***
— Лю-ю-ю-юк! — громкий голос Элис неизменно выдергивает из собственных мыслей. Он чуть не опрокидывает ведро с грязной после чистки клеток водой. Суббота, раннее утро, но Люку не спалось, он успел сделать уже так много. Воздух еще свеж, пахнет соснами и росой. Люк поворачивается на голос хозяйки приюта и видит, что она не одна сегодня. Рядом стоит улыбающаяся блондинка. Озирается по сторонам, примечая, что где, а потом останавливается взглядом прямо на нем. Один уголок рта вздергивается сильнее другого, глаза искрятся счастьем, а пальцы теребят завязки голубого сарафана, надетого поверх простой белой футболки. — Лео, — произносит она вдруг со странным счастьем в голосе, завидев его. — Братья рассказали мне о тебе. Я так рада быть здесь. — Лео? — Голос Элис выдергивает Люка из пузыря счастья, покалывающего десятками тысяч мелких иголок всю поверхность его кожи, расползающегося улыбкой по лицу. Он дергается и несется как есть, в маске и грязных перчатках, на этот удивленно-недоверчивый голос. — Да, Элис, все в порядке, — шепчет на ухо: — я потом все объясню. Элис отстраняется, недоверчиво смотрит, но ничего не говорит. Ничего, касающегося странной ситуации, в которой они трое оказались. — Лео, — негромкое покашливание, — это Лена, она позвонила вчера и изъявила желание помочь. Хе-Лена раскрывает объятия для Лео, добрая и милая, как всегда, несмотря ни на что, и сгребает Люка, приговаривая: — Спасибо за Барри, он просто прелесть. — Рад познакомиться, — наконец отвечает он, отстраняясь, вдыхая запах розового шампуня. — Твои братья рассказывали о тебе. — И я рада, что решила прийти. Выходные у меня всегда свободны, я работаю в школе, так что, если хотите, — она поворачивает голову в сторону Элис, — я могу приходить и помогать периодически. Еще с минуту они смотрят друг на друга, будто старые знакомые, а Элис смотрит на них, не зная ничего, придумывая что-то свое. Она не слишком далека от истины, когда решает, что Люк будет счастлив рядом с этой милой улыбчивой девушкой с белыми волосами и добрыми голубыми глазами. В конце концов, она оставляет их вдвоем, коротко инструктируя о том, что хорошо бы сделать сегодня, и уходит.***
Спустя три часа не самой простой работы «Лео» и «Лена» сидят на ступеньках, ведущих в один из корпусов, и едят сэндвичи, приготовленные ею специально по этому случаю. — Тяжело тебе, наверное, жить с двумя братьями, — с набитым ртом спрашивает Люк, — Эймонд однажды уже угощал меня твоим сэндвичем, просто божественный был на вкус, — он чмокает возле губ сжатыми пальцами правой руки, и девушка смеется заливисто. — Неа, мои братья не такие. Мы делим все домашние обязанности поровну, а я еще и работаю только половину дня, так что, это они для меня стараются, а не я для них. — И чем вы трое занимаетесь? — Эймон — айтишник, а Эг — преподает музыку детям. Он и сам пишет музыку, красивую, — она откидывает голову мечтательно, тянет последнее слово, — однажды мы точно услышим его по радио или увидим в теле-шоу. Я этого очень жду, и помогаю, как могу. Вот, — тянет руку с сэндвичем вверх и смеется снова, — еду готовлю. — А ты сама кем работаешь? — Люку искренне интересно узнать побольше о том, как Хелейна живет сейчас. — Я школьный психолог, на полставки. — О, и я изучал психологию в колледже. — Люк рад, что у них есть что-то общее. — Но бросил. — Почему? — Пришлось переехать. — Почему? — Жажда странствий, знаешь ли, — Люк делает неопределенный жест рукой и улыбается, но его любопытная собеседница становится серьезной. — Брат говорил мне, что ты уже три месяца не можешь найти работу. Он работает в достаточно крупной компании, у них всегда много открытых вакансий, я могла бы попросить его помочь. — О, нет, не хочу никого напрягать. Спасибо. Все нормально, у меня есть варианты. — Размытая формулировка, но Люк надеется, что Хелейну она удовлетворит, говорить о своей неудавшейся жизни — последнее, что он хотел бы делать с ней. — Кстати, моего младшего брата зовут Эймон, без «д» на конце, — Лена перестает жевать и смотрит пристально, склонив голову. Люк чуть не давится своей едой, но почему нервничает, он не знает, они ведь все равно ничего не помнят, так ведь? — Точно, я все время путаю. Два схожих имени. Тон Лены звучит почти испытующе: — Ага, похожие. Только один — мейстер и брат Ночного дозора, а другой — убийца, развязавший войну. Разница есть. Люк глядит молча на свою еду, а потом предпринимает слабую попытку, сам не зная зачем: — Это было давно. Нас там не было, никто не знает, как оно все… произошло. В голове Люка ревет шторм, он слышит крики на мертвом языке: «Нет, нет, нет, Вхагар, нет». Вспоминает поцелуй этого кричащего человека на своих губах. Внутри Лены, похоже, бушует какая-то собственная буря, но Люк лишь походя отмечает перемену в ней, не останавливается на этом. — Да кто вообще называет детей в честь каких-то древних воинов и мужей? — Он пытается быть легким. — Ну… тебя же назвали. — Ну да. — Люк соглашается без раздумий. Подкорка его мозга кричит о чем-то, но он не слушает, отдаваясь общению с одним из самых светлых и милых людей в его жизни. Обеих жизнях. Она поворачивается к нему спустя вечность, когда с ланчем покончено, снова открытая, добрая… благодарная? — Ты прав, Лео. Никто. Ничего. Не знает. — Кладет руку ему на грудь без тени стеснения, зная этого молодого мужчину всего несколько часов, слушает мерный стук сердца. — Только оно. Люка окутывает вязкое состояние дежа-вю, самое приятное из всех возможных. Его подсознание готово к чему-то, буквально бьет в колокол, но человеческая психика ленива, она делает все, чтобы сэкономить ресурс, чтобы не дать себе распасться. Поэтому Люк просто сжимает запястье Лены и шепчет: — Спасибо. За сэндвичи, конечно.***
Когда Люк добирается до квартиры вечером того же дня, его душа поет, а мышцы ноют от тяжелой работы. Он ставит разряженный смартфон на зарядку, включает и немедленно находит нужный диалог. Вдыхает, выдыхает, знает, что если подумает мгновеньем дольше, — не напишет. Печатает: — Выпьем? Понимает, что это, возможно, только для него звучит нормально. Это он знает человека буквально тысячелетие. Его знают всего ничего: чуть менее двух недель. Тут же отправляет размыто-вежливое: — Ты же помнишь, я в Королевской Гавани всего несколько месяцев, знакомых тут нет, а вечер субботы выдался свободным. Едва успевает набрать текст и получает ответ: — Пиши адрес. Отвечает: — На самом деле я думал о баре где-нибудь в центре;) Проклинает себя и двусмысленность. — Тогда пиши адрес бара. — Хотя… приезжай лучше ко мне. Пишет адрес, прикрепляет точку на карте, сгрызает до крови заусенец на большом пальце левой руки. Получает короткое: — Буду минут через сорок. Залезает в душ. Наспех моется, вытирается и бредет на кухню. Открывает вино. Когда видеозвонок разражается звонкой трелью, Люк уже пьян. На пороге стоит Эймонд в косухе и с косой. В одной руке — шлем и бутылка грушевой настойки по-тирошийски, в другой… фикус? Люк смотрит на керамический горшок, сдвинув брови, а потом взрывается пьяным смехом. — Эймон, ты будто к девушке пришел. Ликер, цветок. — Люку уже все равно, он пил вино, он отпустил себя, он может говорить, что хочет. Он произнесет столько «д» на конце имени, сколько душа пожелает. Эймонд складывает вещи на комод в прихожей и не глядя на Люка чеканит: — Фикус — это не цветок, он не будет цвести, Лео. А настойка — это не ликер, тут градусов сорок, и я, между прочим… Люк не дает договорить, набрасываясь на Эймонда, целуя грубо, прижимая его к двери, сразу же снимая его куртку. Под ней одна лишь футболка и Эймонд позволяет и ее легко с себя снять. На Люке футболка и домашние короткие шорты, под которыми ничего нет. Эймонд понимает это, когда хватается за его задницу, ощупывая. Затем одним резким движением он оправляет шорты на пол. Они оба уже полуголые, возбужденные, но все еще у двери в прихожей. — Эймон, — лжет в первобытном страхе Лео-Люк, остатками трезвого сознания по-прежнему пытаясь не проговориться. — Лео, — шепчет Эймонд в ответ. — Идем в комнату. — Люк продолжает целовать его страстно, не прерывая движения в сторону спальни. Когда Эймонд молча бросает его на кровать и опускается сверху, Люку так хорошо от вина и поцелуев, что он решает отдаться на милость своего, явно более опытного, любовника. Так что он просто лежит с раздвинутыми ногами, гладя того по спине, целуя в губы, шепча, как хочет его, рассказывая, как сильно хочет, чтобы его трахнули, облизывает его пальцы. Выражение лица Эймонда почти страдальческое, когда он вводит в Люка первый палец, но Люк уверен — это не от того, что тот страдает. Сам он наверняка выглядит не лучше, но ему хорошо. Боги, как же ему хорошо! Теперь у Люка совершенно точно есть план: никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за какие мирские блага не дать Эймонду узнать, кто он такой. Никакого Люка — только Лео, никакой памяти — только новая жизнь с чистого листа, никакой боли — только любовь. Эймонд наконец входит в него, и Люк стонет так громко, что не слышит, что шепчет ему Эймонд, безмолвный до этого момента. Он обнимает его ногами, он растворен в собственных ощущениях, он почти в забытьи. Одно какое-то слово бьет по задворкам мозга, не давая провалиться в транс, на мгновения отделяя от экстаза. Эймонд шепчет его куда-то в шею, затем в скулу, потом в волосы за ухом Люка и тот поворачивается на тихий голос. Фокусируется на лице Эймонда, собирает все силы, пытаясь разобрать, что же не так, пока его трахают. Эймонд кончает с почти нечеловеческими звуками, среди которых Люк, впрочем, разбирает слово из семи букв, которое не слышал ни разу ни от кого в этой жизни. — Люцерис.