***
Когда Эймонд ушел, Люк решил, что лечь спать — это на самом деле отличная идея. День получился чертовски сложным с эмоциональной точки зрения, его организм буквально умолял о восстановлении ресурса, и он решил, что на сегодня, действительно, хватит впечатлений и мыслей, бесконечно прокручиваемых в голове. Он выключил телефон, принял три таблетки мелатонина и провалился в сон. То ли переборщил с дозировкой, потому что хотел наверняка заснуть, то ли гормон подействовал на него, возбужденного, как-то не так, но качественно отдохнуть не получилось. Люк уснул, конечно, но даже во сне будто слышал чрезмерно быстрый стук собственного сердца. Видел то, что не хотел видеть, но разорвать морок был не в состоянии, болтаясь где-то посередине между древними болезненными воспоминаниями и кошмарами, рождаемыми его подсознанием. Видел, как кружит мать в танце в большой зале Красного замка, пока рядом танцуют счастливые Джейс и Хелейна, смешно прыгая друг напротив друга, как улыбается из последних сил дед, его король, как возятся на полу в отдалении, играя друг с другом, Джейхейрис и Джейхейра, как скалится со своего места Эймонд, а по левой стороне его лица течет и течет густая кровь, как он вскакивает и кричит вдруг о долге, и исчезает парадная зала, и дует в лицо холодный ветер и хлещет дождь, и Люцерису так страшно, так страшно, ему всего тринадцать лет, через две луны его четырнадцатые именины, и он хочет улететь поскорее от этой непогоды и этого холода, и этого крика, но видит вдруг огромную зубастую пасть и все, что он может — это инстинктивно дернуться в сторону, но разве спасет это его, пристегнутого ремнями к дракону, от неминуемой погибели? А следом он видит вдруг руки, нежные, мягкие, полные руки, которые держат его, пока он кричит, гладят по волосам, не дают вырваться, не дают навредить себе. И он видит высокого мужчину в дверном проеме его детской с обеспокоенным выражением лица и маленькой девочкой на руках, и слышит, как шикает на мужчину, прижимая палец к пухлым губам, какая-то женщина с печальным красивым и бледным лицом, лежащая у него в кровати, на самом краю. И он слышит голос, тихий и любящий, встревоженный, но успокаивающий, воркующий прямо в его макушку, рассказывающий истории со счастливым концом… И он видит темные длинные кудри, и ощущает их на своем лице, шее, плечах и руках, когда его мама склоняется к нему и целует на ночь, когда она шепчет, что все пройдет, что все будет хорошо. А потом он уже лежит навзничь в кухне своей другой матери, а на нем сидит Эйгон, его младший брат, его лицо — гримаса ненависти и досады. И Люк не в состоянии двинуться, хотя Эйгону всего шестнадцать, и он просто не может быть настолько тяжелым, чтобы удерживать его распластанным и неподвижным. Он склоняется близко-близко к Люку, так, что ему в лицо летят капли слюны, и кричит не своим голосом: — Ты думаешь, что лучше меня? Лучше, да, маменькин сынок? А что ты сделал с тем, что у тебя было? У тебя ведь все это уже было! Когда Люцерис просыпается пьяным от всех впечатлений, полученных в реальности и вне ее, за окном уже темно и, наверное, слишком поздно, чтобы кому-то звонить. Но он все же включает свой телефон и по памяти набирает номер, на который не звонил уже почти шесть лет. Он не очень-то надеется, что ему удастся дозвониться, но когда обеспокоенный женский голос с характерным южным акцентом на том конце провода все же отвечает напряженным «алло», Люк набирается смелости, прогоняя туман в голове, и говорит просто: — Привет, мама.***
На следующее утро он просыпается таким счастливым, что даже не верит себе. Еще вчера он плакал от того, что одна его мать отвергла его потому что он выбрал — а на самом деле ни черта не выбирал — влюбиться не в того человека, а другая — приняла его после стольких лет боли, что он ей причинил. А сегодня он уже уверен, что справится со всем, что бы ни свалилось на его голову. Он потягивается в постели, смотрит на покачивающиеся сосны за незанавешенным окном и бросает взгляд на мигающий телефон, лежащий на прикроватной тумбе, понимая, что это вибрация, наверное, разбудила его. Люк берет его в руки, и в ту же секунду дисплей вновь загорается незнакомым номером. Он нажимает «ответить» и сразу приближает телефон к уху, слыша, как взволнованный женский голос на том конце провода шепчет не ему, еще не успевая понять, что трубку взяли, — «он не ответит, он теперь никогда мне не ответит». И говорит сам: — Привет, мама. И чувствует себя почему-то самым счастливым — и психически здоровым — человеком на свете. Ну или хотя бы — во всем Вестеросе. В какой-то момент их разговора Рейнира начинает так сильно плакать, что Деймону приходится забрать у нее телефон. Они назначают встречу в центральном городском парке через два часа, и Люк не чувствует ни страха, ни тревоги, ни вины. По дороге на встречу с матерью он списывается с Эймондом, коротко рассказывая о том, что позвонил одной маме впервые спустя много лет, а вторая набрала его сама и назначила встречу. Его телефон тут же взрывается десятком эмодзи — хлопающих, танцующих, чокающихся шампанским, целующих и хихикающих, и он понимает, что Эймонд, действительно, рядом, даже если совсем не знает, что сказать. Люк доезжает до городского парка и сразу видит своих родителей у фонтана, в самом заметном туристическом месте. Его мама высматривала его, похоже, уже долгое время, а поэтому сразу замечает его, сошедшего с автобуса. Рейнира выглядит смущенной, подавленной и виноватой. Люку кажется, что она не делает первый шаг не потому что не желает, а потому что боится, что ее не примут после всего, что произошло между ними. Это чувство слишком ему знакомо, поэтому он сам раскрывает объятия, как сделал два дня назад в ее саду, и она тут же начинает бежать. Когда она врезается в него, он не плачет, как в прошлый раз, а смеется: — Ну что, дубль два? Теперь все пойдет, как надо, да, мам? — Сынок, сыночек. Сынок! — она почти кричит, захлебываясь, но уже не от гнева, а от любви, осознания собственной ошибки и счастья обретенного прощения. У его матери нет других слов, и это чувство Люк тоже слишком хорошо понимает. Он позволяет ей просто обнимать его и целовать в щетину на подбородке, а еще шептать многократное «прости». Деймон снова не мешает, не говорит ничего и только улыбается, сдвинув на самый нос солнцезащитные очки. Рейнира отстраняется от сына и долго на него смотрит, и Люк смотрит в ответ. — Я тебя так люблю, — произносит она после долгого молчания. — Удивительно, как я чуть не разрушила то, что так долго мечтала обрести. Прости меня за это, милый мой мальчик. Я не хотела тебя обидеть, не хотела тащить груз прошлого в новую жизнь. Я… я не знаю, что еще сказать, на самом деле. Я ночь не спала, думала и думала… буду честной, я не могу тебе пообещать, что… — его мать переводит дыхание и отводит взгляд, — что смогу в ближайшее время, ну знаешь... пригласить на ужин тебя и твоего парня, или... — Боги, мама! — Люк перебивает ее, и на его лице написано все стеснение мира, — этого и не требуется. Просто позволь мне иногда приезжать, — на этой фразе Рейнира начинает энергично кивать, — встречаться со всеми вами, наладить отношения с Эйгоном. Левая скула начинает пульсировать от боли, и мама дотрагивается тыльной стороной холодных пальцев до синяка. Прикосновение приносит облегчение. Люк уверен, что вот так и должны ощущаться руки матери — спасающими от любой боли. А ведь у него, и правда, уже было все это. Он вспоминает ночной разговор со своей другой мамой, и говорит: — А знаешь, я вчера говорил с матерью, другой, из этой жизни. Я позвонил ей впервые почти за шесть лет. — Рейнира охает, но не перебивает, позволяя сыну продолжать. — Я был таким дураком, не жил нормально, буквально запрещал себе жить настоящим, вбил себе в голову, что предам тебя… всех вас, если забуду все, что было, и просто буду жить. — Боги, милый мой… — А несколько месяцев назад я встретил его. Ох… и мне стало так хорошо и спокойно. Без рефлексии, без вечного прокручивания всего этого в голове. На этих словах мама обнимает его крепко-крепко. Наверное, она тоже слишком хорошо понимает его чувства. Деймон подходит к ним, и тоже втискивается в объятия. Они понимают друг друга без слов. Наконец-то! Люк дрейфует по огромным, поглощающим его волнам любви и принятия, исполнения самых заветных желаний и живет — боги — он живет этим самым моментом. А потом он поднимает голову и замечает неподалеку возле лотка с мороженым знакомую светлую голову и длинный джинсовый сарафан с кружевами, надетый поверх простой белой футболки. — Точно, здесь же неподалеку ее школа, наверное, сейчас перерыв, — невпопад говорит он, отстраняясь, счастливый и снова пьяный без вина. — У кого перерыв, о чем ты? — спрашивает мать. — Сейчас-сейчас, я вас кое с кем познакомлю. Ждите тут. Люк убегает вперед, оставляя мать и Деймона медленно идти следом, и кричит в толпу туристов, которая отделяет его от удаляющейся женской фигуры: — Лена! Лена! Она оборачивается и сразу замечает его, улыбается и машет своим надкусанным рожком, держа его высоко над головой. — Привет, — весело говорит ей немного запыхавшийся Люк, продравшись к ней сквозь толпу, «и откуда она только взялась, вторник же», — перерыв на работе? — Вообще-то я уже закончила на сегодня, вот съем мороженое и домой. А ты тут что делаешь? — А вот, встречаюсь кое с кем. Пойдем, я вас представлю. — Люк улыбается так широко и добродушно, что эти его веселье и легкость сразу передаются и Хелейне. Она чуть ли не вприпрыжку скачет с ним туда, откуда он появился, и тонкие завязки ее сарафана подлетают с каждым шагом, как маленькие воздушные змеи. Когда они замедляются, оказываясь прямо перед Деймоном и Рейнирой, Люк не говорит ни слова, выбрасывая вперед обе руки ладонями вверх в демонстрирующем жесте, и с выражением уверенной надежды поглядывая на Хелейну. Он ждет, не говоря ни слова, только улыбаясь по-детски наивно, снова забыв о том, что вот так делать не стоит. А потом, наверное, вспоминает какой-то частью своего подсознания, потому что в сознании на космической скорости проносится мысль: «но это же Хелейна, наша милая Хелейна, тут-то никакой проблемы точно быть не может». Люк ждет и удивляется, что мгновения идут, а никто из его спутников не говорит ни слова. Он смотрит по очереди на всех троих. Видит, как Деймон снимает солнцезащитные очки и впивается в свою бывшую племянницу взглядом, значение которого Люк понять никак не может. Он чувствует себя странно, очень странно. Он предполагал, что Хелейна сразу должна понять, кто перед ней. И она наконец понимает. Рожок оказывается на земле, а ее руки взлетают и опускаются на голову, сжимая ее тисками в попытке укрыть от того, что прямо сейчас происходит внутри. Затем Хелейна падает на колени, приземляясь прямо в шоколадную лужицу уже подтаявшего мороженого, и пронзительно, истошно кричит.