всецело довериться.
Йеннифер аккуратно отхлебнула чай. Улыбка медленно сползла с лица Кейры.
— Я отлично могу понять аргументацию моего дорогого друга Ламберта, — продолжала Йеннифер. — Но ты, Кейра? Неужто я не рассказывала тебе о том, что, кроме личных интересов, раз за разом толкает меня к посещению Эблы? Неужели ты не в курсе того интереса, который Ложа, я подчёркиваю, наша Ложа питает к Зеррикании в целом и к Эбле в частности? Неужели тебе не интересно было, кто такая эта Маранья вообще?
Кейра потерянно улыбнулась.
— Йен, речь действительно идёт о частном интересе. Я думала, она воспользуется этим путешествием для того, чтобы найти северного чародея, который вылечил бы ей ногу. Я даже сама хотела предложить ей услуги. Она — никто, просто помощница из дворца.
Йеннифер глубоко и грозно вздохнула.
— Я и не говорю про неё, я говорю про того, на кого она работает. Позволительно ли мне будет напомнить вам, мои дражайшие друзья, что именно вот такие «никто» иногда оказываются всех умнее да ловчее? Я бы не сказала ни слова, если бы это была постельная грелка или бог знает кто для старого Аниаха, но она, мои дражайшие друзья, подчиняется совсем другому человеку.
Йеннифер поправила роскошные, черные кудри, спадавшие на белый, без изъяна, лоб.
— А тот человек (если он человек!), обращаюсь к тебе, моя дражайшая Кейра, наслаждается пристальным вниманием Ложи, уж тебе ли не знать? И знаешь, как я, дражайшая подруга, об этом узнала? А очень простыми способом! По переписке! Никто и не думал скрывать этот факт от меня, про Маранью, которая, как оказалось, все-таки не совсем «никто». Ее приблизили, ее возвели во дворец, и сделал это не кто иной, как принц Лаурин. Года четыре назад она действительно была никем, а вот теперь, благодаря ему, стала кем-то. Ложу интересует — что конкретно принц Лаурин приказал этому никому сделать и с какой целью отправил её в Махакам?
Кейра поперхнулась печеньем, а Ламберт сузил глаза.
— Знаешь что, Йен? — веско сказал он. — Я продолжаю думать, что ты додумываешь и куда-то не туда роешь. Никакой подоплеки нет!
***
— Конечно же, есть тут подоплека! — продолжала размышлять Йеннифер, проходя через зыбкий и дрожащий огненный зев портала.
И тут же склонилась в вежливом книксене перед белокурой особой — в изящном платье, с высокой прической, её появления явно ожидающей. На корсаже особы цвели великолепные лилии, а в ушах блестели бриллианты.
— В штанах у тебя никакой подоплеки нет, Ламберт, это верно, а здесь — есть и ещё как! — продолжала она думать, пока слуги витиеватыми коридорами вели её в хорошо укрытое от посторонних глаз гостевое крыло Замка Трех Отцов.
Йеннифер все ещё думала о подоплеках даже тогда, когда взволнованная фрейлина провела её к Беатрис, когда бледная, заплаканная, взъерошенная девочка сбивчиво рассказала ей о произошедшем (по мнению Йеннифер — дело то житейское, кто из нас в молодости с эльфом не гулял?) и когда призвав чары, Йениффер совершенно уверилась, что все в абсолютном порядке и это лишь вечный материнский испуг за свое больное дитя.
— Они такие вещи говорили… про Эрина… Как будто он… — и принцесса скривилась, как от уксуса.
— Ничего бы он тебе не сделал, — подумала Йеннифер. — Это люди думают об этом в шестнадцать лет. А эльф созревает годам к тридцати. Когда Эрин впервые задумается о девичьих глазах, ты будешь уже давно замужем.
Вот так и закончится эта дружба.
А не остроухим бастардом, как глупые темерские фрейлины думают.
Весь день Йеннифер уверяла, заверяла, рассыпалась в советах и просто молча слушала, но тем не менее, за всеми этими делами где-то на краю сознания настойчиво звенел маленький серебряный колокольчик.
Громоздкая архитектура вергенского замка всегда давила на нее — все эти огромные колонны, возведенные в свое время обезумевшими гномами в попытке увековечить свое величие.
Йеннифер всегда старалась закончить здесь дела как можно скорее — а потом вернуться домой — в Венгерберг, где все просто и понятно, на подоконнике цветёт герань в кадке.
Тем не менее, в конце дня она, наконец, тяжело опустилась на кровать в выделенной ей в Вергене комнате. Какое-то шестое, совершенно необъяснимое чувство подсказало ей, что не следует сегодня возвращаться в Венгерберг, что здесь, именно здесь и сейчас следует быть и что-то ещё следует предпринять.
И не в Беатрис было дело. Это-то как раз под контролем Ложи. Но все-таки, подумала, уже засыпая, Йеннифер, надо будет поговорить с принцессой о том, что не так уж это и безопасно, гулять по ночам с молодыми кавалерами. А уж если очень хочется, какое коротенькое действие надо произвести, чтобы безопасно стало.
На следующее утро, когда Йеннифер проснулась, в голове четко и слаженно созрел план.
Она одевалась сегодня с особенным тщанием. Белые кружева роскошной, под горло, блузы привычно оттенили многослойный шелк чёрной юбки.
Улочки Вергена были узки и многолюдны, но Йеннифер ловко обходила и вальяжных краснолюдов, и занятых чем-то своим людей, и даже встречавшихся через каждый шаг эльфов (теперь только в Вергене их столько и увидишь!). Смогла ни разу не вымазать многослойной юбки — юбка изящно обтекала лужи, нечистоты и даже бродивших по улицам в поисках не пойми чего дворовых псов.
Слои чёрного шелка ещё раз ловко извернулись, обогнув огромное корневище старого раскидистого вяза, а потом чинно и благородно втекли в узкую дверь аккуратного здания под зеленой вывеской.
Белобрысый паренёк за стойкой просиял и кивнул, узнал, видимо, госпожу Йеннифер.
Толковый.
— А мастера Энгельхарда пока нет. Не будет ли вам, милсдарыня, угодно подождать?
Йеннифер покачала головой.
— А мастер Энгельхард мне и не нужен. А нужен мне тот, кто сейчас, как я точно знаю, химичит на цокольном этаже в вашей лаборатории.
И увидев, что подмастерье заколебался, с лёгким нажимом добавила.
— Ну же! Будь умничкой, Тиан. Ты же меня знаешь.
Тиан, нахмурив брови (водить гостей в святая святых, да еще без мастера Энгельхарда, ему претило, но и отказаться он не посмел!), открыл неприметную с виду дверь темного дерева и кивком головы пригласил Йеннифер следовать за собой.
Крутая, витая лестница упиралась в железную дверь, больше похожую на корабельный люк. Тиан налег на нее плечом, и она со скрежетом, не сразу, но поддалась.
Внутри царил уютный бардак. Реторты, колбы и склянки, впрочем, чисто вымытые, стояли в беспорядке на огромном, занимающем почти все пространство столе. В углу кипел и плевался паром перегонный куб, а за другим столом, заваленным всевозможными пергаментами разной степени древности, сидел достаточно обычной наружности не молодой и не старый мужчина, и отросшие русые волосы его были небрежно собраны в хвост.
Он что-то лихорадочно строчил пером по бумаге, то и дело нервно покусывая то свои губы, то кончик пера.
Он резко поднял голову на звук открывающейся двери, и стало видно, что глаза у него жёлтые, кошачьи, с вертикальным, как у змеи, зрачком.
Увидев Йеннифер, он открыто и искренне улыбнулся, приподняв в удивлении брови.
Улыбка у него выходила приятной.
— Йеннифер? Рад видеть! Какими судьбами?
Йеннифер улыбнулась в ответ. Они виделись нечасто, и отношения вряд ли можно было назвать даже приятельскими, но вежливое спокойствие и выдержка были теми качествами, которые Йеннифер привыкла ценить в людях.
И не только в людях.
— Койон из Повисса, — сказала она. — У меня есть для тебя заказ.
