×××
Правитель Аниах упал с лошади и слег. К этому во дворце не был готов никто. Абсолютно никто. Да и во всей Эбле тоже. Все неожиданно вспомнили, что правитель — просто человек и даже мать его была не Цветком, а обычной женщиной. А с простым человеком может в шестьдесят с гаком лет после падения с лошади произойти такое, что и думать не хочется. Все были абсолютно, железно убеждены, что этот крепкий еще мужчина, по крайней мере, ещё пару десятков лет крепко будет держать в кулаке эблский двор. Вероятно, все думали так, потому что думать так было удобно. Наследный принц (совсем недавно было об этом объявлено официально) Лаурин вид имел в этой ситуации хотя и решительный, но более, чем бледный. Скоропостижно было объявлено и о его помолвке с княгиней Тараско, что сделало его и без того солидные шансы на престол неоспоримыми. Так как княгиня Тараско все ещё носила траур по отцу (какое горькое совпадение!), помолвка прошла буднично и тихо — не было привычных Эбле трехдневных увеселений с прекрасными женщинами, обалдевшими от даров Сада Тысячи Цветов северным эмиссарами, пьяными песнями и заверениями в любви, и даже, возможно, блевотиной на полах танцевальной залы. Даже придворный поэт — виконт фон Леттенхоф не напился, что уж точно было из ряда вон. Вечером того же дня, когда отпраздновали помолвку, ведьмак Геральт задумчиво сидел в помпезной, отдельной, покрытой золотом приёмной эблского дворца, ожидая на пару слов свежеиспечённого жениха — принца Лаурина. Золото переливалось и играло, золотые подлокотники рифмовались своими узорами с золотой рамой огромного зеркала, висевшего как раз напротив Геральта. И там, и там, были изображены стилизованные, тонкокостные драконы с огромными распушенными усами и огромными, распушенными надбровными дугами. Драконы, насколько Геральт мог судить, кружились в вихре танца. То ли реверанс в сторону Тараско и дань новым временам, то ли просто так совпало. Сюрпризов Геральт никаких не ждал. Он очень хорошо представлял себе, что скажет и какие поручения даст ему принц. Это радовало. Взъерошенный, с синяками под глазами, в простой рубахе (золотые церемониальные одежды он тащил в руках) и с выражением тщательно подавляемой паники на лице, принц Лаурин был больше похож сейчас на собственного конюха, нежели на монарха. Он махнул Геральту рукой, приглашая внутрь. Золотые драконы распушили огромные золотые усы и огромные золотые надбровные дуги, задумчиво посмотрев им вслед. — Наверное, я вконец очеловечился, — принц плюхнулся в кресло, судорожно движением схватил графин воды и осушил его насухо. Пока принц пил, дергая кадыком, Геральт размышлял над его словами. — Это философский вопрос, — наконец, заметил он. — и уж явно не я дам вам на него ответ. Иногда надо что-то сказать, даже если говорить нечего. Принц отставил графин и взъерошил волосы. — Как отец он мне, — невпопад ответил он, — хоть я и не хотел этого признавать никогда, — он устало откинулся на спинку кресла. — Ты знаешь, Геральт, я же ведь мог уйти по спирали, в другие миры, как твоя названная дочь… Как Цирилла… В конце концов, — он щелкнул пальцами и не поставленный на стол графин послушно остался висеть в воздухе, — моё тело всего лишь иллюзия. Геральт поморщился. — Вашей невесте об этом скажите, что ваше тело всего лишь иллюзия. Вероятно, не каждая женщина после помолвке мечтает о таком услышать. А также ваше положение при дворе, планы по объединению Тараско и Андорры, а также все остальное, что она успела увидеть. Тоже иллюзия. Простите, Лаурин, а если не вы сейчас унаследуете трон, то кто? Геральт знал, о чем говорит. Все сыновья и племянники Аниаха были безвольными, дурными, избалованными вечным присутствием Цветов в своей жизни аристократами. Власть, интриги и перспектива вставать ни свет ни заря интересовали их мало. Все что их волновало — собственное комфортное существование. Как жабы на болоте, думал ведьмак, право слово. Геральт за годы жизни при эблском дворе превратился почти в мужененавистника. Идеальные, готовые на все женщины служили в гвардии и цвели в саду, а эти трутни — что делали? Лаурин печально и обреченно вздохнул, то ли прочитав мысли Геральта магически, то ли просто сделав нехитрые умозаключения. — В любом случае, — тяжело сказал принц, — я не для этого тебя сюда позвал. Как ты понимаешь, отлучиться из дворца мне сейчас будет просто невозможно и неприемлемо. Поэтому, Геральт, у меня к тебе просьба — возьми отряд и отправляйся встречать Маранью и кувшин. Ты знаешь, где. Самое главное — кувшин. Как только он будет в твоих руках — я спокоен. Геральт выразительно поднял бровь. Нет ни малейшей причины Эскелю как-то не доверять. Принц Лаурин снова щелкнул пальцами и замерший в воздухе, было, графин нехотя опустился на стол. — Доверие — это хорошо. Но контроль все же лучше. Кроме того, я дал слово, что их встретят, а Саламандра передала. Возьми отряд и встреть их. Значит, буду открывать кувшин здесь — надеюсь, сил мне хватит. Геральт, ничего другого и не ожидавший, коротко кивнул. Черёд два часа он уже седлал Плотву и свистнул своей десятнице, сметливой и расторопной Мине, собрать небольшой отряд. Так как цель Мараньиного путешествия перестала быть каким-либо секретом (Геральт страшно подозревал, что и для Андорры это тоже секретом быть перестало — ну и ладно, не ему с последствиями, слава Мелителе, разбираться), на маскировку можно было смело наплевать. Три часа пополудни они уже входили в портал, любезно распахнутый Йеннифер. Та смотрела на Геральта с выражением, и явно с большим трудом воздерживалась от комментариев. Впрочем, паче чаяния, сказала, что сопровождать не намерена, ибо в Вызиме её ждут государственные дела бесконечной важности. Геральт подозревал, что Йеннифер, как и её распрекрасная Ложа, просто хотят держаться подальше от Эблы, боясь, что старый правитель, по естественным причинам, отправится к праотцам. Или кто-то, не дай бог, вспомнит о наличии при дворе на данный конкретный момент, северной чародейки со сложной репутацией, и попросит её чародейской помощи. И вот, если несмотря на эту помощь, Аниах всё-таки умрёт (а такое случалось), тогда пиши-пропало. На самом деле Геральт не думал, что в Эбле дело зайти может так далеко. Но обвинить Йеннифер в излишнем беспокойстве тоже не мог — гонения на магиков на Севере, помнил он, к сожалению, хорошо. — Держи, — сказала ему Йеннифэр, протягивая голубой, отливающий где-то аквамарином кристалл. — Это активирует обратный портал. Увидимся, Геральт. Береги себя. Они сердечно простились, и Геральт поздравил сам себя с тем, что за этот визит Йен он умудрился с нею ни разу не побраниться. Ни единого раза. Беда уже кружилась над ним, порывалась сесть ему на плечо, но в этот раз Геральт был к предчувствиям глух. Беда опять коснулась его лёгким, как крылья бабочки дуновением, когда открытый зев портала выбросил его, и его небольшой отряд в разгоряченную утробу пустыни. Геральт не удивился бы, если бы увидел тех, кого ждал, сразу на горизонте — если на кого-то и можно было в этой жизни положиться, так это на Эскеля. Однако и то, что они ещё не появились, его тоже не удивило. Подождать несколько часов или даже день — на это можно было рассчитывать — не беда, по одному его кивку уже начали разбивать палаточный лагерь. Однако беда не отпускала, все кружилась над ним лёгким, почти неосязаемым облачком, мешала, как прилипший к языку неожиданный привкус. Потом, когда начало смеркаться и пришлось распалить костер, беда стала ощущаться уже, как соринка в глазу — крайне неделикатно и даже больно. Но уже по-настоящему больно стало тогда, когда из темноты песка стрельнула в ведьмака золотая молния. Настолько быстро выпалила, что даже ведьмачьих инстинктов не хватило, чтоб увернуться. Молния больно обвилась вокруг его запястья, отчаянно шипя и ругаясь. — Саламандре страшно. Саламандре очень страшно. Саламандре срочно нужна помощь. Случилась беда.×××
Беда случилась в одночасье. Вылилась ушедшей из-под ног, в буквальном смысле, землёй, жалобным храпом коней и ставшим вдруг злейшим врагом песком. Созерцая стены своей нехитрой темницы, и вздрагивая от доносящихся до слуха шагов всем телом, Маранья всхлипывала от беспомощности и всхлипывала жалко, как пятилетний ребёнок. Жизнь полетела в тар-тарары прежде, чем она смогла взять это в толк. А ведь только с утра ещё шло всё по накатанной, было объяснимым и понятным. Все началось с того, что Маранья страшно не выспалась — первую половину ночи она провела, слушая историю местами прекрасной, местами пугающей любви Койона и Лис, странной девушки, как поняла Маранья, из другого мира. Напрашивались нехорошие параллели, поэтому вторую половину ночи Маранья провела, ворочаясь без сна. А утром попросила Эскеля взять её к себе в седло, потому что сама с коня просто боялась свалиться. Глаза слипаются, голова тяжелая и гудит, как набат. — Соскучилась по тебе, — сказала она, бесстыже глядя в спокойное лицо, в глаза с вертикальным зрачком. Недостойная манипуляция немедленно сработала. Эскель хмыкнул, но просьбу выполнил. Маранья устроилась боком и, откинувшись ему на плечо, уснула, как ни странно, так глубоко и крепко, как не спала даже у себя, в эблском дворце, на удобнейшей из удобных кровати. Очнулась она, когда беспощадное солнце было уже в зените, и без того теплый боклерский воздух сменился на удушающий, пустынный, зерриканский — воздух Мараньиной родины. Маранья вздохнула, набрала воздух полной грудью, до конца не понимая, рада она этому или нет. — Проснулась? — Эскель выдохнул ей в ухо и, подняв голову, Маранья увидела, как он улыбается. — Вчера, — пояснила она, — заболталась с Койоном. Эскель улыбнулся ещё шире и почесал свободной рукою шрам. — Он уже мне сказал… Я ведь её хорошо знал, — он задумался на минуту, — хорошо знал Лис. Совсем ребёнком она была, когда Геральт ее нашел. Беззащитным и трогательным. И, в то же время, что-то страшное было у неё в глазах, как у человека, который смерть с ранних лет повидать успел. Вот у тебя, Маранья, такого нет, и слава Мелителе. Маранья повертела головой, устраиваясь поудобнее. Каким-то образом она умудрилась выспаться и теперь все снова было хорошо. Пустыня вокруг совершенна и вечна, и даже природная, проснувшаяся в Маранье недавно чисто бабская вредность склоняла голову перед этой гармонией. Пререкаться не хотелось. — Конечно нет, я, вообще-то, взрослый человек и не в лесу меня нашли. Эскель поднял брови. — Иногда, — сказал он прямо-таки отеческим тоном, — я в этом сомневаюсь. Иногда ты чисто как ребенок, Маранья. Но это-то мне в тебе и нравится. И следующую секунду, до того, как Маранья успела додумать, обидеться ли ей на эти слова или наоборот, чувствовать себя польщенной, мир разлетелся в клочья. Василек вдруг вздрогнул всем телом, а потом заливисто, жалобно заржал. Песок под копытами коней, только что надёжный, твёрдый и утоптанный, в одно мгновение вдруг стал зыбучим, а в следующее мгновение стал стремительно осыпаться вниз. Путники оказались в центре огромной воронки, которая все расширялась и расширялась. Из песка лезли и лезли то ли корни, то ли щупальца, обвивались вокруг ног лошадей, и, будто обладая собственным разумом, тащили путников из седла. Маранья завизжала, как резаная, вцепилась в рубашку Эскеля, чувствуя, как тот одной рукой пытается удержать её, а другой — удила коня. Едущий впереди Койон выпрыгнул из седла под каким-то немыслимым углом, выхватил из-за спины меч, и рубанул со всей силой по извивающимся щупальцам. Меч прошёл сквозь плоть, как сквозь масло, и лишь подхлестнул агонию ярости в невидимом чудовище. Краем глаза Маранья заметила Эрина, уже опутанного щупальцами почти до глаз. Ей саму вдруг схватило, потащило и, как она ни цеплялась за гриву отчаянно ржущего коня, как ни пыталась удержаться за Эскеля — ничего не помогло. Щупальца, казалось, заинтересовались Мараньей особенно, одно схватило запястье, другое забралось под юбку, до жути больно обвивая увечную ногу, а третье, самое мощное, просто перехватило ее за талию и беспардонно вырвало из седла. Эскель захрипел, и Маранья успела увидеть его перекошенное от гнева лицо. Он ухватился за щупальце, державшее Мараньину ногу и разорвал его голыми руками — черная слизь брызнула во все стороны. Маранья завизжала пуще прежнего, когда почувствовала, что нет, не удержаться ей рядом с Эскелем, целый рой щупалец набросился на неё и потащил через песок, нещадно тряся и кидая из стороны в сторону. В стиснутых пальцах у неё остался лишь кусок полотна от Эскелевой рубашки. Песок забился ей в ноздри, глаза и уши, она перестала соображать, где верх, а где низ, и чувствовала только эту силу, тащившую её неведомо куда. Песок лишал её разума. Через маленькую вечность её бросило на твёрдый пол, и Маранья зашлась в судорожном кашле. Щупальца, шипя, отползали. Маранья приподнялась на руках, совершенно ничего не понимая. За спиною Мараньи раздался голос. Он был жёстким, был ледяным, отягощенным тяжелой ненавистью и колючей злостью. Если бы ядовитые змеи могли говорить, то их голос звучал бы именно так. Он ещё долго преследовал Маранью в ночных кошмарах, этот голос. —А вот она, эмиссарка, — произнес голос. — Молодец, Мажыр. Ее ко мне. Остальных бросьте в яму.