×××
Маленький неприметный приземистый домик стоял на самой окраине Махакама, добротный и на славу сделанный. Но тесный, безусловно тесный. «Весь бюджет у них на позолоту дворца ушел, у скупердяев» — недовольно подумала себе Маранья. Краснолюд, как он сам себя назвал, мастер Ингвар, был, казалось, совершенно не удивлён, увидев мараньино сопровождение. Видимо, клиенты и до нее предпочитали карабкаться к нему в сопровождении здоровенный наймитов, а не гувернанток в чепцах. При ближайшем рассмотрении — дом оказался предназначен, скорее, для хозяина и его слуги: более-менее большое жилое пространство внизу и крохотная, каморка, к которой вела винтовая лестница. Краснолюд, нимало не смущаясь на эту винтовую лестницу Эскелю и показал, дескать, проследуйте, уважаемый господский охранник. — Эскель, я надеюсь, ты не пойдешь наверх? — быстро спросила Маранья. — Я хочу, чтобы ты остался здесь, со мной. Ведьмак неуверенно, рвано улыбнулся и кивнул. Стоявший рядом мастер Ингвар громко сглотнул и выпучил глаза, но немедленно совладал с собой, видимо, вспомнив про деньги. Маранья с Эскелем делили теперь большую, уютную двуспальную кровать, маленькую кухоньку и платяной шкаф, настолько огромный и громоздкий, что совершенно непонятно было, как его сваяли малогабаритные, по природе своей, краснолюды. Вот так вот, взяли и сколотили, по-краснолюдски всем назло. В этом самом шкафу теперь висели ровным рядом закрытые и строгие (спасибо тебе Геральт, старый ты зануда!) платья и три поношенные, одна — с заплаткой на локте, рубашки. Почти каждый раз, когда Маранье надо было достать и, наоборот, убрать что-нибудь на верхнюю полку, приходилось просить о помощи Эскеля. Ведьмак, высокий и широкоплечий, занимал собой, казалось, все пространство, и Маранья постоянно жалась по углам, протискиваясь из одной комнаты в другую. После мраморных просторов зерриканского дворца жилище, конечно, удручало. Неким утешением служила здоровая, как на троих, бадья, в которой Маранья тогда, в первый же день, собралась отдохнуть и о нелегкой жизни своей подумать. — А по-моему неплохо, — присвистнул тогда Эскель, сбрасывая со спины мечи и поклажу. Мастер Ингвар уже с достоинством удалился, позванивая авансом. Маранья давно поняла, что понятия о комфорте у них с Эскелем сильно различались. Этим же вечером они в этой огромной бадье и отмокли — места, спасибо краснолюдским комплексам, хватило с избытком. Маранья, задумавшись, сидела к Эскелю спиной, облокотившись, как она уже успела привыкнуть, ему на грудь, наслаждаясь, кроме прочего, горячей водой и душистой пеной. Пену Маранья выудила из своих запасов, и запах приятно напоминал о доме. Эскель притянул её к себе, оперся подбородком на голову, обнял совсем крепко. И это тоже было что-то про то, что ты почти, почти дома. И как она потом собралась без этого ощущения жить? — И сколько нам здесь оставаться? — спросил он. Его рука мягко, привычно поглаживала ей колено. Слабые иголки эманаций ощущались, как щекотка — боль ушла, как и не было её. Маранья неопределенно пожала плечами, накрыла широкую ладонь Эскеля своей. — Мне нужно где-то месяца два. И наморщила лоб, пытаясь поточнее высчитать в уме, сколько раз придется обратиться к мастеру Наиру, с которым у Эблы был договор, или придётся идти на поклон к кому другому? Странно, что за все время пути о своей работе, о толстых, сделанных из промасленного картона папках, набитых тонкими листами, исписанными мелким почерком, о многочисленных чертежах Маранья не вспомнила ни разу. Вот до чего доводит вдруг вспыхнувшая страсть! Неприятно холодила желудок мысль о том, что и деликатное поручение тридцать девятого принца надо как-то выполнять. Никаких других путей для избавления от проклятой боли не было... — А потом? — тихо, с неясной интонацией спросил Эскель. Выражение лица его видеть она не могла, но нечто смутное, тревожное в его голосе заставило насторожиться. — Потом обратно… Обратно в Эблу… А потом, я и не знаю, что… Маранье совершенно, ну совершенно не хотелось Эскелю врать, тем более, вряд ли ведьмак ждал от неё определённого ответа, вряд ли ждал обещаний... — Я понятия не имею, если серьезно, — повторила она, поведя плечом. — Не задумывалась о том, что будет после. На самом деле, задумывалась. Но все это представлялось довольно смутным: вот решится проблема с ногой, тогда можно будет и замуж, тогда можно будет и прикинуть, за кого. А может, и вообще подумать, надо ли оно ей. Может, например, лучше мир посмотреть? Не в Мараньином характере было загадывать, что там будет в восьмую зерриканскую эпоху. Вот Нарилья — это да. Она ещё до того, как своего темерца встретила, уже планировала, как четвёртого ребёнка назовут. — Эскель, я правда не знаю…— повторила Маранья, стискивая его руку, совершенно этого не замечая. Чувствовала она себя крайне по-дурацки. — Тихо, — теплые губы коснулись её макушки. — Я тебе верю, не беспокойся. Сам на твоем месте думал бы так же. Прежде чем Маранья успела ещё что-нибудь сказать, Эскель хмыкнул ей в волосы, а потом прижал её к себе плотнее, да так, что Маранья, охнув, враз ощутила, как он возбужден. Правая рука покинула колено и стала поглаживать внутреннюю поверхность её бедра, левая беззастенчиво накрыла ей грудь. Зато разговор был окончен. Он распаренно, тяжело дышал, и Маранья чувствовала, как ходит, вздымается грудная клетка. Жар ударил в голову и ей — Эскель пробуждал в ней вполне определённые, очень определённые желания, причём настолько остро, ярко, жёстко, что она диву давалась. И представить нельзя было раньше, что так бывает... Враз забылось про толстые папки, расчёты, чертежи и деликатные поручения. Маранья откинула голову Эскелю на плечо, попыталась повернуться, поцеловать щетинистую щеку. Нога соскользнула и больно стукнулась о край бадейки, заставив Маранью вскрикнуть. Чёртово, чёртово, чёртово увечье! Больно было так, что из глаз брызнули слезы. И не только из-за физической боли. Эскель споро подхватил её на руки и каким-то непостижимым образом, не теряя равновесия, не поскользнувшись, выбрался из бадьи, прошлепал мокрыми ногами по полу. — Тише, милая, тише. Боль, похоть и злость на саму себя, на эту глупую, глупую ногу каким-то непостижимым образом срослись вместе, ударили Маранье в голову как, говорят, ударяет местный краснолюдский спирт. Как солнце в глаза в яркий пустынный день. Последнее, чего она хотела — так это его жалости к себе. Оглушенная коктейлем эмоций, она потянула ведьмака на себя, впилась нестриженными ногтями ему в спину, совершенно не думая о том, останутся ли следы. Если б она могла, то оседлала бы его, оказалась бы сверху, главной и втрахивала бы его в кровать, так, как обычно делал он. Но нечего и думать об этом, с её-то ногой... Каким-то образом он умудрился не уронить её, пока нёс до кровати. Маранья не помнила себя, царапалась, почти кусалась, жадно пытаясь добраться до самого сладкого. Уж поскорей бы... Она бесстыдно раскрылась перед ним, стоило ему опустить её на постель. Эскель хрипло, рвано выдохнул и, запечатав ей рот поцелуем, практически насадил её на себя, смачно и жёстко вдавил в сломанный матрас так, что кровать жалобно скрипнула. Влажная кожа с пошляцким звуком шлепала о влажную кожу, Маранья слышала собственное тяжёлое, гулкое дыхание, медальон, неудачно приткнувшийся между их телами, с каждым движением царапал её больно, почти до крови. Острая похоть перемешивалась с нежностью, и Маранье казалось, что до Эскеля она и не жила — дышала в пол-уха и смотрела вполглаза. А через пару минут бешеной пляски, Эскель толкнулся в последний раз и кончил, заставив Маранью досадливо застонать. Он коснулся её эманирующими пальцами в ту же секунду, даже не успев выскользнуть, не дал оргазму отдалиться, не дал Маранье опоздать. Вспышка встряхнула тело Мараньи, а сердцу стало тесно в ее груди. Она замерла, мокрая и взъерошенная, ожидая, что сердце когда-то, да отпустит. А потом лежащий рядом Эскель совершенно неожиданно притянул её к груди и зашептал как он не хочет, совершенно не хочет быть этой зимой один в горной, стоящей на скалах крепости и знать, что она, Маранья, где-то далеко, где-то в Эбле. Маранья ласково провела пальцами по черной, жесткой щетине Эскеля, по багровым, страшным когда-то, а теперь просто знакомым шрамам. -Я тоже не хочу быть одна в Эбле, — прошептала она ему тихо, почти неслышно. — Когда ты, Эскель, где-то далеко.×××
Задумчиво меряя мостовую шагами, Койон думал о том нехорошем, гнездящемся в животе предчувствии, и о том, что его размеренное, неплохое себе житье вот-вот будет нарушено. Какой-нибудь совершенно ненужной дрянью! Предчувствие, как правило, ведьмака подводило редко, вот только он не мог понять, с какой стороны ожидать подвоха. Эрина как подменили, и хлопот он почти не доставлял. Сидел целыми днями в библиотеке и вечерами расписывал Койону, да и всем, кто имел охоту слушать, что он там опять про джиннов, высших и низших духов вычитал. Койон ожидал, что Эрин, будучи все-таки подростком, будет искать мемуары куртизанок или что-то в подобном роде, дабы в одиночестве почитать. Но нет же, нет. Эрин на литературу, подобную той, что выходила из-под пера маэстро фон Люттенхофа (Койон имел честь знать, и был большой поклонник), плевать хотел. Все ему про устройство мира подавай. А потом выяснилось, что юный эльф глотает на ночь ту самую жёсткую мутотень для сна без сновидений, к которой сам же Койон руку и приложил. И сейчас ведьмак ругал себя за дурь и нелюбопытство — спроси он тогда у Тиана, что за «особый заказ», вряд ли мальчишка ему наврал бы. А теперь придётся разбираться ещё с этой проблемой. Но это было не то, все не то… Махакамский рыночек был совершенно небольшим, встроенным в скалу и компактным, под стать всему Махакаму. Койон со вздохом вспомнил новиградский рынок — с его рыбным рядами, где свежайшая форель глядела на тебя глазами, в которых ещё с утра теплилась жизнь, с хлебными рядами — где от пряного запаха специй и свежайшей выпечки кружилась голова и иными рядами, куда разряженные в пух и прах горожанки выходили на рынок, как на банкет. Людей посмотреть и себя показать. Там — рынок был воплощением общественной жизни, и кипел от концентрированных сплетен не меньше, чем продававшийся на углу рыбный суп. А скучных краснолюдов интересовало, действительно, в первую очередь «купи-продай». Койон улыбнулся своим воспоминаниям и вдруг врос в землю, как на стену натолкнулся. Идущего перед ним высокого, плечистого, темноволосого мужчину он узнал мгновенно, хоть и со спины. Койон глубоко вздохнул. Он был крайне удивлен, был, можно сказать, ошарашен, хотя и рад, несомненно рад. Вот только вместе с радостью в голове всколыхнулись непрошенные воспоминания. Тонкие угловатые руки и коленки, покрывало серебристых волос, которые она всегда нетерпеливо отбрасывала за спину или, не давая им свободу, стягивала в тугую косу. И её опасение, после их первой ночи, о том, что «Эскель включит папочку с ружьём». И собственно Эскель, который, действительно, Койону потом голову чуть не снес. А потом Гезрас рассказал ему, что было в Каэр-Морхене, и тогда Койон, почти ещё не пришедший в себя, все ещё не понимающий, где он и что с ним, все думал, да, плохо, но там же Геральт, там же Эскель, а значит, его любовь в безопасности. А потом все стало совсем по-другому. Интересно, что теперь с ней? Он жёстко одернул себя. Не думать. Не вспоминать. Не теперь. Лучше б и он был бы таким, как Эскель. Как бы это сказать… Овесемирился бы. Пусть бы жизнь его состояла из зимовки и Пути. Не интересовался бы ничем другим, имел бы хорошие заказы и стены старой, доброй крепости. Вероятно, тоже какой-нибудь редкий, денежный контракт и привёл Эскеля в Махакам, не иначе. С чудовищами теперь туго. Койон ускорил шаг, собираясь хлопнуть друга по плечу. И тут Эскель обернулся к Койону вполборота и, не видя его, наклонился подать руку какой-то женщине. Женщина, неловко переступая, руку Эскеля приняла и, опершись на неё, пошла дальше. Сразу стало видно, что женщина сильно хромает. Были у нее тёмные волосы и смуглая, не по-здешнему загорелая кожа. Да и выглядела она, если честно, уж слишком по-южному, несмотря на северное платье. Именно так её и описывала Йеннифер. Койон хватанул воздух и сжал голову руками. Проходящая мимо краснолюдская мадам, презрительно фыркнув, обдала его запахом дешёвых духов — видно, приняла за пьяного. Щупальца утреннего, дрянного предчувствия стиснули теперь не только живот, но и горло. «Они кого-то наймут для сопровождения» — сказала чёртова Йеннифер. Умолчав, что этим кем-то окажется хороший друг.