×××
Стеллажи с книгами, с расчётами, папками и бог знает чем еще, тянулись практически бесконечно — в отличие от домика Мараньи, библиотека скромностью размеров не отличалось. Жилище мастера Нияра было, скорее, не само по себе, а так — пристройкой к огромной библиотеке — колоссальному прямоугольному зданию из отлично обтесанного серого камня. Здание, как и все, что делали краснолюды, было построено на совесть — отличалось массивными колоннами, массивными ступенями (как же Маранья их ненавидела!) и совершенно потрясающими для местной архитектуры размерами. Запасливые краснолюды запасались и знаниями. Мастер Нияр, как Маранья поняла, был кем-то вроде наследного хранителя библиотеки. Должность передавалась от отца к сыну, как часто бывало у краснолюдов, как и все такое краснолюдско-скрепное. К вящему удивлению Мараньи, в этой самой библиотеке и работал тот самый Переш, к которому послала её Нора — вот они, переплетения Предназначения! А помощником у Переша служил изящный, тонкокостный и нечеловечески совершенный подросток родом из Вергена. Маранья только диву далась, насколько мир тесен — с молодым вергенским эльфом знакома она уже была — их представил друг другу ведьмак по имени Койон, который, по его же словам, зимовал с Эскелем не первую зиму. Они совершенно случайно встретились на базаре, и Маранье совершенно не понравилось то, как у Койона вытянулось лицо, когда тому стало ясно об их с Эскелем близких отношениях. Не койоновское это было дело, если на то пошло! Геральт вон, наверное, даже не удивился бы... И ещё Койон постоянно пытался у Мараньи что-то выспрашивать, что раздражало неимоверно. - Вероятно, — думала она, — все выискивает, чем же она для его любезного Эскеля может быть нехороша. Из дневников Цири становилось предельно ясно, что Эскель и в Каэр Морхене был, после Весемира, всеобщим опекуном. Что не удивительно — уж на кого всегда можно было положиться, так это на него. Маранья привычно злилась и думала, что Койон её недолюбливает из-за ноги. Дескать, кому нужна хромоногая жена или даже, на крайний случай, подружка? Разве другу желаешь такой судьбы? Тем более, они же там зимуют в крепости, состоящей из лестниц и винтовых поворотов, где такой вот проблеме самое место, ага. Это была её вечная боль, это была заноза длиною в жизнь, та причина, по которой ей не хотелось — и не моглось! — думать о будущем. К выполнению деликатного поручения Тридцать Девятого принца Маранья также не приблизилась ни на йоту, хотя вот он, дом мастера Янгурда, рядом с библиотекой, через дорогу перейти... Говорят, у него были проблемы с финансами и своеобразная дочь. Однако, подобраться к нему не было никакой возможности, по ощущению, дома он в последние недели не появлялся вовсе. Свою же неприязнь к Койону на койоновского воспитанника Маранья, будучи женщиной мудрой, распространять и не собиралась. Эрин поразил её ещё тем, что военные занятия да рукопашный бой были для него скучной обязанностью, а книги — пламенной страстью. Насколько Маранья знала, в таком возрасте у юношей все должно быть наоборот. До неприличия молодой, до неприличия красивый эльф совершенно, в отличие от Переша, не вязался с представлением о библиотечном черве. Эрин был обходителен, ненавязчив и мил, возникал ниоткуда, если Маранье требовалась помощь, забирался для неё на самые верхние стеллажи. Что-то в нем казалось ей до боли знакомым и, когда разговорились, она поняла, что — как и она, он был ребёнком Цветка, эльфом же только наполовину. Это потом она узнала, что он сын кого-то важного, и прибыл сюда с тем самым Иорветом, что считался героем Вергена и, несмотря на отсутствие глаза, красавцем, как говорят, писаным. Иорвета Маранья тоже видела, и нисколько не нашла его привлекательным. Ну, эльф и эльф. Ну, уши острые трогательные. Цветочная кровь била в голову и все мужчины, кроме одного, существовать для нее перестали. — Родители никогда про Зерриканию не распространялись, — пожал плечами Эрин и тут же нахмурился. Маранья покачала головой. — Может, они тебя защитить хотели? У нас там тоже не все гладко... Подросток обиженно поджал губы и Маранья решила больше эту тему не развивать. Не хотелось портить отношения ни с кем в этом месте. Семейный дом мастера Нияра — благоустроенный и просторный, с уютным камином, детскими и гостевыми спальнями, казался маленькой пристройкой к колоссу библиотеки. Подозрительная склонность, — думала Маранья по поводу краснолюдов и их непримиримой любви ко всему внушительному. Сразу вспоминался проклятый шкаф в спальне, до верхов которого мог достать только Эскель. Сам же мастер Нияр, приземистый и коренастый, как и все краснолюды, отличался от сородичей лишь цветом волос — огненно-рыжие, почти красные, они блестели на солнце так, что глазам было больно. Какого цвета были волосы жены мастера Нияра, сказать было в высшей степени затруднительно, так как голову краснолюдской матроны всегда скрывали платки. У многочисленных детей мастера Нияра волосы были насыщенного русого цвета, цвета опавшей осенней листвы, что позволяло предположить, что рыжей, по крайней мере настолько рыжей, она не была. Глаза всех маленьких краснолюдов были настолько голубыми, как будто в их черепах просверлили дырку в погожий осенний день. Глядя на них, Маранья испытывала более, более чем смешанные чувства. С одной стороны, хорошо, что они такие милые и так легко с ними договориться. С другой — сердце глодала ставшая уже привычной чёрная зависть — с её увечьем завести такой же выводок детей, да хоть одного, можно и не мечтать. И не то, чтобы они очень нужны ей были, эти дети — благодаря многочисленным племянникам Маранья очень хорошо представляла размер этой головной боли. Но то, что саму свободу выбора у неё отняли, говорило о многом. —У тёти нету ножки, — пискнул один. — Есть, но не ходит, — тоненько и пискляво поддержал второй. Маранья вместо того, чтобы обидеться, прыснула со смеху, и забеспокоившаяся было краснолюдка тотчас же к заезжей зерриканке прониклась. Оказалось, что вечно носившая платок Зельда разбиралась во всем ничуть не хуже мужа и скоро уже споро советовала Маранье, что, да где, да как. Стреляла выразительно глазами, а потом кормила Маранью фирменным пирогом с голубикой и, дрожа от любопытства, расспрашивала: — А вот правда ли, что ты с ведьмаком? Маранья отдавала пирогу должное и отвечала, что да, что правда, сама думая о том, что сплетни и их опровержение — лучшее доказательство того, что рутина тебя засосала. И не удивительно. Работы было много. Стена вокруг Эблы, на которую Аниах планировал поставить орудия, была шибко разномастной. Лёгкие, почти ажурные участки стены с той поры, когда и в голову никому не могло прийти, что на Эблу будет кто-то в здравом уме покушаться, соседствовали с монументальными участками из тёмных времен, когда только и делали, что отбивались от кочевников. И на каждый такой участок следовало подобрать орудие, рассчитав предварительно, какое и сколько это будет стоить. Маранье было хорошо, очень хорошо понятно, что сколько бы она не насчитала, какую бы сумму не назвала, краснолюды все равно назовут сумму вдвое дороже. Такие уж они. Но это будет, хотя бы, отправной точкой торга. Далеко не деньги были её головной болью. В библиотеке Маранья нашла миллионы описаний разных баталий, на Севере в этом толк знали, и от прочитанных ужасов кровь стыла в жилах. Эбла никогда не воевала сама, лишь посылала Темерии подмогу в смутное межвременье, и теперь Маранья хорошо, очень хорошо поняла, что страшен будет тот день, когда её расчетами воспользуются по назначению. От описания битв прошлого леденела в жилах кровь. Однако к этим ужасам она каким-то образом притерпелась, и уже через некоторое время перечитывала машинально: ага, здесь такое-то применили, и столько-то народу полегло, а здесь такое укрепление, там сякое… Здесь использовали баллисту, а здесь требушет. Маранья и сама не поняла, как стала в этом разбираться. Жизнь все-таки прорастает через все. Не прошло и трех недель, и вот уже, здравствуйте! — вот она — рутина... Впрочем, было кое-что, что Маранью сильно от работы отвлекало. Вот и сегодня — завернутые в коричневую бумагу бутерброды смотрели на Маранью из пакета и, можно сказать, бессовестно подмигивали. На пористый, как нос краснолюда хлеб было возложено запечённое, утыканное зубчиками чеснока ароматное мясо. Нежность пронзала сердце Мараньи, точно такими же зубчиками, как в этом мясе, потому что бутерброды сделал для неё Эскель. Маранья никогда раньше такого не испытывала — она смотрела на цифры, на свои записи — и совершенно, совершенно не могла сосредоточиться. Совершенно. Вместо этого она, как последняя дура, думала про Эскеля. Про Эскеля, про Эскеля, про Эскеля. В свое время одной из главных причин того, что Маранье очень, ну очень хотелось занять должность при дворе и уйти из отчего дома, были её избалованные мамой, да и сестрами, братья. Младшие братья однозначно мешали Маранье жить, оставляя грязные пятна на столешнице, и вообще, пачкая все на своём пути. А ещё у них было два состояния — они либо ели, либо хотели есть, поэтому на кухне дым стоял коромыслом. Старшие братья пятен не оставляли, но выполнять женскую, по их мнению, работу никто из них не рвался никогда и ни за что. Жить же с молчаливым ведьмаком под одной крышей выходило на удивление славно, хоть Маранья и одергивала себя всякий раз — не стоило заигрываться в семью, не понятно, куда это еще заведет. Особенно вечером, когда мастер Нияр и все остальные истрепывали уже нервы сверх меры, славно было очутиться дома и там, примостившись на колченогом табурете или на крылечке, смотреть, как Эскель ловко рубит дрова в маленьком дворике, или разделывает мясо. - Не женское дело — говорил он, — Маранья, давай уж лучше я сам! Каждый день Маранья вечера не могла дождаться, чтобы просто прийти домой, уткнуться Эскелю носом в грудь и с удовольствием помыслить — ну, вот ещё один день, слава матерь Эбла, наконец-то я здесь. — Какая ж ты ласковая, — шептал ей обычно Эскель в макушку, и Маранья тихо дивилась в ответ. Она —ласковая? Разве? А вчера Ведьмак спросил ее, не против ли она (все-таки, его деловые отношения с Эблой никто не отменял!), если он возьмёт посторонний заказ, ничем, само собой, выполнению его обязанностей перед нею не помешающий. Как пить дать, злокозненный Койон явно что-то там подхимичил... Маранья была резко, удушающе против, но промолчала, кивнув. Начитавшись «Жемчужины» и мемуаров Цири, да и вообще, мужчину не в первый раз увидев, она понимала, что Эскель попросту тяготится тем, что сидит дома в вынужденном одиночестве, и винить его за это нельзя. Охотники на чудовищ должны убивать чудовищ. — Я за тебя боюсь, — призналась она честно. — В голове такие страсти не укладываются! Взять и чудовище убить. А если оно тебя? Эскель подошёл поближе, взял её за подбородок, мягко, ненавязчиво, и посмотрел в глаза. Тёплый взгляд контрастировал с резкими, будто вырубленными из камня чертами лица, со шрамом, со всей его боевой амуницией, которую он каким-то образом успел на себя навьючить. Ну не могло быть у пугающего ведьмака такого взгляда! А вот как-то был. — Тебе совершенно не о чем волноваться, — тихо произнес он. — Совершенно. Я занимаюсь этим всю жизнь. Его доводы были просты и логичны. Нелогично и неправильно было то, что Маранье хотелось вцепиться в него, связать по рукам и ногам и никуда, никуда не пускать, чтобы и волос с его головы не упал. Она набрала воздуха поглубже, упрекнула себя за недостойные мысли и вымученно ему улыбнулась. Вечером Эскель явился весь перемазанный чужой кровью и какой-то скверной жижей, но собою был очень доволен и объявил, что работы здесь — поле немерено, он за один заход двух кокатриксов извел. Эскель сбросил свой кожаный шипастый доспех и стащил рубаху через голову. Бугристые мышцы вздувались, на руках проступили вены, и от него пахло кровью, железом и смертью, и этой смертью был в тот вечер он сам. Все мужчины, с которыми Маранье доводилось сблизиться до Эскеля, казались на его фоне декоративной бутафорией, никто из них, даже тот, кто вешал на пояс меч, так со смертью играть не мог. Маранья вдруг завелась с пол-оборота, привлекла недоумевающего Эскеля к себе и затащила его в ароматную, пахнущую лавандой бадью, приготовленную совсем для других целей. Мыльные ладони скользили по покрытой шрамами коже, и Маранью совершенно пьянила сама мысль о том, где он эти шрамы получил, и о том, какую власть она имеет над эти сильным, жестким мужчиной. У Эскеля было до чёртиков странное выражение лица, которое Маранья до конца не понимала. Как будто никто до неё не ерошил ему волосы, не шептал в ухо милые глупости, не терся своей щекой о его щетинистую щеку. Как будто во всех мирах на Спирали, существует для него только она — Маранья. А потом, свернувшись калачиком у него под боком, уснула крепким сном без сновидений, который не тревожили ни планы, ни расчеты, ни горькие и размытые мысли о будущем. И не было в этом сне даже этой боли — длиною в жизнь. А было лишь смутное сознание, что завтрашний день будет похож на предыдущий.×××
Эскель почесал щеку и тягостно вздохнул. — Ну, что ты хочешь от меня? Я и сам не понял, как так вышло, если хочешь знать. Койон развел руками. — А ты бы на моем месте не удивился? Эскель опять почесал щеку. — Удивился бы, но тактично промолчал! Горы вокруг них переливались базальтовым блеском, тут и там радовали всплесками сочной, по-летнему распустившейся зелени. День обещал быть на редкость погожим. Ведьмаки карабкались по отвесной, почти вертикально уходившей вверх тропе, ловко перепрыгивали с уступа на уступ. Обычный человек сейчас, дрожа от страха, пытался бы выровнять дыхание и не упасть. — На мой взгляд, — продолжил Эскель, — наличие у меня, как ты это выразился подружки, является вещью совершенно неудивительной. Поэтому вот так. Привыкай, Койон. Койон, балансируя на одной ноге, возвел очи горе (в данной ситуации — действительно горе!) и раздраженно вздохнул. Все эти недели он безуспешно, и в некоторой степени даже нелепо пытался выполнить поручение Йеннифер — вызнать, зачем Маранья на самом деле здесь, в Махакаме. Спрашивать у Эскеля было бесполезно — о своём клиенте, связывает их постель или нет, тот болтать бы принципиально не стал. Вот знал же Койон, что это будет чёртова сделка с совестью! Что это до добра не доведёт! Эскель, как это ему и было всегда свойственно, своих чувств на людях не проявлял никак. Однако, хорошо знавший его Койон, уже холодным потом обливался при мысли о том, что Эскель... Согласно их уговору, Койон уже подал Йеннифер весточку, где выразил робкую надежду, что, дескать, может, действительно Маранья только в библиотеке и сидит, да расчёты рассчитывает? — Нет! — категорично ответила Йеннифер и, глядя на чёткие, с нажимом написанные строки, Койон представлял-таки, как она топает ногой. — Работай дальше! Он решил зайти с другой стороны, подружиться с самой Мараньей. Но Маранья на контакт не шла, вежливо улыбалась, но дистанцию блюла строго. В библиотеке Койон, благодаря воспитаннику, бывал довольно часто, но Маранья, увидев его, как воды в рот набирала. Вот ведь женщины! Вот ведь пойми их! Эскель же за эти недели одного тролля в чувство привел, извел кокатриксов, опять же, парочку и ещё Мелителе знает, кого. То, что Койон не хотел сам брать в руки меч, он никак не осуждал и не комментировал. Просто пожимал плечами и брался за очередной заказ. Типично. — Мы пришли. Перед ними открылась небольшая поляна, по краям которой неверно росли трогательные, молодые ещё деревца. Поляна некогда служила пристанищем для артели, спускавшейся под землю. Теперь же и штольня, и стоявшие рядом бараки были полностью разрушены, доски разметались, как карты из рухнувшего карточного домика. Эскель присвистнул, почесал щеку. Обвел прищуренными глазами картину повсеместного разрушенья, прошёл мимо раскурченного барака и опустился на одно колено перед чудом уцелевшим корытом, наполненным грязной водой. Здесь рудокопы отмачивали задубевшие от извести портки, пара кусков ткани ещё лежала там, на самом дне. Эскель запустил руку и выудил из корыта огромное, явно не птичье перо, чёрное и отливающее литым золотом. — Архигрифон, — пасмурно определил он. Хреново было их дело.