×××
В эту ночь они с трудом добрались до палатки. Эскель нёс Маранью почти на руках, а она, обессиленная то ли от любви, то ли от неясного, пугающего будущего, то ли от того и другого сразу, уснула сразу. Вырубилась, подложив под голову какую-то ветошь, уткнувшись лбом Эскелю в плечо. Ей приснилась родная Эбла, родной Сад Тысячи Цветов. Ей снилось то самое, запретное место, место, где она всего один раз побывала, сопровождая принца Лаурина. Во сне она шла, хромая и опираясь на костыль, почему-то облаченная в неудобные кружевные тряпки. Маранья удивилась и обрадовалась — сны из потерянного прошлого посещали её редко, всего раз или два. Лаурин шёл впереди, намеренно сбавляя шаг. На нем была синяя темерская форма и откуда-то Маранья знала, что он только что вернулся с Севера, где посадил кого-то там на трон. Он был легок и беззаботен, и на лице у него играла совершенно бесшабашная улыбка. Сейчас Повелитель Эблы изредка улыбался, лишь глядя на жену, а этот, во сне — просто так, потому что был доволен и собой, и окружающим миром. Золотые, прекрасные лилии — королевские, редкие даже в Саду Тысячи Цветов, цвели вокруг них — простирали к ним свои золотые лепестки. Они прошли золотой аллеей, отдалились от источника, где можно было увидеть будущее, и вышли на берег ручья, несущего свои позолоченные волны сквозь Сад Тысячи Цветов. Ручей был полноводный и широкий, даже, скорее, небольшая речка. Маранья во сне задохнулась от догадки, куда это Лаурин её привёл. В проточной воде зрели гигантские золотые цветы, цветочное чрево плотно было закрыто со всех сторон лепестками, и Маранья, к своему ужасу, прекрасно знала, что это толстые, беременные кувшинки скрывают. Когда-то в одной из таких кувшинок родилась её мать. — Вам незачем проверять меня. Нервы у меня выдержат и я не подведу, — услышала она свой спокойный голос со стороны. Как оно бывает во сне, Маранья была и сторонним наблюдателем, и одновременно женщиной, стоявшей на берегу магической реки. Женщина мучилась от боли в ноге, и была на все ради избавления от этой боли готова. Лаурин смотрел на неё, прищурившись. — Смотри, не наступи в воду, — сказал он. — Разъест. Одна из беременных лилий вдруг пошла дрожью, сотряслась, раскрылась и выплюнула из себя смесь человеческих костей, кожи и мяса. Золотистая вода зашипела, забурлила и растворила нерожденное и неоформленное тело, не имеющее души. Это цветок вышел несовершенным и не должен был жить. Лилия снова затряслась, задрожала и опять закрылась — выращивать внутри себя другую прекрасную женщину. Маранья поежилась. Её бы лилия, наверное, тоже выплюнула. Посчитала бы несовершенной из-за ноги. — Сюда особенно никто не заходит, — пожал плечами принц Лаурин. — Гости с Севера любят прекрасных Цветов, — он выдержал выразительную паузу, — но не хотят знать, как они появляются. Впрочем, если подумать, с обычными детьми история та же. Маранья из сна подобрала подол юбки, чтобы ненароком никуда не наступить. — Помогите мне, — сказала она. — Я знаю, что можете. Я на все готова. Принц Лаурин продолжал смотреть на пузатые лилии. — Такими словами, — сказал он, — надо бросаться крайне осторожно. Тем более, в моем присутствии. Вдруг Предназначение услышит? Маранья из сна подняла одну бровь. — Я отдаю себе отчёт. Я вам не Цветок. Принц Лаурин повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. Глаза у него были чёрные и бездонные, и вместо бесшабашности на дне плескалась тоска. — Не отдаёшь, — тихо сказал он. И Маранья проснулась. Призрачная боль в ноге исчезла, как и не было ее. Вокруг был утренний свет, и это не только для неё утро могло стать последним. Маранья уткнулась носом Эскелю в шею, потом обняла, царапаясь своей щекой об отросшую щетину. Её душили глупые, никому не нужные и ничем помочь не могущие слезы. Прямо сейчас, в эту минуту, она не хотела знать про волю никакого Предназначения, а хотела бы, чтобы это Предназначение провалилось вообще под землю. В идеальном мире она была бы глупым Цветком, который только-только народился в источнике, а Эскель чужеземцем с севера, выехавшим в Эблу и зашедшим в Сад. И тогда Маранья просто отдала бы свое сердце и свою жизнь в его руки, и плевать бы на все и вся, не заботясь о последствиях. И не надо было бы думать, не надо было бы ничего решать. Он выкупил бы её, или украл бы, и увёз бы далеко-далеко, в ощетинившуюся на весь мир старую крепость в горах, куда и дорогу-то не каждый найдёт. И она бы просто там жила и просто бы ждала Эскеля. И любила бы его, когда он возвращался. А больше ничего было бы и не надо. Слезы так и брызнули из глаз, так и потекли по щекам, и Маранья, захлебнувшись рыданием, уткнулась Эскель куда-то в грудь, куда-то в ворот рубаху, не в силах посмотреть ему в глаза. Огромную, огромную цену заплатила она, чтобы избавиться от своей хромоты. А какую ещё заплатит? Эскель прижал её к себе, погладил по волосам, поцеловал в висок. — Скоро наша жизнь будет принадлежать только нам. — сказал он. — Ты сама сказала. Скоро все закончится, милая. Так или иначе. Спорить с этим было невозможно. — Я люблю тебя, Эскель, —просто сказала Маранья. — Защити меня. А потом все будет, как ты решишь. Он долго смотрел на неё, потом улыбнулся и кивнул. Через полчаса Эскель сам поправил на Маранье все ремни, все пряжки незатейливого темерского облачения. Рядом у входа в пещеру стоял Койон, тоже полностью готовый. Лошадей они стреноживать не стали, и никто вслух не сказал, почему. Решено было пройти быстро, Эскель здесь уже был и знал короткую дорогу. Решено было положиться на ведьмачью удачу. — Мирра поможет, — непонятно сказал он, и Койон покачал головой, как будто ему про непонятную Мирру все было известно. Маранья решила не задавать вопросов. Камень на её шее пульсировал, обжигал и тянул вперед. Втроём они медленно спускались в пещерную тьму, а та встречала их холодом, могильным шёпотом и предчувствием беды. Маранья зябко поежилась, Эскель сделал ей знак, чтобы держалась у них за спиной. Эхо шагов гулко отражалось от каменных сводов. Маранья шла и считала каждый вдох и выдох, стараясь сосредоточиться на этом: как дышать. Когда знаешь, что бояться нельзя, страшно как никогда. Темнота вокруг зашевелилась, задрожала и через мгновение рассыпалась тысячью пугающих глаз и шебуршащих паучьих лап. Ведьмаки замерли, как вкопанные. Сердце трепетало у Мараньи где-то в горле. По среднему туннелю куда-то, деловито шурша, устремилась тёмная масса. Эскель развернулся, притянул Маранью к себе, закрыл ладонью ей глаза. — Тише, не бойся. Сердце послушно замедлило ход. Маранья больше не думала о страшной, ищущей её тьме снаружи. Ничего плохого не случится, если рядом Эскель… Пауки поползли мимо и тьма снова сомкнулась. Эскель осторожно отвел руку, и они продолжали путь. Так они шли и шли, и время послушно протекало сквозь пальцы, минуты сбежали, исчезали, приближая их к неведомой пока цели. Они шли около получаса, по крайней мере, Маранья уже успела привыкнуть к мирному ритму их шагов, когда воздух рядом с ними сгустился и превратился в рыжую, полноватую женщину. Эскель, не говоря ни слова, кивнул и помотал головой: все хорошо, Маранья, не бойся. Призрак перевёл взгляд с Мараньи на Эскеля, с Эскеля на Маранью, и многозначительно приподнял полупрозрачные брови. Эскель нахмурился и снова прижал палец к губам. Золотые нити появились из ниоткуда, сначала робко проглядывали всполохами сквозь скалы, потом потянулись увереннее и радостно зазвенели, переплетая звон с журчанием подземного ручья — Маранье было, правда, неясно, слышит ли звон она одна. Спрашивать она не стала. Ей нити внушили спокойствие и уверенность — среди ее скудных воспоминаний одно засело прочно — как нити окутывали её и избавляли от боли. Она облегченно улыбнулась, стараясь не сбиваться с шага. Золотые нити несомненно были доброй силой, несомненно. Однако реальность с ними плавилась, становилась такой же туманной, как тогда, когда она случайно попала вместе с Нияглой в мир духов. Скоро серого цвета скал стало почти не видно — золото принимало их в свои объятья, стоило ей только поверить, что все будет хорошо. Пауки появились неожиданно, прорвали золотой каркас и провалились всей массой в туннель. Вращались на месте, словно слепые, стрекотали жвалами, хаотично перебирали своими длинными, членистоногими лапами. Нити зазвенели, опутали их, нападали словно разумные, связывая трясущиеся конечности. Пауки падали, но на их место прибывали все новые. Маранья почувствовала, как липкий, сковывающий страх леденит ей кровь, мгновенно и беспощадно, заставляет замереть как испуганную зверушку. В ту же секунду пауки повернули свои головы к ней. К ней одной. Эскель закрыл её собой, а Койон вдруг бросился наперерез, преграждая паукам путь. В умелых руках легко танцевал меч, к которому Кот обещал не прикасаться. Лицо у него было странно расслабленным, взгляд направлен внутри себя. — Бегите, — спокойно сказал Койон. — Я вас прикрою.×××
Настоящий джинн создала портал щелчком пальцев, Элли аж рот от восхищения открыла. Насколько ей известно было, немногие из оставшихся чародеек час рассчитывали расчёты и шептали заклинания, прежде чем у них получалось. На той стороне портала был прекрасный, благоухающий сад, цветущий настолько красиво, что цветы казались неземными и из сна. Поджидающий их мужчина, рослый эльф или полуэльф, был, как и эти цветы — неземной и из сна. Элли уставилась на волшебного мужика в волшебных цветах, восторженно открыв рот — не так, как женщина смотрит на понравившегося кавалера или в витрину магазина, а как ребёнок — на настоящее чудо. Мирра, минуту назад еще рассказывающая Элли, как и на чем всех этих парней вертеть надо (в этом две барышни нашли ужасающее взаимопонимание) покрылась легким румянцем и сомлела, немедленно порушив выстроенный в сознании Элли стереотип о самой себе. Нисс же неожиданно сделал такое лицо, как лимон откусил. — И ты здесь! — выдавил из себя он. Волшебный мужик тепло улыбнулся, в уголках глаз обозначились мимические морщины, не сделавшие его, однако, менее волшебным. При ближайшем рассмотрении он оказался копией Нисса, только несколько более совершенной (хотя, казалось, куда уж) — у него также торчали эльфские острые уши, и он так же умел улыбаться всем лицом, не только глазами, искренне и светло, как будто солнце сейчас взошло. В отличии от застегнутого на все пуговицы Нисса, старательно изображавшего из себя учёного, волшебный мужик он был одет легко, по-зеррикански. Под загорелой кожей играли наливные бицепсы. Элли, у которой кузенов было, как песчаника на берегу, безошибочно почувствовала, как братская ревнивая неприязнь так и разливается в воздухе. Правда, похоже, только с одной стороны. — Ну здравствуй, Нисс, — тепло сказал волшебный мужик.×××
Покои им отвели друг рядом с другом, все-таки официально Элли была Ниссовой ассистенткой. Мирра, как поняла Элли, убежала смотреть в рот волшебному мужику. В дверь вкрадчиво постучали. Элли вздохнула — с Нисса станется прийти нудить и здесь о научной работе. Став её начальником, а не любовником, он сделался вредным и несговорчивым, как старая швабра — вот чтоб его! Нисс нехороших ожиданий не обманул, явив перед Элли лицо, про которое в Новиграде говорят не иначе как «семь дней дождя». — Пойдём прогуляемся, — коротко сказал он. Они долго плутали прекрасными тропами среди петуний, рододендронов и нежных радужных роз. Каждую секунду Элли хотелось замереть в восхищении и любоваться цветочным пиршеством, но Нисс беспардонно волок её вперёд. Наконец они вышли на пригорок, покрытый терпкий белым ирисом — нежных и скромным, непохожим на другие цветы, шепчущим о красоте, а не кричащем. На этом пригорке стояли три простых барельефа, сработанных так искусно, что вырезанные люди на них казались почти живыми — того и гляди, сойдут с пьедесталов и ступят на траву. — Тебя так волновал вопрос, — сказал Нисс, — чьей жизнью заплатили зерриканцы, что я решил дать тебе на него ответ. Но, — он поднял брови, — не бесплатно. Поможешь мне с монографией на эту тему. Элли предпочла пропустить эту ремарку мимо ушей. Он замялся и на миг снова стал тем самым Ниссом, которого Элли успела узнать в Оксенфурте — доброжелательным и мягким. — Попробую объяснить тебе, Элли… В противовес ожиданий Элли, никакой утонченной красоты в монументе она на первый взгляд не увидела. Присмотревшись, она ахнула. Это был он. Точно он. Настоящий живой камень — именно так их и изображали. Камень держал в руке каменный же мужчина в шипастой куртке, которого, не будь он бесцветно-каменным, вполне можно было принять за скеллигийца. Мужчина был настоящим здоровяком, косая сажень в плечах с крупными, твёрдыми чертами лица. Правую скулу его пересекал тройной безобразный шрам, немного задирающий вверх даже верхнюю губу. Элли всмотрелась в его глаза и отпрянула — искусно изваянный зрачок был кошачий, вертикальный. Говорят, таких раньше создавали для борьбы с чудовищами. Говорят, они были мутантами и звались ведьмаками. Каменные постаменты изображали набор сцен, не всегда понятных, путанных, но однозначно пугающих. Золотые нити (Элли уже поняла, что золотой цвет здесь в чести) оплели все и вся, резко контрастируя с серым цветом камня. Один из тех, кто был там изображен, так напомнил Нисса, что Элли ахнула. — Это мой брат, — Нисс проследил за её взглядом, — эльфы и их потомки живут долго. Мой брат Эрин, который произвел на тебя такое впечатление. Который на всех впечатление производит. Повинуясь скорее инстинкту, чем здравому смыслу, Элли взяла Нисса за руку. В конце концов, она действительно так чувствовала. Как бы он не придуривался, без него она попросту не оказалась бы здесь. — Я тебе так благодарна, что ты меня сюда пригласил. Ответил такой добротой на моё…хм… недостойное поведение. Нисс поднял голову и молча уставился ей в переносицу, дернул правым ухом и глубоко вздохнул. Лёд между ними таял и таял, но Элли не была уверена, хочет ли она этого. Белый ирис насмешливо качался в жарком воздухе. Колеблющихся девиц приходилось видеть в Саду Тысячи Цветов нечасто. Обычно, завидя мужчину, девицы вели себя по другому шаблону. — Так что же все-таки там произошло? — спросила Элли, отводя глаза. — На Скеллиге рассказывают совсем другое, чем в Оксенфурте. Давай только не будем про ларидановы версии — ещё поругаться не хватало. Каменный совершенный мужик, брат Нисса, смотрел на неё чуть ли не с осуждением в каменных глазах. — Живой камень действительно запустил механизм, который починил мир. И зерриканцы действительно заплатили за него жизнью. Об этом неохотно говорят, очень неохотно, потому что дело коснулось Повелителя Эблы и его супруги. Очень трагично коснулось, — пояснил Нисс. Элли напряглась. Политики она боялась как огня — себе дороже. От власть имущих надо держаться подальше — это она зарубила себе на носу с самого детства. Это тебе не волшебные мужики в волшебных цветочках. — Я надеялся, — продолжил Нисс, — на твою помощь. Знаешь ли, людям не нужна правда, совершенно не нужна. Но бредни Ларидано — тоже не вариант. Я надеялся, мы соберём удобоваримый вариант по кусочкам. И тот кто не удовлетворится Ларидано, увидит нашу теорию. Элли крепко задумалась. Это было то предложение, от которого никто не отказывается. Если бы у неё были годы жизни впереди — о большем не стоит и мечтать. Но вот были ли они? Белый Ирис продолжал удивленно качать головой — столь колеблющихся барышень за свою короткую летнюю жизнь видеть ему еще не приходилось. — Я поговорил с Миррой, — вдруг ровно сказал Нисс, — всё это я подозревал и раньше, но уверен не был. Тот морской бог, которому ты собралась принести себя в жертву и который обещал тебе фамильную месть, на самом деле просто потерянный джинн. Мой брат охотился на таких десятилетиями. Он крепко, до боли сжал её пальцы — аж кости затрещали. — Я предлагаю тебе неплохую карьеру и возможность сбежать со Скеллиге. Мы в Эбле годами оплакиваем одну жизнь, которую принесли в жертву ради спасения целого мира. А ты собираешься кинуться в волны? Из-за чего? Это ли не глупость? Нисс судорожно вздохнул и посмотрел на неё с болезненным неверием, как будто заранее думал, что ни одно его слово она не воспримет всерьёз. — Я просто хочу, чтобы ты осталась жива.