Шасот'джонту чатсатул ну тиук / Через страсть я познаю силу

Звук ливня, напоминающий шум воды в освежителе, прохладный воздух, доносящийся через приоткрытую дверь общего балкона, шёлковые простыни под его пальцами, её запах оставшийся на его табарде, лежащем рядом. Тень того самого аромата, которым был пропитан её золотистый шарф. И ожидание, только на этот раз, он знал, что она не появится из-за двери. На улице сильно посвежело, но Энакин не стал закрывать дверь, не желая увеличивать количество барьеров между ними. Единственный способ все исправить — это дать ей уединение и время, хотя он втайне надеялся, что приятный разговор за ужином поможет сгладить все недоразумения между ними. А потом Нанди сообщила, что Падме будет ужинать у себя, лишив его надежды увидеть её сегодня. Она отказалась прийти под предлогом работы и даже передала извинения, но Энакин знал, что она избегает его. За время, проведенное с ней, он привык лишь к небольшим стычкам. Они спорили, потом смеялись и всё снова было по-прежнему, но теперь его пугала её холодная вежливость, стоящая между ними ледяной стеной. И он не представлял сколько времени нужно, чтобы её растопить. На этот раз дождь не утих так скоро. Он лил и лил, не выпуская Энакина на общий балкон. Идти ужинать без неё не было смысла и он просто лежал на кровати и разглядывал потолок, считая минуты. Он не медитировал и боялся проверить датапад. Поначалу он утешал себя мыслью, что Падме вот-вот отойдёт и придет к нему, но с каждой новой минутой разлуки страх, что она больше не захочет его видеть усиливался. Этот страх подкрепляло запоздалое осознание собственной ошибки. Падме сейчас было непросто. Её чрезмерно правильный характер и строгость к себе не позволяли ей легко отдаться чувству, как сделал Энакин. Это противоречило её моральным принципам. Та хрупкая связь между ними, которая уже вышла за грань дружеской, но ещё не стала романтической, и без того терзала её совесть и требовала чрезвычайной деликатности с его стороны. А он всё разрушил. Он не учёл к тому же, что Падме не может знать, насколько на самом деле глубоки его чувства, она не могла использовать Силу, чтобы прислушаться к его чувствам, она могла верить его словам и судить по его поступкам. Его хищные взгляды выражали что-то темное, что заставло её чувствовать себя «некомфортно». Его прямолинейность и напористость смущали её. Его контроль душил её. А его слова о том, что джедаям не запрещены связи, не ведущие к привязанности звучали не очень романтично и могли быть истолкованы как грязный намёк. Особенно после его бестактного вопроса. Энакин накрыл лицо подушкой, подавляя недовольное мычание. Только сейчас пазл сложился в его голове. Если раньше её сердце грели его слова о «безусловной любви джедаев», то теперь в её сознании эхом отдавались слова о связях без привязанности, в которых он её не разуверил. Она всего-лишь рассказала о своём первом поцелуе, а он намекнул на большее, используя при этом ужасную формулировку. Он был абсолютно неосторожен все эти дни, форсируя события, провоцируя её и докучая ей. И по его собственной неосмотрительности у Падме сложилось мнение о нём. Она и так устала от излишнего внимания, зачем ей ещё один навязчивый поклонник, который не может предложить ей настоящей близости? Даже если она не готова была признаться в этом, подспудно она ожидала другого. Она ведь почти согласилась остаться на острове. Кто тянул его за язык? Ещё немного и начался бы шторм, и они бы остались в хижине. Дождь стих, когда уже перевалило за полночь. Следовало подождать до утра, но его тело само инстинктивно тянулось к ней, и Энакин вышел на балкон, ведомый слабой надеждой, что возможно, она тоже не спит и ждёт его там. Но вопреки их договору дверь её спальни оказалась закрытой, создавая дополнительный барьер и новую причину для тревоги. Его сон был поверхностным. Ему всё время казалось, что кто-то прокрался в её спальню, а он не услышал. Что она вышла на улицу ища большего уединения и в порыве эмоций одна поплыла на остров. Под утро он всё же заснул, но его позднее пробуждение не было безмятежным, а главное — не сулило встречи с ней. Необходимость проверить датапад сопровождалась риском получить приказ от Оби-Вана лететь на Корусант, и Энакин решил не делать этого. Его заставила подняться служанка, постучавшаяся в дверь. Он выбежал навстречу, подумав, что Падме нужна помощь, но она всего-лишь принесла завтрак. Энакин отдавал себе отчет, что не ел со вчерашнего дня, но почему-то не испытывал чувства голода. И хотя она всё же оставила поднос на столике у двери, он не смог заставить себя съесть хоть что-нибудь. И едва она исчезла, он снова откинулся на мягкую кровать, погружаясь в мысли о Падме. За эти дни он так привык к ней рядом, что теперь не видеть её несколько часов было пыткой. Она находилась буквально за стеной, но Энакину казалось, что он может чувствовать толщину этой преграды между ними. Если бы месяц назад ему сказали, что разлука с человеком может быть настолько мучительной, он бы не поверил. До сих пор он был уверен, что нет ничего мучительнее, чем находиться рядом, без возможности чувствовать её любовь. Теперь, когда её не было рядом, Энакин почувствовал, будто у него отняли воздух. Он был готов умолять её, несмотря на то, что это грозило разрушить его уверенный образ в её глазах, только бы ему позволили снова быть рядом. Такого ведь не было до встречи с ней. До тех пор, не зная близости с ней он мог существовать вдали, но эти несколько дней наедине сделали это существование невозможным. Раньше он только мечтал о ней, теперь он чувствовал связь между ними. Он настроился на её ощущения, чувствовал все её чувства, зависел от них. И этот голод довёл его до того, что он уже не мечтал о взаимности, он только хотел, чтобы она вновь позволила ему быть рядом, дышать тем же воздухом, слушать как бьется её сердце, чувствовать, что ей хорошо. Он провёл весь день лежа в кровати, прокручивая одни и те же мысли в своей голове и мечтая снова ощутить её, но не решался нарушить установленные ей барьеры. Снова женские шаги в комнату Падме и шаги из её комнаты, стук в дверь, снова служанка. Энакин открыл уже без особой надежды. Её взгляд упал на столик у двери и приветливая улыбка растаяла. — Вы не притронулись к завтраку? Энакин виновато улыбнулся. — Я не голоден. — Вы не ужинали вчера и сегодня отказываетесь от еды. — Просто нет настроения, — сказал он честно. — Представляю, — кивнула Нанди, — целый день сидеть взаперти и даже не выйти на улицу… Я могу принести карты, сыграем в пазаак? В другой раз он бы согласился. Сидеть и ждать неизвестно чего в самом деле было невесело, но сейчас он нуждался в развлечениях не больше, чем в пирожных. — Спасибо за предложение, но боюсь, сегодня из меня получится плохая компания. Она вежливо кивнула и вышла, забрав с собой поднос. Энакин глубоко вздохнул, набираясь терпения, и приготовился ждать, но вскоре снова послышались шаги в коридоре и стук в дверь. Он устало поднялся с кровати и лениво поплелся к выходу, на этот раз не пытаясь скрыть мрачный взгляд от непрошенного посетителя, но вместо служанки на пороге стояла Падме. Он зажмурил глаза, не до конца веря, что они его не обманывают, и отступил назад, позволяя ей пройти. Падме выглядела более сдержанной, хотя её взгляд говорил о том, что она была не менее взволнована, чем Энакин. — Привет. — Привет. Они замерли друг напротив друга, неотрывно глядя в глаза. Оба голоса звучали нерешительно, но между ними уже не было того холодного напряжения. — Нанди говорит, ты объявил голодовку? — начала Падме. — Нет, нет, я… просто был занят. Падме недоверчиво нахмурилась. — Чем? — Медитацией, — он выдал давно заготовленный ответ на этот случай. — Ах да, прости, я отвлекла тебя? — она приложила руку к груди в извиняющемся жесте и отступила назад, тем не менее предоставив ему достаточно времени, чтобы остановить её. Энакин энергично замотал головой и растерянно вытянул руки в её сторону. — Нет, нет! Нет, я… уже давно закончил. Падме вернулась на прежнее место. — Я рада, что ты вернулся к своим тренировкам, но ведь нельзя забывать поесть… — на её лице проскользнула и тут же исчезла неловкая улыбка. — Прости, что вынудила тебя сидеть здесь целый день. Он не хотел заставлять её чувствовать себя виноватой, но Падме улавливала малейшие изменения в его настроении. — Ты не обязана развлекать меня, — мягко возразил Энакин, — просто когда ты не пришла ужинать, я испугался, что ты больше не хочешь меня видеть. — Что за глупости! Просто у меня накопилось много работы… — оправдание звучало малоубедительно, и Падме добавила уже с гораздо большей искренностью. — Я переживаю, Эни… Её голос был теплым и Энакин не мог сдержать счастливую улыбку, которую тут же спрятал за шуткой. — Из-за Совета? — Конечно! — подхватила Падме, улыбаясь в ответ, — они бы обвинили меня в том, что я заморила тебя голодом. — Они сказали бы, что это достойное наказание за неподобающее поведение, — он виновато посмотрел на неё. — Прости меня, я целый день вчера вёл себя неуместно. Я вообще не должен был так с тобой разговаривать… Но Падме видимо не желала возвращаться к недопониманиям. Она удивленно приподняла бровь. — Я вижу медитация пошла тебе на пользу? — Абсолютно! — энергично кивнул Энакин, — Я прямо чувствую изменения… Видишь мне уже даже не требуется еда! В этот самый момент его живот предательски заурчал, опровергая его слова, и Падме засмеялась. — Боюсь, ты несколько переоцениваешь свои силы. Ужин будет готов уже через полчаса. Зайдёшь за мной? — С радостью. Он приложил все усилия, чтобы скрыть от неё то, как он счастлив, и едва дверь за ней закрылась, резко повернулся и чуть ли не вприпрыжку понёсся в освежитель. Переодевшись, Энакин направился было к выходу, но остановился перед зеркалом. Он встретился взглядом с молодым человеком в джедайской одежде и с глупой улыбкой на лице. Годы в Ордене требовали от него подавления любых эмоций. Приходилось скрывать любые внешние проявления не только боли, но и радости, и последний раз Энакин помнил себя таким счастливым в детстве, рядом с матерью. Его глаза сияли, а щёки горели. Этот глуповатый восторг заставлял его казаться ещё моложе, чем он был на самом деле, но он хотел запомнить это чувство, прежде чем гордость заставит его стереть с лица все лишние эмоции и принять чуть более солидный вид перед Падме. Вернув контроль, Энакин вышел в коридор. Он выждал у двери оставшуюся до назначенного времени минуту и неуверенно постучал. В ответ послышался шорох платья и шаги, несколько секунд тишины и дверь медленно открылась. У Энакина отвисла челюсть, когда он увидел её. Все предыдущие наряды не шли ни в какое сравнение с этим. Это было черное платье с длиным волочащимся шлейфом, роскошной перьевой накидкой и высокими перчатками. Её волосы были заплетены в толстую косу наподобие той, что она носила во время их прогулки по горам в первый день, но на этот раз её голову украшал тонкий серебристый обруч, а шею — тяжелое колье, ниспадающее до самого пола. Он чувствовал каждой мышцей лица, как маска невозмутимой уверенности, которую он только что надел перед зеркалом начинает медленно таять, постепенно уступая место глупому выражению, которое она не должна была видеть. Если она решилась так одеться для него, значит его внимание не было таким уж нежелательным. Значит, она не пыталась наказать его разлукой и не избегала его, конечно, она не могла. Этот день нужен был ей, чтобы просто всё обдумать и принять решение, и, судя по её наряду, она приняла верное. Комплимент должен быть искренним, но Энакин не знал каким словом её похвалить, чтобы это соответствовало его впечатлению. — Ты выглядишь… «Как богиня?» Она выглядела как богиня в своей обычной одежде, а в этом платье она выглядела… — Не по-сенаторски? — подсказала Падме. Энакин нервно рассмеялся. — Нет, совершенно не по-сенаторски.

_________________

Они проходили галерею с цветами и фонтанами, когда внимание Энакина привлекла крылатая статуя в виде женской фигуры с полумесяцем в руках, он мало знал о культуре Набу, но сразу догадался, что это статуя лунной богини. Хотя её поза была такой грациозной, контуры повторяли каждый изгиб тела так натурально, а складки ткани, по которым едва можно было догадаться о наличии платья, словно колыхались на ветру… С трудом верилось, что это вообще камень. Энакин поймал себя на мысли, что не зря использовал именно это сравнение. Она действительно выглядела совсем как Падме в то утро на озере. Она заметила его внимательный взгляд, Энакин спросил она ли это, и тогда Падме впервые рассказала ему печальную легенду о Сете и Вере, совсем не похожую на те, что он слушал в детстве, где все злодеи получали по заслугам, а справедливость торжествовала. — Это ужасно! — воскликнул Энакин, когда Падме закончила свой рассказ, и они вошли в круглую комнату, где уже был накрыт стол, — Что в этом романтичного? Они не жили долго и счастливо. — Это романтично, потому что это красиво, а не потому, что это должно быть весело, — не согласилась Падме. — Нет-нет, ты путаешь то, что красиво и то, что жестоко, — возразил Энакин, отодвигая стул для неё. В тот момент его это удивило, ведь она была последним человеком, которого он знал, кто стал бы романтизировать жестокость. Ей слишком рано пришлось стать неестественно рациональной, но Падме всё-таки оставалась молодой девушкой с тайным запасом нерастраченной романтики, это делало её слишком жертвенной, но также помогало подготовить себя к тем испытаниям, которые должны были выпасть на её долю. Ведь её любовь к Энакину не сулила никакого безоблачного счастья. Это были краткие встречи и месяцы ожиданий, натянутые улыбки и внутренняя боль, взгляды украдкой и невозможность прикоснуться, находясь в одной комнате, временные передышки от постоянного страха друг за друга и бесконечные обещания, что вот-вот всё это закончится и они будут вместе навсегда. А когда это всё наконец закончилось, она столкнулась с человеком, которого даже не знала. — Мне бы не хотелось связывать эти понятия, но в легендах действительно есть склонность превращать одно в другое. Это помогает нам смириться с участью, — она снова повеселела и добавила. — А романтично это потому, что её любовь спасла Сета. — Не спасла, — подловил её Энакин, усаживаясь напротив, — во-первых, они оба умерли. А во-вторых… — он вздохнул и нехотя добавил то, что тяжело было говорить, но о чём он много думал последнее время, — любовь прекрасна, но, к сожалению, сама по себе любовь не может спасти от смерти. Падме подняла на него горящий взгляд. — Вере спасла его не от смерти. Она спасла его от него самого. От его чудовищной сущности. Она не позволила ему умереть монстром. — Хорошо, но почему после она решила умереть сама? — не сдавался Энакин, — Ради чего? — Она не знала, как жить без него, — просто ответила Падме, как объяснила бы ему причину возникновения ветра. Энакин задумчиво покачал головой. — А ещё говорят мифология Татуина жестока. Падме снисходительно улыбнулась, приступая наконец к ужину. — Это красивая и поучительная история, Эни, хотя и не такая весёлая, как размахивание световым мечом. — Просто это наиболее эффективный способ спасти кого-нибудь, — усмехнулся Энакин, — видите ли, если ваши миссии — дипломатические, миледи, то наши… Падме ахнула, когда его слова заставили её вспомнить о его обещании. — Ксктати, ты обещал мне рассказать о своих миссиях. Энакин не избегал этого разговора, но он казался не самым простым. Каждая миссия была невероятным приключением, стоящим рассказа, но половиной из этого он слишком гордился, чтобы выглядеть достаточно скромным, а половины стыдился, чтобы упоминать об этом. Кроме того, о многом он должен был молчать, соблюдая интересы Ордена, даже спустя годы, а он не обладал дипломатическим даром, чтобы сделать это достаточно незаметно, не показавшись ей недоверчивым. Он решил, что если подойти к разговору не слишком серьезно, у него всегда будет шанс отшутиться. — Что именно вас интересует, миледи? — спросил он наигранно-вежливым тоном. — Всё, что я пропустила, — отозвалась Падме. — Ну, всего я не смогу рассказать. Тогда у меня не будет шанса поужинать, — улыбнулся Энакин. — Что-нибудь самое необычное, — попросила она. — Что ж, пожалуй Зонама-Секот мне запомнилась. Он сам не знал зачем сразу сказал правду. Эта миссия запомнилась Энакину по двум причинам. Первая причина заключалась в том, что он создал собственный биологический корабль. Совершенно уникальный. Он владел им очень не долго, но все же. А о второй причине он бы не рассказал Падме ни за что. Он бы никому не рассказал. Он бы хотел чтобы Оби-Ван не знал об этом. — Зонама-Секот? — воскликнула Падме. — Ты знаешь об этом? — спросил Энакин. Конечно она не могла не знать, она была королевой на тот момент. Освоение этого уникального мира подарило бы новый виток в технологиях первопроходцу и многие планеты с интересом смотрели в сторону Зонама-Секот. Но Падме заботилась об интересах своего сектора не меньше, чем Энакин об интересах Ордена. — Конечно, я всё детство мечтала о ней! Это так же захватывающе, как об этом рассказывают? — Лучше. — И когда же это было? — Лет семь назад. — Подожди, сколько тебе было лет? Двенадцать? — Я не помню точно… — смущенно ответил Энакин, краснея, — может быть… — Это ведь тот случай с колонистами? Я читала об этом. Какой-то ученый ксенобиолог, — Падме подняла глаза вверх делая вид, что что-то припоминает, хотя наверняка знала этого ученого лично. Это было не от недоверия к Энакину. Какую бы стену ни строил между ними мир политики, она не мешала их доверию, однако, первый взгляд на эту стену мог напугать, а сам факт её наличия казался серьезным препятствием для их отношений, — Точно, это было как раз в последний год моего правления. Мне было семнадцать, значит тебе двенадцать, всё правильно. Она заставила его покраснеть как яблогианца. — И тебя отправили на такую опасную миссию в двенадцать лет? Энакин нетерпеливо вздохнул, но выглядеть действительно раздраженным в таком приподнятом настроении не получалось. — Я не хочу показывать пальцем, но ты сама стала королевой в четырнадцать. — Но не в двенадцать. — Да, разумеется, разница огромна, — пробормотал Энакин. — Но подвергать ребенка опасности… В чём-то она была права, но если бы она знала всё об этой истории, она бы так не говорила. Энакин до сих пор помнил лицо своего учителя. Падме терпеливо молчала почти всё время до самого десерта, предоставив ему возможность побыть наедине с тушеным шааком и прочими вкусностями, и снова заговорила только когда он стал лениво корырять ложкой десерт. — Так в чем заключалась цель вашей миссии на Зонама-Секот? — Ты хочешь узнать больше о биотехнологиях? — догадался Энакин. — Мне интересно всё, — улыбнулась Падме, не скрывая, что Энакин не был единственным объектом её интереса. — Мы должны были спасти одного джедая, ранее отправившегося на планету, но спасти его к сожалению не удалось. Зато удалось познакомиться с легендарными возможностями планеты. Больше я нигде такого не встречал. Я думаю, это не секрет, что особенность планеты заключается в способности к сочетанию органики и высоких технологий в постройке звездных истребителей. Однако, мы были не единственными, кого они интересовали. Я успел соорудить собственный корабль, прежде чем подоспели наши соперники, хотя он не прослужил долго. — И что же вы стали делать? Энакин, немного замялся, подбирая слова. — Мы вступили в… агрессивные переговоры… Он поблагодарил служанку, которая поставила перед ним тарелку фруктов, и неловко улыбнулся. — Агрессивные переговоры? — удивилась Падме, — Что это? — Эм, ну, это переговоры с использованием светового меча. — О, — Падме понравилась такая формулировка. Она очаровательно улыбнулась и снова обратила внимание на шуура, лежащий перед ней на тарелке. Энакин вспомнил, что Пэдди говорил о них как о её любимом лакомстве. Он левитировал фрукт над столом при помощи Силы, не позволив ей дотронуться до него ножом, и приземлил на свою тарелку, разрезал его сам и отправил обратно к ней, Падме подцепила его на вилку, смеясь его выходке и аккаратно откусила. Конечно, это было более удобно, чем ловить его ртом с риском испачкать соком платье, и Энакин скрыл разочарование, едва промелькнувшее в его взгляде. Падме укоризненно покачала головой. — Разве можно пользоваться Силой так беспечно? — Конечно же нет! — подыграл ей Энакин, — если бы Мастер Кеноби увидел это, он был бы ужасно разочарован! — он нагловато улыбнулся, — хорошо, что его здесь нет. При других обстоятельствах, Падме бы обязательно упрекнула его за неуважение к учителю, и потом все эти слабости были поводом для её самобичевания, но в тот момент она сама чувствовала, как медленно и незаметно пересекает какую-то черту, которая раньше давала ей моральное право на эти упреки. И похоже в тот момент ей больше нравилось разделять чувство романтики вместе с Энакином, чем душить их обоих правилами. — Значит у тебя был собственный биокорабль? — продолжила она, едва они просмеялись. — Он был моим лишь номинально. Он очень скоро был разрушен, к сожалению. Но возвращаясь к эффективным методам спасения… — Это звучит даже изящнее, чем «агрессивные переговоры» — одобрительно кивнула Падме. — Так и есть… Мы летели спасать джедая, но в итоге Оби-Вану пришлось спасать меня. — Что произошло? — спросила она обеспокоено. — Если коротко, то меня похитили, а мастер Оби-Ван меня выручил, — Энакин сделал паузу и добавил более серьезно, — И он не гнушался использовать «эффективный метод». Ужин к тому моменту уже полностью убрали со стола. Солнце село за горизонт и когда смех стих в комнате воцарилось почти неловкое молчание. — У тебя было много приключений… — улыбнулась Падме. — Да, наверное… А что вы обычно делали? — Что ты имеешь ввиду? — не поняла Падме. Энакин широко улыбнулся. — Я имею ввиду после ужина… У тебя есть план, как мы проведем вечер? Она оглянулась по сторонам. Служанки продолжали суетиться неподалеку. Одна вышла на балкон, а вторая укладывала остатки фруктов на тарелку. Падме обернулась к Энакину и сказала извиняющимся, но уверенным и достаточно громким голосом. — Вообще-то, я думала пойти к себе и сразу лечь спать. У меня было много работы сегодня и я очень устала. Он не мог скрыть разочарования во взгляде, но он уважал её желания, чтобы позволить себе возразить. — Конечно. Он оттдвинул её стул и Падме протянула ему руку, чтобы он помог ей выйти из-за стола. Она сжала его ладонь и Энакин почувствовал, что она что-то вложила в его руку, прежде чем выйти за дверь. Сначала он не понял, что это может быть, но к счастью не стал проверять пока не убедился, что никто на него не смотрит. Он улучил момент и разжал ладонь, на ней лежал маленький кусочек флимсипласта. Он быстро развернул его. Там была всего одна строчка.

«Нам надо поговорить, иди за мной.»

Он незаметно спрятал его и направился к выходу, пытаясь двигаться неспешно, хотя это было непросто, поблагодарил за ужин и вышел за дверь. Падме стояла в конце коридора у лестницы. Пульс оглушительно застучал в ушах. Она встретилась с ним взглядом и направилась вниз. Энакин пошёл следом, не сводя с неё глаз, но изо всех сил стараясь держаться на расстоянии. Спустившись по ступенькам, она не пошла к выходу, а свернула в противоположную от лестницы сторону оглянулась по сторонам и исчезла за массивной дверью, пригласительно оставив тонкую полоску желтого света. Через несколько секунд Энакин был там же. Проскользнув внутрь он поймал выразительный взгляд Падме в сторону замка и закрыл его с помощью силы. Единственным источником света в комнате был камин, заливающий её приглушенным теплым светом, что делало её ещё более уютной. В глаза сразу бросилась красная обивка на мебели, драпировка на окнах и ковер на полу между симметрично расставленными друг напротив друга диванами. Энакин думал, что поспешил с выводами, когда увидел Падме в вечернем наряде, но когда она пригласила его в такое уединенное место, под предлогом разговора… Он был бы удивлен, если бы не был так взволнован. Он поразился своей способности сохранять довольно сдержанную позу, которая полностью противоречила его ощущениям, и быстро окинул помещение взглядом, который уже снова умолял вернуть его к своему главному источнику наслаждения. — Ещё одно секретное место? — Раньше мы всегда проводили здесь вечера. Играли в карты и разговаривали. Энакин знал, что она точно позвала его не за этим, и ему нетерпелось перейти к сути разговора. — Предлагаешь сыграть сейчас? — иронично заметил он, приблизившись на шаг. К нему снова стала возвращаться дерзость, которую он никогда не мог сдержать даже с ней, особенно с ней, особенно в такие минуты. Падме отступила назад к дивану, но в этом движении не было ничего «некомфортного» это больше походило на попытку выиграть время, чтобы собраться с духом. — Вчера я уже проиграла тебе. И до сих пор не вернула долг. Я бы не стала снова испытывать судьбу. Его глаза вспыхнули новым огнем. — Хочешь вернуть его сейчас? — Энакин сделал еще шаг в её сторону, продолжая теснить её к дивану. В какой-то момент трезвая мысль посетила его рассудок. Что он делает?! В прошлый раз это не закончилось ничем хорошим. Она уже привела его сюда, можно дать ей возможность самой проявить инициативу. Одно неверное движение и он снова спугнет её, но ему нравилось ходить по краю. — Если ты не станешь спрашивать, что мне снилось… — отозвалась Падме. — Я бы не стал испытывать судьбу, — прошептал он, подходя все ближе. Маленький шаг и красная обивка дивана коснулась задней части её ног, отрезая ей путь к отступлению. Падме понизила голос до шепота, но тем не менее продолжила ходить вокруг. — Странно, ведь у тебя это неплохо получается. В прошлый раз, когда ты это делал, ты спас нас всех… Вся эта беготня по темным коридорам, эти записки, тайные встречи погрузили Энакина в состоянии эйфории, из которого не хотелось выходить. Он не хотел сейчас думать ни о чём, кроме Падме и того, как она красива. Он не хотел вспоминать ни о чём, кроме свидетельств её неравнодушия к нему. Но её случайные слова снова вернули его мысли в тот день, решающий день в его жизни. В день, который не только подарил ему свободу, но и разлучил его с матерью. Он всегда чувствовал вину за то, что бросил её там, за то, что свобода досталась именно ему. Ведь если бы она получила её в тот день, со временем Энакин смог бы выкупить собственную, благодаря его дару. Да, он бы потерял шанс оказаться в Ордене, но что это, по сравнению с жизнью матери? А с приходом кошмарных сновидений, воспоминания о ней легли на его сердце камнем и с каждым днём давили всё больнее. Он чувствовал, что должен всё бросить и лететь к ней. Но невозмутимость с которой отнеслись к его рассказам Оби-Ван и Совет превращала эту идею в какую-то блажь, не стоящую такого внимания. Эта холодная прагматичность со стороны учителя заставила Энакина усомниться в реальности собственных страхов и просто дождаться возможности полететь на Татуин в одиночку. — Ты ведь не верила, — он предпринял последнюю попытку сохранить беспечность, но в следующую секунду окончательно сник. — И вот вчера я была наказана за то, что рискнула усомниться в тебе снова… Эни? — она прервалась в тот момент, когда он отвернулся, чтобы скрыть от неё свой помрачневший вид, — Что-то не так? Энакин меньше всего хотел спугнуть её готовность к разговору своей несвоевременной суровостью. Нужно было как-то обьяснить ей, чем это вызвано, чтобы недосказанность не ранила её снова. Она ждала от него серьезности все эти дни, что ж, значит пришла пора откровенности. — Когда я выиграл ту гонку, Уотто проиграл Квай-Гону спор, но он согласился освободить только одного Скайуокера. Они бросили игральную кость. Мать была вынуждена пожертвовать своей свободой ради моего будущего. Эта подробность возмутила Падме до глубины души. — Игральную кость? Бросили жребий, поставив на кон свободу матери или ребенка, зная, что любой исход причинит боль обоим… Я не виню Квай-Гона, у него не было выхода, но сам факт, что это возможно… Объясняет почему я должна бороться против рабства. Энакин резко развернулся к ней и повысил голос, скрывая свою боль за жесткостью в тоне. — А разве мы делаем не то же самое каждый день? Мы все ставим на кон свою жизнь. Ты этому живой пример. — Но не чужую… — Когда политики принимают закон вроде того, который сейчас обсуждается, они ставят на кон миллиарды жизней! — желчно возразил Энакин, — И иногда даже выигрывают, — добавил он, смягчившись. Падме покачала головой. — Это не совсем одно и то же. И не только потому, что я не хочу причислять себя к подобному… — Я не тебя имел ввиду, — сказал Энакин ещё более мягко. — … но дело в том, — продолжила она, — что в политике больше решает рассудок. Для кого-то это может показаться просто большой игрой, но на самом деле там нет места опрометчивости. Каждое решение, особенно такое непростое, тщательно взвешивается, прогнозируются последствия… Энакин усмехнулся, удивляясь тому, как стремление быть рациональной могло привести её к нерациональной романтизации хищного мира политики. — Значит мой выигрыш был случайностью? — Это была судьба. Вот почему я считаю, что тебе не стоит винить себя за то, что именно ты получил свободу, — он вздрогнул, Падме казалось не нужно было обладать способностью к Силе, чтобы чувствовать его, и этот раз был лишь первым, когда она безошибочно распознала его главную рану, — это то, чего каждый родитель хочет для своего ребенка: знать, что ему дали шанс на лучшую жизнь. Я бы хотела этого на её месте. Ты сам говорил: можно погрязнуть в чувстве виновности, а можно быть благодарным за то, что судьба дала тебе этот шанс. — Я тоже так думал, но это не судьба. Я не мог не выиграть, — его голос был таким обреченным, как будто он говорил не о победе а о поражении. — Почему? — За ночь до гонки Квай-Гон сделал анализ моей крови. — Что он показал? Он много раз представлял её реакцию, когда она узнает, хотя надеялся, что не от него лично. Он вообще не представлял, как можно сообщить такое о себе. Однако в этот момент, вопреки собственным ожиданиям Энакин не испытывал смятения, и либо гордости тоже не было, либо она уже вышла за те пределы, где её можно почувствовать. Он молча поднял отстраненный взгляд на Падме, и ему показалось, что именно с таким выражением лица канцлер Палпатин смотрел из своего окна на Корусант, когда они разговаривали в последний раз в его кабинете. — Двадцать пять тысяч мидихлориан. Падме продолжала растерянно молчать, после того как его ледяной голос разрезал тишину. — Гораздо больше, чем у Мастера Йоды. — пояснил он, когда прочел непонимание в её взгляде, — я не просто джедай. Я — Избранный, — с этими словами Энакин почувствовал, как к на его плечи снова наваливается невидимый груз, придавливая его к земле, — Квай-Гон сказал об этом моей матери, он убедил в этом меня… Падме, сбитая с толку его неожиданным признанием, зацепилась за единственное слово, которое могло объяснить ей хоть что-то. — Избранный? Что это значит? — У джедаев есть своя древняя легенда. О существе, способном вернуть равновесие в Силу. Большинство считает, я не знаю только ли цифры заставляют их так думать, но они считают… что это я, — выдавил Энакин, — вот почему они сделали исключение, приняв меня в Орден. Вот почему Оби-Ван так строг. Он замолчал. Прошла почти целая минута, когда Падме, наконец, нарушила воцарившуюся тишину. — Я не знала этого. Я чувствовала, что всё серьезно, но не знала насколько… Почему ты раньше не сказал? Он задумался, пытаясь найти ответ. — Не знаю… Наверное, хотел забыть об этом ненадолго, — честно ответил он, — это тяготит, но с тобой я чувствую себя свободным от этой тяжести. Ты заставляешь меня чувствовать себя живым. Это иногда пугает но, когда ты рядом, мне не страшно. Её глаза заблестели, а рука потянулась к краю перьевой накидки, но вдруг остановилась. Жар от камина соперничал с разгорающейся страстью в душе Энакина, но Падме стало жарко от огня. Он тяжело вздохнул. У горячего воздуха была привилегия заставить её тело гореть, а у Энакина — нет. Он приблизился к ней, и осторожно коснулся пальцами верхнего края её накидки, помогая справиться с механизмом застежки. Она наверное возразила бы, если бы сама не выдала своих намерений, неосторожно потянувшись к ней. Он чувствовал, что если сам не снимет с неё накидку, Падме не осмелится. Она отвела свой точеный подбородок в сторону, позволив его рукам возиться с застежкой. Наконец ему удалось открыть замок. Он встретился с ней взглядом и медленно стянул накидку с плеч, пользуясь возможностью ощутить каково это — раздеть её своими руками, хотя его фантазии уже давно простирались значительно дальше. Ткань едва не скользнула на пол из его рук, когда Энакин отступил на два шага. То, что открылось его взгляду превзошло даже его собственные ожидания. На ней был кожаный корсет, сильно приподнимавший её грудь и подчеркивающий талию, бёдра выделяла узкая юбка в пол. Кожаные перчатки доходили аж до середины плеч, но их верхняя часть оставалась обнаженной, как и грудь. Обруч на её голове напоминал о её королевском прошлом, но черное колье, сжимающее её шею и водопадом струящееся вдоль её тела до самых носков её туфель, было похоже на ошейники хаттских рабынь. Атмосфера, которую она излучала, полностью соответствовала этому образу. Она плавно опустилась на диван и медленно взмахнула ресницами, поднимая на Энакина совершенно незнакомый томный взгляд. Лишившись своей перьевой брони, она больше не сдерживалась, словно вместе с накидкой исчезли последние остатки маски сенатора. И теперь уже Энакину стало «некомфортно» от собственных мыслей. Она всё ещё вела себя как леди, но при этом буквально источала грех. Это криффово платье просто молило быть растерзанным в ту же секунду, а каждый её взгляд, вздох и движение согласно вторили этой мольбе. Больше её в этом платье не видел никто, кроме Энакина, и каждый раз, когда он видел её в нем, это заканчивалось одинаково. Падме оно не очень нравилось, с ним у неё были связаны неприятные воспоминания о том вечере у камина… У Энакина — тоже, но у него был свой способ излечить их, когда она уступала ему, соглашаясь надеть злополучный наряд… Он никогда не успевал снять его до конца, и однажды, когда он был особенно нетерпелив, оно не уцелело. Находиться с ней наедине было одновременно мучительно и блаженно, и Энакину потребовалось некоторое время, чтобы снова начать дышать и двигаться. Он наконец выпустил из рук накидку, оставив её на спинке кресла и опустился на диван рядом с Падме, бессознательно нарушив допустимую дистанцию. Она снова подняла на него взгляд, который пронзал его сердце насквозь и произнесла то, что совсем не сочеталось с её внешним видом и противоречило её главной цели привести его сюда. — Энакин, уже поздно. Он подавил желание ещё больше приблизиться к ней. И прочистил горло, не доверяя собственному голосу. — Ты ведь сама хотела поговорить, но так ничего и не сказала. Она тяжело вздохнула, преодолевая тесноту корсета, сдавившего её грудь. Когда оглядываешься назад, всё становится таким очевидным, все, как тогда казалось, внезапные перемены в её настроении, все причины её поведения, её чувства и сомнения, но тогда Энакин был лишен способности трезво мыслить. Всё, о чём он мог думать в тот момент — это она, её вздох и это платье. Отведя наконец взгляд от её груди, он снова попытался собрать разлетевшиеся мысли. Её принципы не позволяют ей решиться на этот разговор. Она и так уже вышла за допустимые в её глазах рамки, пригласив его сюда и надев этот наряд. Намёков было достаточно. Теперь она ждёт поддержки с его стороны, и он должен подтолкнуть её к этому решению. Энакин придвинулся к ней, всеми силами удерживая себя от прикосновения, как бы он ни был опьянен близостью, он не мог сделать этого до тех пор пока её желание не станет явным. — Это… уже не важно, — слабо возразила она. — Нет, важно! Они сидели так близко, что он мог говорить совсем шёпотом и она всё-равно бы услышала. — Скажи это! — в его хриплом тихом шепоте слышалась властность, но во взгляде читалась мольба, такая отчаянная, что в какой-то момент Падме казалось была готова сдаться. Её взгляд упал на его губы и она подалась вперед, её выражение лица отражало подавленное страдание. Рассудок яростно протестовал, но её, сдерживаемое командами разума, тело подавало отчаянные сигналы Энакину, моля об освобождении. Внутренняя борьба наконец закончилась очередной победой рассудка, и Падме снова нашла в себе силы отстраниться. Это было невозможно. Ни один смертный не выдержит этого. Видеть огонь желания, а получать лишь сдержанную холодность. Но почему-то Падме ошибочно полагала, что то, чего он так страстно ждёт от неё сейчас — это соблюдения приличий. И Энакин обнаружил, что вместо того, чтобы подтолкнуть к краю её, он сам был доведен до грани. Её беззаботная романтическая часть жестоко мучила его, выражая обманчивое согласие, в то время как рациональная часть никогда не позволяла забыться до конца. И это выглядело так, будто она позволила ему приблизиться, только для того, чтобы снова оттолкнуть. Это не было попыткой убедить её. Энакин вообще презирал слова, как способ выразить свои чувства к ней. Во-первых ему казалось, что таких слов просто не существует в мире. А во-вторых в тот момент он даже не знал, какие слова нужны, чтобы до неё достучаться. Но чувства, которые он подавлял в себе все эти дни, сжигали его изнутри, переполняли его и теперь рвались наружу. Он не мог позволить себе выразить их так, как он хотел, поэтому он сделал безуспешную попытку облечь их в вербальную форму, которая и в половину не отражала их интенсивности. Он силился сохранять внешнее достоинство, но его голос выдавал отчаяние. — С тех пор как мы встретились. Много лет назад. Не прошло ни дня, чтобы я не думал о тебе. Теперь мы снова вместе, и я весь в огне. Чем ближе я к тебе, тем мне тяжелее, а при мысли о разлуке с тобой, я задыхаюсь. Я околдован поцелуем, который тебе не следовало мне дарить, — она вздрогнула, услышав скрытый упрек в его словах. Но он не стал бы винить её, если бы не был в таком отчаянии, воспоминание о поцелуе в сочетании с близостью к ней и её красотой вызвали в его теле тысячи мурашек, заставив Энакина на секунду забыть о контроле и настойчиво потянуться к ней за новым поцелуем, игнорируя, что он только что упрекнул её в этом, — моё сердце бьется в надежде, что этот поцелуй не останется шрамом, — он придвигался к ней все ближе, оттесняя её к противоположному краю дивана, с мольбой в голосе, готовый упасть на колени, если бы не боялся оттолкнуть её ещё больше, но она снова отстранилась, достаточно далеко, чтобы он не мог поцеловать её, недостаточно далеко, чтобы перестать его мучить. Она призывала решимость в свои движения, но из-за желания, которое демонстрировал её взгляд, внешнее сопротивление выглядело очень неубедительно. И если бы Энакин не знал её, он бы решил, что она намеренно искушает его своей кажущейся недоступностью, — ты вторглась в самую мою душу, чтобы мучить меня! — его захлестывали, сдерживаемые из последних сил, эмоции, сменяя друг друга с каждой новой секундой. Упрек сменялся покорностью, мольба — требованием, — Что же мне делать? Я сделаю всё, что ты мне велишь. Он вдруг почувствовал прилив обиды, хотя он хорошо понимал, что в этом не было её вины, что это его собственные мысли терзали его, он посмотрел на неё в надежде, что несправедливый упрек возмутит её, что завяжется спор, что она наконец перестанет убивать его равнодушием, и он поможет ей излечить боль, которая читалась в её взгляде, но Падме непреклонно молчала. — Если ты тоже страдаешь, прошу, скажи мне! — Я не могу… — произнесла она почти одними губами, — мы не можем. Это… просто невозможно. — Всё возможно, Падме, послушай меня… — горячо возразил Энакин, но у неё откуда-то неожиданно взялась решимость вскочить на ноги, восстановив наконец необходимую дистанцию между ними. В её лице произошла перемена, голос стал уверенным и властным. Она снова была Амидалой. — Нет, это ты послушай. Мы живем в реальном мире, очнись. Ты готовишься стать джедаем а я… — снова послышался мягкий голос Падме, — я — сенатор, — она сказала это так неуверенно, как будто сомневалась в том, что была сенатором, — если мы поддадимся своим чувствам, это нас ни к чему не приведёт. — Значит, ты всё же чувствуешь что-то?! — воскликнул Энакин, теряя самообладание. — Я не позволю тебе жертвовать своим будущим ради меня. Он поднялся с места и двинулся к ней, снова услышав в её словах отголосок того самого дня, когда одна женщина, без которой Энакин не представлял будущего, сказала ему что-то подобное, убедив его оставить её. Он до сих пор страдал от последствий своего выбора. — Ты просишь меня рассуждать трезво, — его спокойный голос дрогнул и сорвался на хрип, когда он медленно приблизился к ней, сверля её взглядом, но так и не решившись нарушить установленную ей дистанцию, — но как раз это невозможно для меня. Ты думаешь, я не пытался отрешиться от своих чувств? Я просто не могу, — он продолжал смотреть, не скрывая упрека за напрасные надежды, запретный поцелуй и за свою растоптанную гордость. Он никогда никого ни о чем не просил, а она вынудила его умолять. И теперь, когда он впервые унизился до того, чтобы признать свою беспомощность, она впервые отказывалась проявить сострадание. — У нас нет другого выхода, — отрезала Падме. Он сверкнул на неё взглядом, когда на ум пришла мысль, ещё более недопустимая для джедая, чем даже идея оставить Орден ради женщины. Он чувствовал себя ещё более мерзко предлагая это ей. Он уже знал, какой ответ получит, но всё-таки сделал эту последнюю попытку. — Вообще-то есть. Мы можем держать это в секрете. Он посмотрел на неё прямо, не стыдясь своих слов, готовый встретить заслуженное разочарование или презрение в её взгляде, но там было лишь удивление. — И жить во лжи? Мы этого не выдержим, это отвратительно. Я точно так не смогу. А ты, Энакин, разве ты сможешь так жить? Ложь была отвратительна ему не меньше, но ради неё он смог бы. Маленькая ложь влечет за собой большую. Энакин знал это, но в отчаянии он переступил эту черту, предложив Падме этот путь. Его сердце было разбито, его гордость была растоптана, единственное, что он ещё мог сохранить — это её уважение. И в тот вечер он солгал ей, глядя прямо в глаза, только чтобы не разочаровать ещё больше. — Нет. Ты права, это нас погубит. В глазах Падме мелькнуло отражение его собственной боли, но тут же сменилось её привычной сдержанной сенаторской маской. — Что ж. Я рада, Энакин, что ты прислушался к доводам разума. Они оба знали, что это не так, и её неуместная попытка играть в игры вызвала у Энакина упрямое желание настоять на своём хоть в чём-то. — Я же сказал. Я сделаю всё, что ты мне велишь. Она молча развернулась и решительно направилась к выходу, но вдруг остановилась. Энакин обернулся к ней, боясь поверить в то, что она передумала, но она просто указала на запертую дверь. — Ты не мог бы? Он медленно приблизился, чувствуя, как с каждым шагом рубит последнюю нить, оставшуюся от их хрупкой, едва выстроившейся, нежной связи. Ему не обязательно было подходить к двери, чтобы открыть её, но он хотел оттянуть это мгновение хотя бы на несколько секунд. До тех пор пока за ней не захлопнется дверь, этот разговор не окончен полностью. Он остановился у двери, не сводя глаз с Падме, предоставляя ей последние секунды, чтобы передумать, прежде чем он откроет, но его вид явно не говорил о готовности скорее выпустить её отсюда. Взгляд Падме едва заметно метнулся к двери и снова к Энакину. Его уязвленное самолюбие, требующее хоть какой-то сатисфакции, злорадно упивалось временным подобием власти над ней где-то глубоко внутри, но вместе с этим её минутное недоверие задело Энакина. Он серьезно посмотрел в её глаза и повторил, проговаривая каждое слово. — Всё, что ты велишь. На последнем слоге замок щелкнул и дверь открылась.