Любой театр есть обитель искусства, зеркало душ человеческих, даже если играют в нем одни твари степные.
*** — Явился не запылился? — смеётся Марк, широким жестом обводя пространство вокруг себя. — Я знал, что ты придешь, дорогой мой друг. Устраивайся поудобнее. Даниил послушно находит себе место с краю на первом ряду. — А где твоя труппа? — Бакалавр несколько удивлённо окидывает взглядом пустое помещение. — Ах, это! — парень смеётся, неспешно подходя к своему гостю и передавая ему какую-то старую потертую флягу. — Вот, возьми. — добавляет тише, почти шепчет на ухо. — Ты только не пугайся, когда их увидишь. До Данковского не сразу доходит, что фляжку ему, возможно, одолжили не просто так. Стоило огромным часам на стене пробить полночь, как вдруг со всех сторон из всех щелей стали появляться некие сумрачные фигуры. Молодой учёный растерянно поднял глаза на Марка. Тот лишь, хихикая, ободряюще опустил руку ему на плечо. — Не бойся! Темные существа будто состояли из глины. Черные тонкие силуэты напоминали наспех слепленные из глины фигуры. Чересчур пластичные. Казалось, их тела могут даже растягиваться и сжиматься, меняя свою длину и форму. Вместо лица у каждого из них была белая костяная маска с одинаковыми маленькими круглыми проемами для глаз и ещё более мелким для рта. — Что это? — шепотом спрашивает Бакалавр, пытаясь сохранять спокойствие. Что, собственно, не так уж хорошо ему удается: по лбу катится холодный пот. — Не что, а кто! — хозяин театра вновь похлопывает его по плечу. — Это трагики. Мои актеры. — горько качает головой, понимая, что гость его сейчас свалится без чувств. — Ты пару глотков сделай. Поможет. Данковский дрожащей рукой откупоривает фляжку. Делает маленький глоток. Прохладная ладонь вновь треплет его за плечо, а ломкий голос шепчет на ухо: — Трагики штука безобидная. Ни в жизнь вреда не причинят. Судя по вкусу, фляга до краев наполнена местным варевом. Твирин или как там его называют? Безмолвные актеры выстроились в ряд, занимая свои места. Марк восторженно хлопает в ладоши. — Да начнется же представление! Твирин, кажется, даёт в голову. Или больше влияет особенная атмосфера этого места? В воздухе будто бы завис едва различимый туман. Пахнет сладостью и степной травой... — Ну, что, готов? — ликует одинокий театрал, вновь опуская руку ему на плечо. — Я очень рад, что ты пришел! *** Клара нарочно спустилась в амбар проверить. "Не может быть, чтобы здесь лежал сыр. Не может. Ведь моя маменька такая честная... Самая добрая маменька на свете." Девчушка нехотя подмечает: прямо за стеной действительно маменькина комната, а стена достаточно тонкая. Но... Стоп. Что это? Подсвечивает себе фонариком. Внезапно хочется плакать. Хочется схватиться за голову. "Да вот же он, тот самый кусочек сыра! Вот!" Как и говорила та чертова крыса. Прямо перед ней действительно лежит небольшой кусочек сыра, размером с половинку ладони. А рядышком такой же кусочек сырого мяса. Оба аккуратно разложены на тарелочке, будто замерли в ожидании. — Нет, маменька, как ты могла?! — из глаз непроизвольно катятся слезы. — Обманщица... Обманщица! Аааа-хаааа! Клара бежит, не видя дороги. Прочь из амбара. Прочь из этого дома. Где-то по пути чуть не сбивает чинно шевствовавшего по коридору отца. Александр только и успевает в удивлении поднять бровь. А девчонка уже бежит дальше. Все дальше, дальше и дальше. Прочь на улицу. Прочь от ровного ряда домов. В Степь. К единственной своей настоящей матери. Кажется, прямо у нее за спиной кто-то истошно смеётся. — А ты думала есть тебе место в мире людей?! — колкий ломанный голос. Снова та вторая. Снова пришла забрать всех, кого Клара успела спасти. Но... Сейчас у девочки совсем не осталось сил, чтобы противостоять этой злой сопернице, этой порочной сущности из самых недр Степи. Она просто падает на колени и рыдает навзрыд: — Как ты могла, маменька?! Ааааааааааа! *** — Ты Петеньку моего не трогай. — бледная худенькая девочка со светлыми почти белыми волосами стоит на улице, где давно уже померк свет. От напряжения руки сжимаются в кулачки. Нечто перед ней зависло в молчании, будто клонит голову набок. — Знаю, ты хочешь душу его к своим рукам прибрать. Нельзя. Я не дам. — Почему заступаешься за него? — шепчет гость на гортанном степном наречии. — Петенька мой. Люблю его. Не отдам. Даже если тело его заберёшь, все равно он ко мне вернётся! — ... Недалеко слышатся шаги. Похрустывающий мужской голос: — Ласочка, ты чего там стоишь? — кто-то так спешил к ней, что даже запыхался. Нечто, до этого вопросительно рассматривающее свою собеседницу, теперь рассеивается в воздухе. — Ласочка! — знакомая рука бережно опускается на плечо. Кто-то наклоняется к самому уху. — Ты чего здесь стоишь? Замёрзнешь же! — секунда, и ей на плечи набрасывают большущий мужской плащ. Девчонке хочется плакать, настолько эта старая замызганная ткань ей знакома. Оборачивается. Да, это он. Конечно. Кто же ещё? Обеспокоенное бледное лицо. Болезненные круги под темными глазами. Худющий словно мертвец. Спутанные черные волосы как обычно разметались в разные стороны, будто только что встал с постели. — Ласочка? — делает паузу и вдруг обнимает, крепко прижимая к себе. — Девочка моя. Что тебя так расстроило? — Петенька... — жмурится и чуть не плачет. — Петя... Не отдам я тебя никому. — утыкается носом в его рубашку, все ещё пытаясь сдержать подступающие рыдания. — Милая моя, разве ж кто-то меня у тебя отнять пытается? — неловко смеётся парень. — Петя... — Слеза все-таки бежит по щеке. — А, если кто и попробует, то братец мой этому кому-то, знаешь, как накостыляет? Места живого на нем не оставит! Так что не бойся. Мы за себя постоим! — Уууу... — девчонка лишь сильнее к нему прижимается. — Не бойся! Давай, идём домой. — Петя тянет ее за собой, бережно приобняв за плечо. — У нас переночуешь сегодня. Нечего тебе в таком состоянии здесь по улицам шастать! Сгусток черноты, едва различимый в ночном небе, все ещё висит в воздухе, цепким взглядом провожая удаляющуюся парочку. "Петенька, значит? Что ж..." *** Стах сидит на полу, сжавшись в подрагивающий клубок и обхватив голову руками. — Прости, прости меня, Степь-матушка... — шепчет сбивчивым голосом. — К ногам твоим паду. Все грехи искуплю. Резал я ножом людские тела, плоть нарушал. Самого Каина резал. Завидовал. Так бесконечно завидовал, место чужое хотел занять. Нечто скребётся в дверь, заставляя несчастного сжаться ещё больше. — Прости, прости, Степь-матушка... Я действительно искуплю все грехи свои... Что-то стучит в окно. Может быть, ветка?.. Хотя за веткой, кажется, слышится скреб когтей о поверхность стекла. Режущий звук, неприятный. Словно сама смерть скребется к нему в гости. — Грешен ты, Стах, ой, грешен... — шепчет будто бы само пространство вокруг: темнота, слабо перебиваемая мигающим огоньком старой лампочки, да воздух спертый, горячий и душный. Проветрить бы, окошко открыть, но... — Искупишь свои грехи... — Все искуплю, Степь-матушка, все... — бормочет одними губами. — Смотри, Стах... Матушка Степь все знает. Кажется, будто под потолком над самой его головой простерлись невидимые руки. Приближаются, так и норовят заключить несчастного в свои объятья. — Матушка Степь простит грешного сына своего...Глава 37. Ночное представление.
15 октября 2023 г. в 17:04