Acta Est Fabŭla

Люк не считал, что гиперфиксировался на своем дяде, как наверняка заумно заявил бы Джоффри, узнай, что каждые полчаса его старший брат проверяет соцстраницы Эймонда — мать его, идеального парня — Таргариена. Нет, вовсе нет. Да и его аккаунт высветился у него по чистой случайности в рекомендациях, а не потому, что Люк вбил его имя в поиске и потом еще долго возмущался: боже, кто в наш век тотального контроля спецслужбами сидит в соцсетях под своим именем? Его дядя либо слишком самонадеян на уровне безумной самоуверенности, либо просто наивен. Его фотографии явно не проходили фильтры, ретушь, фотошоп — все то, чем Люк так любил баловаться, — но Эймонд Таргариен выглядел чертовски эффектно. Один его внешний неординарный вид эпатировал публику. А пристальный взгляд даже через яркий шестидюймовый экран заставлял судорожно сглатывать. «Я знаю, что тебе нравятся мои фотки, ты, маленький ублюдок», — читал между строк его бровей Люк и сильнее давил подушечкой пальца на сенсорный экран — от злости, от правдивости замечания, озвученного не своим голосом. Так однажды перестарался, просматривая последние фотки, опубликованные буквально пять минут назад, что нечаянно поставил лайк и в панике, быстро тыкая пальцем в экран, убрал его. Выключил телефон, закинул под подушку. Сердце отбивало в ушах гулкий ритм, как громкие басы в колонках. Он же не заметил? Черт возьми, он убрал лайк буквально в ту же секунду, Эймонд мог заметить, только если держал телефон в руках. Какова вероятность, что он проверял сообщения или смотрел погоду на завтра? Мизерная же, да? Да? Да?! Открыта ли страница Люка? Люк и не помнил. Под своим именем он не сидел, но на аве стояло его фото. Нужно срочно сменить фото и закрыть страницу. И все из-за чертового одного несчастного лайка! Взять телефон в руки Люк решился только перед сном, когда чистил зубы, и то — услышав оповещение. Кто-то поставил лайк на его странице, но сам лайк и информация, кто и на что это сделал, — уже отсутствовали. Прелестное совпадение. На следующий день Люк сделал фейковую закрытую страницу, подписавшись только на один аккаунт с составленными пользователем плейлистами, которые сплошь представляли собой предсмертную записку. Идеальные под подписи к фотографиям. Большинство из нас — это не мы. Наши мысли — это чужие суждения; наша жизнь — мимикрия; наши страсти — цитата! Серьезно, Эймонд, ты ставишь пафосные цитаты к фотографиям? И именно эту цитату ты выбрал для селфи в простой черной водолазке, которая подчеркивает такого же цвета кожаную повязку и идеально оттеняет цвет твоего бледного лица? Люк нервно сжимал и разжимал пальцы на босых ступнях, постукивал локтями по столу, отчего хлопья дрейфовали в молочном море подобно кораблям, и явно выглядел как человек с диагнозом синдрома дефицита внимания. А после… а после он не выдержал и напечатал, игнорируя семейные беседы на утренний десерт: Шекспир сказал, что глаза — зеркало души. Так что же это значит, если есть только один из них? Он хотел удалить этот провокационный, абсолютно вульгарный комментарий. Но Эймонд уже его лайкнул. Лайкнул и промолчал. СУКА! Люк не считал, что делает нечто противоправное или… странное. Нет, целый год слежки, изучения и анализа Эймонда Таргариена — обыденное для его возраста занятие. Возможно, он представлял себя частным детективом, оправдываясь тем, что собирает информацию о потенциальном противнике, который просто еще не бросил ему вызов. Мысли о том, что Эймонду и нет дела до Люцериса Велариона, вырезавшего ему глаз девять лет назад, Люк не допускал. Он знал, в какие месяцы у Эймонда сессия. По чистой случайности проезжал на самокате мимо его универа, вытягивая шею, чтобы разглядеть блестящие, платиновые волосы на фоне зеленой лужайки. «Ты должен при следующей встрече спросить, каким кондиционером он пользуется. Ради своих волос, а не ради повода завязать беседу». Он знал, по каким «злачным местам» ходил по вечерам Эймонд. Проходил мимо, зарывшись под слоями одежды — черное худи, сверху дутая куртка, нахлобученная шапка... и — Люк признает, что это явный перебор, — темные очки-авиаторы. В дни, вне жизни Эймонда Таргариена, Люк бы никогда так не оделся — светлые джинсы, яркие толстовки, кроссовки, цветные наушники, что угодно, но не этот клишированный наряд доморощенного шпиона. Со «злачными местами» он, конечно, тоже погорячился. Так, парочка приличных рок- или джаз-клубов, очень тихих баров — в ночное время. В дневное — выставки европейской живописи 18-19 веков, встречи в кафе, кино и… нет, это точно шутка, но Люк своими глазами, этими наглыми, преследующими дядю глазами, видел фото местного оперного зала на его страничке — сценку из «Призрака оперы», загруженную в сторис. Для Люка, проводящего свободные часы за каткой в твиче, Эймонд казался персонажем, выскочившим из книг викторианской эпохи. Выпендривается. Он просто выпендривается. Это какая-то шутка. Фарс. Очередное представление его локального цирка на бескрайней арене жизни. И главное представление Люку только предстояло лицезреть. Женщина. Она все чаще мелькала не только в жизни Эймонда, но и в его объятиях. В тот день Люк шел следом за дядей в своей привычной, незаметной шпионской экипировке, заглушая шум улиц песнями EXO в наушниках, и, когда Эймонд, в этой своей тяжелой кожанке, темных джинсах, со стянутыми в самурайский хвост волосами, остановился у дверей бара, куда Люцерису вход был воспрещен еще на целый год, он заметил её. Эту темноволосую дамочку в длинном темно-синем платье, которое с современностью связывала короткая кожанка. Люк так перепугался, когда она поцеловала Эймонда туда, куда друзья не целуют, что сбился с курса и едва не перешел дорогу в неположенном месте. Он глядел на них, держащихся за руки — одновременно несовместимых и гармоничных — и не мог сдержать желание пнуть мятую банку кока-колы, пролетевшую над тротуаром. Он ни разу не разглядел её лица, возможно, намеренно не хотел его видеть. Её густые блестящие каштановые волосы — может, они пользуются одним кондиционером? — и странные длинные платья — весь образ, отпечатавшийся на сетчатке его глаз. Он больше помнил проколотые хрящики на ушной раковине Эймонда — год назад он их не видел, или просто не замечал. А еще линии. Странные линии, как будто наброски, выглядывающие из-под воротников, тянувшиеся к его шее, как и пальцы этой женщины в глупой ласке. Татуировка? Он бы так и не узнал её лица, если бы они не оказались за одним рождественским столом. За ужином, который, как и предыдущие, поначалу не предвещал беды. В последний День благодарения цирк гастролировал на другом конце страны, поэтому семейное зрелище не для слабонервных перенесли на Рождество. Настроение у Люка колебалось от «слава Ктулуху Эймонда нет на ужине» до «черт возьми, какого хера Эймонда нет на ужине». Но он появился. Эффектно. Как на манеже. Когда столовая гудела оживленной беседой, но синхронно смолкла с его появлением. Но вместо старой, свирепой тигрицы он привел иного диковинного зверя. Свою женщину. ТУ САМУЮ. Люк не видел себя со стороны, но будь он персонажем гротескного мультфильма вроде «Тома и Джерри», у него бы отвисла челюсть до самого стола. Эймонд притащил её в отчий дом. На Рождество. За семейный стол. И представил абсолютно непринужденно, даже гордо: «Алис Риверс, моя девушка». Но с «девушкой» он, конечно, погорячился, как Люк со «злачными местами». Когда они сели напротив — Люк только понял, что они всегда сидели на одних и тех же местах, — Люцерис с уверенностью мог сказать, что девушка уже давно женщина. Очень моложавая, ухоженная, даже объективно красивая. Может и не годящаяся Эймонду в матери, но в очень старшие сестры — да. На ней снова было странное длинное зеленое платье, как будто она сошла с картинок сказок о салемских ведьмах, потусторонние звонкие браслеты на запястьях, большие кольца сережек и множество медальонов. Эймонд же, весь глянцево-вылизанный, впервые явился в костюме. Странного металлического оттенка, с рубашкой на несколько тонов темнее. С парочкой таких же странных медальонов, плавно качающихся рядом с открытым участком кожи — несколько пуговиц рубашки были фривольно расстёгнуты. Вместо бенгальских огней над столом сверкала, шипя, уже родная, знакомая, напряженная обстановка. Хоть многие и молчали и только перекидывались красноречивыми взглядами, большинство думало об одном и том же — том, что Люк не выдержал и выразил в групповом семейном чате. Люк: «Не я же один вижу её внешнее сходство с Алисентой?» Сама Алисента как будто выпала из реальности, видимо, не до конца переварив факт, что её любимый идеальный сыночек только что очень деликатно заявил, что спит с женщиной, которая моложе его матушки, вероятно, на пару годиков. А тем временем Визерис — вечно добродушный, всех принимающий дедушка — обхаживал мисс Риверс любезно-любопытными вопросами — кроме возраста, конечно, — кто вы, чем занимаетесь, чем живете по жизни. А мисс Риверс своим очень спокойным, цыганским, укачивающим голосом все отвечала и отвечала. Нечто пафосное о том, почему у неё нет образования. Колледж? О боже, чтобы стать специалистом, необходимо 10 000 часов обучения. А чтобы получить реальные знания, хватит 1000 часов практики. Работа? Моя работа заставлять верить людей в то, чего нет. Нет, я не политик. Одобряющий смешок Эймонда на её идиотскую шуточку. Я иллюзионистка. Устраиваю частные представления. Ага, одно она точно только что устроила. Еще и бесплатно. — Тебя пополам распиливают? — Люк осознал, что произнес это сам, вслух, злобным тоном, когда Эймонд и Алис устремили свои колючки взглядов к его персоне — по-родственному недовольные взгляды. Нет-нет, малыш, не меня, а я распиливаю мужчин пополам. От её «малыш» Люка передернуло, а Эймонд весь засветился, будто только что получил ментальный оргазм от вербального унижения племянничка устами своей избранницы. Кто её родители? Оу, бла-бла-бла, я ношу фамилию моей матери, она не жила с отцом. Но мы поддерживали с ним хорошие отношения. Как-то там его Стронг. На последнем слове, на этом злополучном, сильнодействующем слове, подавилось, закашлялось, словило коллективно-метафоричный обморок как минимум несколько членов семьи. Лично Люк укусил язык с такой силой, что едва не взвыл. Он потянулся за стаканом с газировкой, но поблагодарил всевозможных божественных сущностей, что удержали его от поспешного глотка, потому что икающий от смеха Эйгон уже спрашивал Алис: — А вам имя Харвин Стронг случайно ни о чем не говорит? — Да, это мой кузен. Покойный кузен. Кажется, он тоже работал в цирке, если я ничего не путаю… В тишине зазвенел истерично-патетичный смешок Эйгона. Под стать невротически довольной улыбке его братца, Эймонда. Люк застыл взглядом на шутовских губах дяди, они всегда ему казались неестественными, будто вырезанными ножом скульптора и прорисованными кистью художника. Дядя держался изо всех сил, чтобы не захохотать над всеми ними, над всем столом, над всем цирком, в который они превратили свои жизни. Рейнира сидела с нечитаемым выражением лица, уйдя глубоко в себя, и только часто моргала. — Наконец-то, наконец-то вся семья собралась вместе, — провозгласил Эйгон, схватившись за всегда наполненный бокал вина, и подмигнул покрасневшему от вспышки ярости Джейсу, которого Люк вовремя удержал за запястье. Только драки снова не хватало. — За семью! За нашу большую, крепкую, счастливую семью! — нарочито громко повторил Эйгон, вскочив со стула и приготовившись чокаться. Но никто не спешил скрепить тост звоном хрусталя, тогда Эйгон повернулся к ноутбуку, стоящему на высокой подставке у стола, и чокнулся с изображением Дейрона — тот снова ожидаемо отказался приезжать на семейное сборище. Интересно, в подземельях столовой правда плохо ловила связь или Дейрон просто прикинулся заевшими пикселями? Против воли Люк опустил взгляд на мобильник, со всех сил сжимая прижатые к губам кулаки. Деймон: «Давайте подарим Эймонду абонемент на психотерапию. Даже я осуждаю такие кинки». Люк нервно прыснул и поднял взгляд на «сладкую парочку» голубков, которые обслуживали друг друга — давай я долью тебе вина, дорогой; хочешь еще немного салата, милый; о, мама, вам стоит посетить шоу Алис, она вытворяет такое — своими глазами видел, как Алис распилила человека циркулярной пилой в прозрачном ящике, никакого двойного дна; дорогая, ты уверена, что не обладаешь гипнозом; ну что ты, мой хороший, многие ошибочно принимают проснувшуюся от долгого сна любовь за плоды чар, бла-бла-бла, сейчас мы начнем блевать бабочками. Все остальные ели молча. Алисента, совсем как Люк в начале ужина, находилась на грани: отлупить сына за глупую выходку, но обнять за удачный перфоманс. Люк завидовал семье. Для них этот перфоманс окончился на ужине, ему же предстояло через стенку слушать стоны, крики, мольбы, приказы всю безлунную ночь. Пряча голову под подушкой. Елозя ногами по одеялу, пытаясь сбросить его с себя прочь, как и всю их тошнотворно-сексуальную атмосферу, которая держала на грани возбуждения и бешенства. Очень смешно было выделить для него соседнюю с Эймондом комнату. Очень смешно, ничего не скажешь. «Да когда же вы наконец кончите?» — рычал Люк, щурясь, вглядываясь в яркость экрана смартфона в темноте. Четыре часа утра. Она что, его на афродизиаках держит? Член не сотрет? Он бы и постучал им по стенке, крикнув, чтоб закруглялись, да гордость не позволяла. Ведьма. Точно ведьма. Проснулся Люк поздно утром, почти в обед, проспав и завтрак, и ланч, и парочку скандалов-аперитивов — обычная борьба тигров за территорию. Ни Эймонда, ни его «любви всей жизни» в течение всего дня не наблюдалось. Люк был уверен, что Эймонд устроил ей культурную программу в каком-нибудь дорогом итальянском ресторане с последующим походом в оперу. Это же так в его стиле. То и дело из разных углов и комнат доносились обрывки разговоров — светских и обыденных, дружелюбных и враждебных. Почти вся молодежь завалилась в старую игровую комнату рубиться на приставке и играть в настольный футбол. Эйгон, как гласили слухи стен, свалил ещё ночью. А Хелейна с Бейлой и Рейной закрылись в комнате, чтобы устроить потустороннее чаепитие с духами. Один Люк слонялся невыспавшийся по дому и даже уснул ближе к вечеру на часик, отчего почувствовал себя так, словно его спустили с лестницы, пока он дремал. И тогда, возможно, из-за этого тошнотворного состояния он поднялся с четкой целью сделать кое-что… отомстить Эймонду за свою ночь, ставшую пыткой. Его дверь приглашающе оказалась незапертой — отличный знак. Комната идеально убранная — с перфекционистской точностью расставлена не только мебель, но и вещи на столе. Кровать идеально застелена — никаких признаков ночной вакханалии. Но Люк-то знал. Он зна-а-ал. Как и знал, что шкаф не заперт, как не была заперта комната. Что в ряд развешанные рубашки, брюки, джинсы, все эти пиджаки, куртки, плащи, сложенные в ящичках боксеры заключают в себе Эймонда Таргариена. Люк стоял у открытого настежь шкафа, держась за его дверцы, и улыбался мелькающему в зеркальных дверях отражению. Он выбрал наугад. Первое, что попалось под руку. То, что казалось ему отдаленно напоминающим из того, что он видел на Эймонде в универе, на прогулках, в цирке. Темные джинсы, по-простому белая, но явно дорогая из-за бренда футболка, и даже его боксеры — скучно-серые. Он снимал с себя одежду нервными, порывистыми движениями, точно готовился броситься в воду к утопающему; дрожащими руками стягивал джинсы с ватных ног, тянул свое худи через одуревшую курчавую голову. В комнате было холодно. Как при включенном кондиционере. Люк смотрел на него и умом понимал, что прохлада исходит не от белого монстра в углу, а от его ледяной крови, бежавшей с сумасшедшей скоростью по венам. Он снял с себя белье и, зажмурившись, натянул боксеры Эймонда. Так же быстро вполз в футболку, джинсы. Все такое большое, несуразное, мешковатое на нем. Люк тонул в вещах Эймонда. Люк представлял, что тонет в Эймонде. Люк пытался понять, каково это быть Эймондом Таргариеном. Человеком, которого ему всю жизнь ставили в пример — у Эймонда всего один глаз, но это не помешало ему взять две золотые медали по школьным олимпиадам, Люк. Человеком, которого собственный ополоумевший влюблённый племянник лишил в детстве глаза. Люк с размаху завалился на его постель, смяв бордовое покрывало, раскинул руки и закрыл глаза, глубоко вдохнув прохладный воздух. Пытался уловить, есть ли в нем нотки прошедшей ночи — пота, парфюма, запаха секса. Против его воли даже в свободных штанах становилось тесно. Люк недовольно елозил, переворачивался на один бок, на другой. На живот. Зарывался в подушки, пытаясь определить, на какой спал Эймонд, а не эта ведьма. Да, точно эта, он не знал его запаха, но предполагал, сравнивая с тем ароматом, который был на всех его вещах. И тогда Люк запустил руку под штаны, оттянув боксеры вниз, и взялся за головку члена, погладив сначала невесомо большим пальцем, а затем растер выступившую смазку по всей длине. Дрочить в комнате Эймонда, в постели Эймонда, в шмотках Эймонда казалось естественным и само собой разумеющимся. Как будто он всегда знал, что придет день, и Люцерис Веларион войдет в эту комнату с одной целью. Кончить на зло Эймонду и во имя Эймонда. Движения руки из плавных, медленных, дразнящих переходили в быстрые, неистовые, резкие толчки. Он зарывался в подушки, его штормило на сбившемся покрывале, как корабль штормит в море. Рядом лежала игрушка зеленого дракона — его черные пуговки глаз смотрели на Люка с недоумением и осуждением. Что ты делаешь, малыш? Не втягивай меня в свое безобразие. Люку казалось неправильным дрочить при игрушке — единственная смутившая его вещь, — и он развернул её спиной с себе. Волосы липли ко лбу, дрочившая рука немела, ноги сводило судорогой, а поясницу прострелило приятной боль, наконец-то тот копившийся долгую ночь, недели, месяцы узел распутался, взорвался и ударил его волнообразной эйфорией. Люк поджал пальцы на ногах, сжал сильнее на руках, вцепился зубами в подушку, пахнувшую Эймондом, и кончил. В руку, на одежду, на постель. От мысли, что Эймонд ляжет в постель с его спермой, наденет одежду, испачканную его спермой, у Люка снова запульсировало в висках и паху. Он быстро вскочил, услышав за открытым окном шум. Подошел, осторожно выглянул. Ко входу подъехало такси, из которого Эймонд вышел один. Впервые Люк задумался о том, что дядя никогда не сможет водить машину — он своими руками подписал ему приговор быть вечным клиентом убера. В панике, прямо в одежде Эймонда, Люк подхватил свои шмотки и рванул из комнаты, на пороге запутавшись в длинных штанинах, едва не въехав лбом прямо в косяк. Но он выбрался. Заперся в своей комнате. И сжал сильнее пояс джинсов, натягивая их выше и выше. Хлопок дверью. Эймонд вернулся в комнату. Где осталась смятая постель с отвернувшимся зеленым драконом — набитым ватой молчаливым свидетелем. Люк прикусил губу, взглянул на руку. Что он ей только не перетрогал, черт. В ночь перед отъездом Люк не мог уснуть даже в тишине, лишенной стонов. Особняк крепко спал, но Люк лежал на боку и злостно сжимал веки, надеясь, что вот сейчас на улице завоет собака, кто-нибудь начнет свору или за стеной разнесутся поскрипывания, чтобы оправдать его бессонную ночь. Тишина. Не выдержав, он нашарил у кровати махровые тапочки и пошлепал к кухне, к холодильнику, в поисках успокоительного — зажаренных в томатном соусе хрустящих крылышек. А когда закрыл дверцу, прижимая к груди пластиковый глубокий стаканчик с добычей, заметил, что на кухне он не один. Эймонд сидел на высоком «барном» стуле у стола и лениво потирал глаза — то ли сонный, то ли уставший от бессонницы. Рядом стояло иное снотворное в виде маффинов и коробки сока. — В чем дело, дядя? Алис сбила твой режим? — не удержался Люк, чувствуя, как невротически дергаются уголки губ. Эймонд поднял взгляд, закатил единственный глаз и даже не посчитал нужным ответить. Люк приземлился за стол напротив него. Вот он, предмет его бесконечного любопытства, обычно спрятанный за стильной одеждой, дразнящий едва заметными линиями. Рукава расстёгнутой рубашки были закатаны по локоть, позволяя разглядеть драконий зеленый хвост на правой руке, остальную часть туловища уже скрывала рубашка, и только над белоснежным смятым воротником выглядывала бледная драконья голова, еще не заполненная цветной краской. Люк сглотнул. Перевел взгляд на ладони Эймонда, большие, явно сильные, идеальные для сжатий… Когда пальцы, блестящие от клубничного крема, напрягались, откручивая крышку апельсинового сока, синие вены проступали сильнее, отчего у Люка одновременно в нескольких точках — голове, сердце и паху — завязывался тугой узел. — Тебе еще не надоело это? — Вопрос, заданный скучающим голосом дяди, привел Люка в чувство, пришлось даже встряхнуть головой, чтобы сконцентрироваться на диалоге, которого он не ожидал. — Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Люк, отчасти боясь, что дядя заметил его пристальный взгляд. — Твое глупое сталкерство. Люк опешил. Кадык Эймонда быстро ходил под первым, вторым, третьим глотком. А глаз не выпускал из своего прицела. Допив сок, дядя громко опустил стакан на стол, точно хотел обрушить его на совсем иную плоскость — например, лоб одного племяши. — Я знаю, что ты следишь за мной, — заявил Эймонд с нервным смешком. — Может, уже скажешь, что тебе от меня нужно? Глаза тебе мало? Хочешь пополнить коллекцию еще одной моей частью? Ухом? Пальцем? Люк молчал. Только смотрел осоловело на бледную голову дракона, которая будто хотела укусить Эймонда за шею вместо него. — Могу подарить тебе прядь волос. Вместо рождественского подарка. — Если так боишься за свою задницу, просто подай на меня в суд, чтобы получить запрет на приближение ближе, чем за километр, — дерзко парировал Люк, теперь, когда Эймонд поднялся, он не мог отвести взгляда от тонкой светлой полоски волос от пупка к темно-серой пуговице брюк. Впрочем, он уже получил кое-что от Эймонда в подарок, просто тот еще не заметил. Нужно было прихватить игрушку дракона. Тогда бы он точно заметил. Люк потянулся к пакету сока, но Эймонд перехватил его, демонстративно вытянув руку в сторону. — Знаешь, может, тебе поучаствовать в шоу Алис? Хотя бы не зря будешь путаться под ногами, раз тебе так приятна наша компания. Уверен, Алис с удовольствием распилит тебя пополам. Мы тебя соберем обратно, не бойся. — Губы растянулись в пассивно-агрессивной улыбке под стать саркастичному тону. Если бы у Люка имелся инстинкт самосохранения и остатки здравого смысла, он бы развернулся и ушел в свою комнату вместе с крылышками, но вместо этого он подошел к Эймонду, упрямо пытаясь отобрать пакет сока, а ведь он даже не хотел пить. Он даже не любил чертовы апельсины. Но ему нравилось шумно втягивать запах Эймонда — с этой апельсиновой ноткой вперемешку с его терпким сандаловым одеколоном. — Для человека с одним глазом ты подозрительно метко примечаешь меня в толпе. — Схватив, наконец, пакет и дерзко взглянув на дядю, Люк не сдержал самодовольной улыбки. В бледно-голубом глазу Эймонда вспыхнул пожароопасный бенгальский огонь. Дядя так резко рванул на Люка, точно тигр в прыжке, что тот от неожиданности отскочил, но столкнулся со столиком; пакет сока, так и оставшийся в двух руках, сплющился под пальцами дяди и племянника, и его содержимое плеснуло наружу, попав немного на Люка, но большая часть пролилась на Эймонда, запачкав в желтых разводах рубашку, грудь и левую часть лица — там, где кожаную повязку опоясывали с двух сторон зарубцевавшиеся шрамы. — Прости, прости, я не хотел, — проскандировал Люк, рукой шаря позади себя в поисках полотенца — оно было где-то здесь. Эймонд прошипел и, наклонившись, прижал Люка к столу, пропустив руку назад. Люк не дышал, хотя стоило бы — такой редкий случай, — только сглотнул судорожно, сдерживаясь от желания провести языком от груди к шее, слизать след апельсинового сока и встретиться в поцелуе с разинутой пастью дракона. Но Эймонд выпрямился, не отошел назад, увеличив расстояние, но освободил пространство достаточное, чтобы выскользнуть самому, и принялся оттираться гофрированным кухонным полотенцем. — Кинуть бы тебя к Вхагар в клетку, списав на нечастный случай, да отец расстроится, — и скользнув оценивающим взглядом по Люку, закончил: — Да и не хочется кормить мою тигрицу второсортным мясом. — У тебя немного на щеке осталось, — заплетающимся языком проговорил Люк, и вместо того, чтобы зеркальным жестом показать на своей щеке, дотронулся до щеки Эймонда, слегка, буквально на дюйм задев большим пальцем шрам, почувствовав его ребристость. Эймонд замер, а Люк сухими губами собрал ненавистный апельсиновый сок с его тяжелой скулы. Люк не шевелился, так и застыл поцелуем на щеке дяди. Эймонд тоже не двигался, перестав вытираться. Люк резко выпрямился, капитулировал, сбежал потихоньку бочком, не глядя в глаза дяди, и скрылся в комнате, запершись до самого утра. До самого отъезда.

***

Люк понимал, что происходит что-то не совсем здоровое, когда сначала систематично, а затем стабильно к его фотографиям в соцсетях начали приходить комментарии от фейковых пользователей с изображением собачек, кошечек и даже селебрити на аватарках. «Выбритые виски тебе не идут». «Ну и штыбзик» «Дохляк» «Слышал, твой отец был высоким, в какого ты такой коротышка?» «Почему не выступаешь в цирке, боишься, что большая кошка укусит маленькую рыбку?» «Кто твой папочка?» Люк, как подобает эмоционально зрелому и биологически взрослому человеку, поначалу отвечал стикерами и мемами, а затем, забив, чистил комменты, а странички их авторов бросал в черный список. Лучшая тактика при бессмысленном нападении — игнорирование. Вот только игнор, кажется, только раззадорил его персонального интернет-тролля. Сначала он перешел на адрес электронной почты, затем на номер его телефона, а потом и вовсе прислал сообщение физическим письмом. В 21 веке! Люк искренне удивился, когда округлившимися глазами смотрел на настоящий конверт с почтовыми марками. С фальшивым обратным адресом, правда. Зато с вырезанными из газет буквами. Вульгарщина какая. Он бы и мог обратиться в полицию, но не видел реальной угрозы. Инкогнито слал ему криптограммы, которые поначалу Люк, фыркая, отказывался расшифровывать, бросая письма то в электронные, то в физические корзины, но затем вытаскивал обратно и с энтузиазмом принимался часами разгадывать тайные послания. «Твоя жизнь принадлежит мне» «Я приду за тобой» «Я знаю о твоих грязных желаниях» «Ублюдок» Люк пожимал плечами, аккуратно складывал послания в специально купленную коробку с анимешными стикерами и ожидал следующих ребусов. Происходящее чертовски напоминало ему начало психологического триллера. А он не прочь был оказаться его героем. Жаль, тот, кто решил развлечь его миниатюрой комнаты страха, прибегал к избитым штампам. Ночью Люка будили анонимные звонки. С ним порой даже не разговаривали — дышали зловеще в трубку, а затем обрывали связь. А когда механический голос решился предупредить, что ему осталось недолго, Люк не выдержал и буквально простонал в телефон: — Зачем ты звонишь мне ночью и угрожаешь? Угрозы работают, только если ты выспавшийся. И отключился сам, поставив телефон на беззвучный. Это все весело, но ему утром в универ. На цирк надейся, но сам не плошай. А затем случилось это. Да. Это. Люк называл событие, которому не мог подобрать верную характеристику кроме бесконтрольного потока мата, — это. Поздно вечером, когда он уже готовился ко сну, ему пришло сообщение на мессенджер с незнакомого номера. Люк поначалу решил, что это рекламная рассылка какого-нибудь магазина или стоматологического кабинета, но, открыв, сразу пришел к выводу, что ни один стоматолог не станет присылать… полуголую фотку. С подписью «Хочешь?» Хотя… Он, сонный и уставший, сразу и не понял, кто на фото. Его взгляд сразу зацепился за накаченный рельефный торс, за руку с выступающими синими венами, которая сильно оттягивала вниз штаны вместе с боксерами, обнажая пах. Его брови удивленно поползли вверх при виде частично попавшей в кадр головки явно стоявшего члена. Люк был в таком искреннем состоянии офигевания, охреневания и немножечко охуевания, что не сразу признал того, кому принадлежали эти части тела. Лицо в фото попало не полностью. Только нижняя его часть: шутовские губы, тяжелый острый подбородок и аутентичные спадавшие на плечи платиновые волосы. Сон стремительно ретировался из планов на эту ночь Люцериса Велариона. Люцерис Веларион, на девятнадцатом году своей жизни, подскочил на кровати и запрыгал на матрасе, как какой-то мальчишка, радующийся, что завтра не нужно идти в школу. В голову ему ударила кровь — и не только в голову. Люк соскочил с постели и принялся метаться из угла в угол, кусать большой палец, думать, думать, успокоиться. Пришлось отжаться двадцать, пятьдесят, сто раз. Пробежать на одном месте высоко задирая колени. И только потом, потом искать подходящий в комнате угол, с хорошим, выгодным светом, эстетичным фоном, чтобы сделать… ответное селфи. Неужели Эймонд, который в свободное от цирка время держал в одной руке рапиру, а в другой — «Философию права» Гегеля, наконец-то понял, что с ним флиртуют — а Люк свои преследования именно за флирт и принимал. Он был уверен, что такому человеку, как Эймонд Таргариен, бесполезно даже в лоб признаться в любви, только приворот накладывать, к чему наверняка и прибегла та дамочка, похожая на ведьму. Люк сделал несколько селфи. Сотню. Однотипных. Очень откровенных и совсем невинных. Выбирал больше часа сначала фото, затем нужный свет, фильтр, поставил эмодзи, показывающий язык, но потом передумал и убрал. Вообще передумал посылать эту фотку и выбрал другую, что член тоже видно совсем чуть-чуть, так сразу и не заметишь, и проделал с ней ту же процедуру. Настрочил «А ты?» И, закрыв один глаз, отключив начисто мозг, отправил Эймонду свою ответку. Ничего не происходило минут двадцать. Поначалу Люк подумал, что Эймонд уснул — на электронных часах пульсировали зеленым светом три часа ночи. За окном доносился шум ухающей совы. Кто-то на нижнем этаже скрипел по половицам, стараясь передвигаться бесшумно. Сообщение было помечено двумя яркими галочками — прочитано. Чтобы отвлечься, он начал читать новую книгу, но не понимал ни строчки, как если бы читал текст на незнакомом языке, а когда, наконец, пришло сообщение, едва не швырнул от волнения мобильник в стену. Голосовое сообщение. На три минуты! Хороший, плохой знак? Это странно, присылать после обмена интимными фотографиями войс на три минуты? Раньше у Люка не было практики, а гугл вряд ли выдал бы ему инструкцию поведения в сексуально-напряженных ситуациях. Но не успел Люк нажать на кнопку плей, как сообщение исчезло. Адресат удалил его… КАКОГО! И через минуту появилось текстовое с парой глупых опечаток, недостойных такого умнички, как Эймонд: «Я отправил фото поошибке. Оно предназначалось Алис. Ничего такогол не думай. Просто давай сделаем вид что ничего не произошло, хорошо?» Люк поперхнулся слюной. Теперь было бы неплохо швырнуть телефон в стену. Но он сдержался. Нет. Вместо этого ему понадобилось выполнить несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоить тремор по всему телу — немножечко от перевозбуждения, немножечко от волнения, но сильнее — от гнева. И ответить этому чертовому дяде: «Мы что, как-то одинаково у тебя подписаны? Стронг-1, Стронг-2?!» «И вообще откуда ты знаешь мой номер телефона?» Сообщение прочитано. И быстрый ответ: «Спокойной ночи». И еще через пару секунд: «Беру слова обратно, ты не дохляк. Неплохой пресс».