×××
Несмотря на все свое ведьмачье чутье, Эскель не почувствовал, как она подкралась. А когда понял, кто это, то даже голову не повернул. Он видел её уже, пусть мельком, и был рад, что она дичится, не подходит. Маранья, вроде как, с ней дружила, что было удивительно. Ох уж это эблская наивность! Эскель же, поразмыслив, решил Маранью не расстраивать. Если не знаешь, придет ли завтрашний день, портить глупыми конфликтами и претензиями к поганкам-подружкам день сегодняшний как-то не хочется. Эскель искоса взглянул на Нияглу. Неприметный синий плащ и отросшие до плеч, не выбеленные уже волосы. Без всех своих цацок она смотрелась до ненормальности нормально — изображать темерку у неё получалось куда лучше, чем зерриканку из Эблы. Тем более сейчас, с помятой после дороги рожей — вышло совсем уж по-северному органично. — Я, ведьмак, с вами не пойду, — сказала она без каких-либо предисловий. — Я отправлюсь с темерцами и посмотрю, что такое Север. Эскель хмыкнул и почесал шрам. На ее жизненные планы ему было плевать с высоты Синих Гор. — Удачи. Ниягла глубоко вздохнула. — Спасибо тебе. Ну, что Орак-Утуя тогда поборол. Если бы не ты, то, в общем бы…. все мы, кочевники… в общем, спасибо… Эскель удивленно поднял на неё глаза, удивляясь тому, что и на такой гнилой почве могли-таки прорасти семена благодарности. Может, эблцы и не так уж неправы, видя в людях преимущественно хорошее? — Пожалуйста, — ответил он. — Радости мне твоя смерть не принесет, так что живи дальше. Ниягла кивнула. — Береги Маранью, — вдруг сказала она. — Хоть вряд ли ты примешь мой совет. По опасной тропке она пошла сейчас. По очень опасной. И растворилась в тени. Эскель поднял глаза и долго смотрел в пустоту, на то место, где бывшая кочевница только что стояла. Назавтра они простились с темерцами. Капитан по имени Вернон уверил их, что теперь уж они сориентируются. Пауков обойдут, до родины доберутся. Эскель охотно верил — деловитые люди в синюю полоску ориентировались в этой жизни всем на зависть. Темерцы гарцевали в предвкушении, всем не терпелось очутиться если не дома, то хотя бы в Боклере. Эскель заметил, как Койон долго и тоскливо провожал их взглядом, словно предчувствовал что-то. Мог бы и уйти с ними — никто его за это винить не стал бы. Но Кот остался.×××
От Эскеля шло тепло, как от печки — он обнял её правой рукой, практически затаскивая на себя. Ему тоже не спалось. Они разбили палатку перед входом в пещеру, развели скромный костерок. После сумасшедшего марша это казалось дворцовым люксом. Теперь путь лежал обратно, внутрь горы. Живой камень нашептывал это Маранье и Эскель это тоже откуда-то знал. — Я не буду тебя отговаривать, милая, — сказал он, хмуря брови, — но буду рядом. Если бы Маранья до этого ещё не была влюблена в него по уши, то влюбилась бы прямо сейчас, на этих его словах. Слов для выражения чувств у неё просто не хватало — оставалось лишь таращить глаза и благодарно улыбаться. Эскель залез теплой ладонью ей под курточку, погладил бок. Пальцы у него были шершавые, огрубелые от меча. Это так заводило! Маранья ловко извернулась, чтобы шершавая ладонь скользнула ей на грудь. — Ничего не чувствуешь? — спросил Эскель, почему-то убирая руку. — Раньше тебе это нравилось. Маранья подняла бровь и опять недовольно заворочалась. Разговоры про «раньше» ее напрягали, хоть и было порой болезненно интересно. Сидевший рядом, сгорбившийся, Койон подал голос. — Маранья эманаций почти не ощущает теперь, если ты об этом. Ни от меня, ни от Геральта. Мне было интересно, и я проверил. Маранья подняла голову и встретилась взглядом с Эскелем. — Я смотрю, вы там весело проводили время, — ровно сказал он, — напивались и смотрели, кто как эманирует. Койон коротко хохотнул и возвел очи горе. Маранья ущипнула Эскель в бок. — Ты что, ревнуешь? Эскель ощерился. — Есть немного, — ответил он, почесывая шрам и она удивилась, каким серьезным стало его лицо, — Но не потому, что Геральт тебя за локоть поддержал. Он тяжело вздохнул. — Я не должен был уходить, не должен был оставлять тебя одну. И Эрина тоже. Маранья приподнялась на локтях и посмотрела ему в лицо. Тёмные пряди закрывали глаза, а зайчик скупого света, отраженный от аккуратно сложенных рядом мечей, беспощадно высвечивал пересекающий уголок рта лиловый шрам. Первый раз ей пришло в голову взглянуть на ситуацию глазами Эскеля. — Ты ни в чем не виноват. Скоро все образуется, — сказала она с уверенностью, которую на самом деле не чувствовала, — а потом, после, наша жизнь будет принадлежать только нам. Что бы я сейчас делала без тебя? Маранья сделала над собой усилие и перевела взгляд на Койона. — Без вас обоих. Койон в ответ слабо улыбнулся, потом поднялся. — Пойду прогуляюсь. И ушёл думать свои думы — его шаги скоро стихли. Костер слабо догорал в звенящей, ночной тишине. Секунды, сливаясь в минуты, бежали и убегали. — Если не можешь спать, — шепнул ей Эскель, — могу показать тебе кое-что. Маранья согласно кивнула. Тихое озеро, совсем небольшое, разлилось между двух горных кряжей. Вода радостно блестела, а журчание неподалеку выдавало ручеек. В воздухе висел запах свежести и распустившихся цветов, не пряный, как в Эбле, а лёгкий, почти незаметный. Ночной горный пейзаж прихотливо раскинулся перед ними в своей тихой красоте. — Мы уже были здесь. Были вместе. Ты просто не помнишь. Маранья сначала досадливо поморщилась, а потом, решив, что не стоит портить столь многообещающую ночь, пожала плечами. Освежиться хотелось ужасно. Она в две секунды стащила с себя рубаху, штаны и белье, и, аккуратно нащупывая босыми ногами каменистый склон, спустилась к водоему. Вода была тёплой, как парное молоко, дно — почти не каменистое, и Маранья, жмурясь от удовольствия, сразу же зашла по шею. Сверху подмигивали звезды. Тёплые руки обняли её сзади, прижали к себе. Маранья засмеялась и откинула голову Эскелю на плечо. — Держи меня! Я плавать не умею. Эскель обнял её ещё крепче. — Знаю. Он хрипло, прерывисто дышал, Маранья ощущала лопатками стальные, напряженные мускулы, а ягодицами — восставший член. — Это открытая вода, — сказал Эскель. — Здесь нас могут видеть все духи. Наплевать. Он смотрел на нее серьезными, тёмными как уголь глазами — зрачок расширился. — Маранья, я люблю тебя. А потом сразу же, спрятав взгляд, наклонился и, уколов щетиной, поцеловал ее в шею, а потом ниже, в нежное местечко рядом с ключицей. Ответа он, кажется, и не ожидал. Это было Маранье на руку — слова все равно намертво застряли в глотке. Маранья выгнулась в его руках, полностью отдаваясь на эскелевскую милость, а потом, ловко развернувшись, прыгнула ему на бедра. Вода все также ласково плескалась вокруг. Она целовала его и целовала, прижималась своей щекой к шрамированной щеке, пытаясь напиться, наполниться этим моментом так, чтобы не думать не о чем. Эскель глухо выдохнул и потянул её на себя — сил терпеть у него уже, видно, не оставалось. Маранья обвила его руками и ногами, вжалась в широкую грудь. Он вынес её из озера на руках, опустил на разложенную одежду, и жесткие волосы щекотали ей шею, когда он продолжил целовать её дальше. А сверху глазами звёзд на них смотрел мир, который ни в коем случае не должен был погибнуть.×××
Княгиня Кинарат проводила в своих покоях почти все время — и вместо того, чтобы ни о чем не думать и довериться ему во всем, как она опрометчиво пообещала Лаурину, металась, как тигр в клетке из угла в угол. Она вспоминала тихую Маранью, вспыхнувшую, как свечка, от любви, к заезжему нордлингу — шрамированному ведьмаку с бычьей шеей, похожего на Геральта как родной брат. Смотрела на Кару — Цветок, вышедший замуж за придворного поэта, виконта фон Леттенхофф. Кара, совершенная, как утренняя заря, благоговела перед очень уже немолодым баснописцем, была полна преданной любви и не задающего вопросов обожания. Кинарат же смотрела на северного барда и думала, что у него огромная залысина, которую от лысины отделяет все ничего, кривые ноги и алкогольное пузцо, которое в Эбле нажить постараться надо (здешнее пиво — гадость отменная). А так-то, конечно — приятный во всех отношениях человек. И, хоть Кинарат и сама была Полуцветком, откинуть здравый смысл и подарить ответственность за свою жизнь мужчине (будь он хоть трижды принцем) у неё не получилось бы никогда. По ночам она выходила в Сад, под черное, в прогалинах звёзд небо, вдыхала запах цветов, каждый раз разный, с новыми оттенками, переливами. Иногда компанию ей составлял бывший повелитель Эблы — Аниах, которого катили по дорожкам в деревянном кресле. Аниах смотрел чёрными глазами в ночь и почти всегда молчал. Кинарат могла поклясться, что их думы были схожи. В принципе, можно было сказать, что Зеррикания объединилась, как и мечтал князь Терентий. Очень просто — нашли общего врага. Не понадобилось многочасовых переговоров и филигранного поиска взаимных интересов. Андоррцы смотрели, как тараскинские драконы реют в небе и ликовали. Пауки отступили перед драконьим огнём. Эблская гвардия вошла в города так, как будто никакого партизанской противостояния и в помине не было. Это ли не игры Предназначения? Айрат разрешил Лаурину летать на себе в одиночку — Кинарат они отстранили ото всех дел. Лаурин изменился — как будто вернулся в те времена, когда эблская гвардия сажала на трон королеву Анаис. Джиннову силу заменил драконий огонь. — Матриарх ожидает от нас, что мы просто сожжем их гнездо в Синих горах, — он торопливо зашел к ней в покои, рухнул на обитый бархатом диван. — Сожжем немедленно. От него пахло гарью, дымом и человеческим несчастьем. Кинарат вздрогнула. Матриарх знала про живой камень, знала, а Лаурин не знал. Кинарат, несмотря на муки совести, молчала про секреты Тараско. — Там же Койон с темерским отрядом, — слабо сказала она первое, что пришло в голову — И Эрин. Эрин, твой ученик… Кроме того, может, станет ещё хуже… ты же не знаешь. Не можешь знать… Лаурин взъерошил свои короткие волосы и посмотрел на Кинарат незнакомым ей жестким взглядом. — Не знаю, — согласился он. — Но Матриарх права, мы не можем сидеть здесь и смотреть, как пожирают наш дом. Уроборос с размаху закусил собственный хвост, и Лаурин продолжал. — Койон с отрядом сумеют позаботится о себе. А Эрин… — он глубоко вздохнул, пытаясь справиться с эмоциями. — А Эрин… Эрина…матерь Эбла, да я сам почернею от горя, но это всего лишь одна жизнь. Одна-единственная… ××× Экспедиция, несмотря на грозную позолоту приглашающего пергамента, обещала быть достаточно скромной. Даже Элли это понимала. Хотя для неё, желторотого студента, который-то, будем сами с собой честны, с искусством дипломатии был на «будьте любезны», и это являлось невероятной удачей. Она могла только вообразить, какое впечатление произведут грозные золотые вензеля на семью, как даже самый язвительный из ее дядюшек не будет знать, что возразить. Вот и прекрасно! Ещё лучше, если б кто из них свиной ногой с хреном подавился от зависти, что такого их сыновьям-свинопасам не видать. Нисс сдержанно поздоровался с Элли, абсолютно органично вписавшись в роль наставника. Подлец! Показательно гарцевал на вороном коне и, глядя на его выправку, Элли легко верила, что он вергенским лучником служил. Покуда длилась их, с позволения сказать, неоформленная в словах связь, Элли и пяти минут в день о нём не думала, зато теперь готова была при виде гарцующей лошади слюни пускать. Хоть и понимала, что причина не великая, вечная любовь, а дурной психологический эффект, в простонародье называемый как «висит груша, нельзя скушать». За двадцать с небольшим лет жизни, Элли, стыдно признаться, нигде кроме, как на Скеллиге и вот ещё в Оксенфурте не была. Но нарядные улицы Новиграда, яркие и броские, произвели на Элли впечатление такое, что она аж про мозгоклюйку с Ниссом забыла. Вообще-то путь в Зерриканию лежал в другую сторону, но у Нисса в Новиграде были некие, волшебные во всех смыслах связи, которые могли подсобить с порталом. Подумать, только, с порталом! Элли была уверена, что если чародейки и остались где, после неубедительной, якобы, победы, якобы, прогресса, про которую трещали оксенфуртские физики, то уж явно им, чародейкам, есть, чем заняться, кроме как непутевым студентам порталы наводить. Но вот для Нисса аэп Киарана, надо же — кто-то рассиропится. Какие у него волшебные, во всех смыслах, связи! На постоялом дворе их поджидала удивительная, просто удивительная женщина. Полноватая, веснушчатая, но до того уверенная в своей неотразимости, что каждый, кто бросал на неё взгляд, мгновенно забывал, что когда-то ему нравились блондинки-незабудки и жгучие зерриканские брюнетки, и думал, что только так и надо. — Ого! Женщина явно знала Нисса, и явно была рада его увидеть. Однако свое «ого» она адресовала к Элли. — Да ты выглядишь, точь в точь, как наследный принц Эблы! С ума сойти. До этого самого момента Элли считала свою внешность бесконечно одинарной. Типично скеллигийской. А надо же! Нисс немедленно встрял. — Она просто тоже с островов, Мирра, — сказал он сухим, профессорским тоном, — Элли — моя ассистентка, между прочим. Исследует теорию живого камня. Элли вежливо поклонилась, пожирая колоритную незнакомку взглядом. Мирра взъерошила рыжие до неприличия волосы: — Уже и теория такая есть? Элли в мгновение забыла и про вежливость, и про Нисса, и вцепилась в незнакомку на манер питбуля. Если её в жизни и интересовало что-то, кроме мести, то так вот это. Рыжая незнакомка с фарфоровой кожей просто обязана была ей рассказать, если что-то новое знает! Через час они сидели во внутреннем дворике постоялого двора, под беспорядочно разросшимся виноградными лозами, и попивали местное легкое вино. Нисс неожиданно исчез — то ли чувствовал неловкость с этой Миррой, то ли с Элли. Впрочем, это было неважно. — Живой камень, — сказала Мирра, — не думаете ли вы, что он берет очень небольшую цену за то, что мир продолжает вертеться? А наш, как видишь, вертится ещё. Одна-единственная жизнь. Только дело в том, что это не цена за прошлое, а цена за будущее. Это, я бы сказала, гарантия. Гарантия того, что катастрофа не повторится. Ведь потом, после вмешательства живого камня, время продолжает течь дальше. У Элли отвисла челюсть. — А откуда Вы так осведомлены? — недоверчиво поинтересовалась она. — Лучшие умы Оксенфурта безрезультатно бьются, а вы вот знаете. Как так? Мирра фыркнула с бездной интонаций. — А вот знаю, и всё. Так же, как я знаю, что не изнасилуй твой дядя Олаф твою мать, и не роди она от него твою младшую сестру, не сходила бы ты с ума, дорогая, с планами фатальной для тебя фамильной мести. А жила бы в свое удовольствие, например, прекратила бы мучить крошку Нисса, который, хоть и задрал ни к месту нос, но явно за тебя переживает. Краска кинулась Элли в лицо. Въедливый как кислота, шокирующий стыд зародился где-то в почках и пополз по всему телу, парализовал Элли. Это она тогда была виновата. Не будь с ней только проблем, глава клана не заглядывал к ним в дом так часто. Она уже и забыла про это отвратительное ощущение, преследовавшее с самого детства — отогрелась в Оксенфурте. Но как? Грязный секрет про Олафа знали только три человека. Мирра ловко, несмотря на комплекцию, перегнулась через стол и схватила Элли за запястье. — Не пойми превратно. Хочешь, иди и пожертвуй собой, я тебе не указ. И крошке Ниссу ты тоже ничего не должна. Твоя жизнь — только твоя. Я просто считаю, что это тупо и глупо, жертвовать собой, чтобы прищемить старому мудиле его старый член. Самоотверженно, но тупо. Элли сидела ни жива, ни мертва. — Вы чародейка? — выдавила она из себя наконец. Мирра самодовольно ухмыльнулась. — Лучше, — бросила она, — я самый настоящий джинн.