(Мама)

Примерно через три часа после того, как Джерард переодел Фрэнка, тот наконец пришёл в себя и оставался в сознании дольше, чем до этого, когда он успевал только снова вытошнить содержимое желудка и прохныкать, что умирает. Джерард заставил Фрэнка сесть, потом, взявшись за бортик ванны, помог ему встать и удерживал в вертикальном положении до тех пор, пока Фрэнк не смог делать это сам. У Фрэнка получилось, пусть и медленно, выпить два стакана воды и удержать их в себе, но когда Джерард поставил его на ноги, он опять пожаловался на головную боль и начал плакать. — Чёрт, ты слишком много выпил. Я надеюсь, ты в курсе, — сказал Джерард, наливая в стаканчик ополаскиватель для рта. Он держал Фрэнка за плечи, не давая упасть, пока тот полоскал рот и сплёвывал в раковину. — Когда я успел надеть пижаму? — спросил Фрэнк со стоном и продолжил умываться. — В тот последний раз, когда ты проснулся. Ты сказал, что твои вещи воняют. — Наверное, так и есть, — проскулил Фрэнк. — Я так устал… — Хорошо. Тогда иди в кровать. — А Донна там? — Где, в твоей кровати? Чёрт, нет. Она у себя в комнате. Она спит. И тебе тоже надо идти спать. — Но я нехорошо себя чувствую, — продолжил Фрэнк, опускаясь на пол возле раковины. Джерард вздохнул и поднял его, потом заставил выпить ещё стакан воды и оставил одного, чтобы Фрэнк мог сходить в туалет — впервые за эту ночь туда, куда положено. Фрэнк снова упал, не успев выйти из ванной, поэтому Джерарду опять пришлось зайти и помочь ему встать. — Надеюсь, ты сегодня развлёкся на отлично, потому что такими темпами тебя не выпустят из дома, пока тебе не исполнится тридцать. — Донна всё ещё злится? — Наверное. Я не знаю. Она спит. Джерард медленно повёл Фрэнка вниз по лестнице, помогая ему держаться на ногах и не падать с каждым шагом. — Можешь разбудить её и спросить? — Нет. Тогда она точно будет на тебя злиться. — Оу, — грустно произнёс Фрэнк. — Я не хочу, чтобы она злилась. — Поверь, я знаю. — Она теперь моя мама, ты знал? — Да, да. — Как думаешь, ей это не нравится? — Что ей не нравится? — спросил Джерард и тяжело вздохнул, когда они наконец спустились на первый этаж. Ну что ж, ещё одна лестница впереди. — Что я теперь её сын, она ведь подписала все бумаги. Думаешь, ей это не нравится? — Нет, Фрэнк. С этим всё нормально, а вот не нравится ей то, что ты напился и поздно пришёл домой. — Я поздно пришёл? — спросил Фрэнк. — Да ты что, всё ещё пьян? Ты был в отрубе несколько часов, что ты вообще пил? — Не знаю... Эмили что-то мне давала. — О, Эмили? Взял её номер? — Не знаю… По-моему, мы поссорились. Вроде бы я сказал ей, что ты мне нравишься… Не помню. — Ты сказал ей, что она тебе нравится, и вы поссорились? — переспросил Джерард и покачал головой, когда они с Фрэнком спустились в подвал. — Нет… Я сказал, что мне нравишься ты, и мы поссорились. — Подожди, что ты сказал? — Джерард застыл на секунду, а потом схватил Фрэнка за плечи и развернул к себе. — Мы разговаривали с ней на улице, она держала меня за руку… Мне понравилось, но я ничего не почувствовал. Потом… Она вроде бы хотела поцеловать меня, но я сказал, что мне нравится другой человек. — И ты назвал моё имя? — Если Фрэнк сказал какой-то девчонке, что она ему не нравится, потому что он влюблён в парня, то скоро в школе его будет ждать такое, что вся та ситуация с сексом на камеру покажется ерундой. — Нет… По-моему, нет. Я сказал ей, что мне нравится другой человек, но имел в виду тебя. — Какого хрена ты продолжаешь это повторять?! — воскликнул Джерард, подвёл Фрэнка к кровати и усадил. Отпустив его, парень отошёл так далеко, как только мог; его сердце бешено колотилось, и каждый его удар рассылал по всему телу панику. — Почему ты кричишь на меня? — спросил Фрэнк и грустно, как побитая собака, посмотрел на Джерарда. — Почему… Почему ты говоришь, что я тебе нравлюсь?! — Не знаю… — Ты не знаешь? — Нет… Мне нехорошо. Джерард мотнул головой и попробовал заставить себя успокоиться. Фрэнк был пьян. Вот сколько раз ему самому люди, с которыми он только познакомился, признавались в вечной любви под воздействием алкоголя? Некоторые люди очень чувствительны, когда выпивают, а Фрэнк такой всё время; неудивительно, что эта его черта характера стала ещё ярче в нетрезвом состоянии. В конце концов, Фрэнк спросил, не ждёт ли его в кровати мама — он явно не имел ни малейшего понятия о том, что вообще говорил. Фрэнк ничего не имел в виду под этими словами, так что Джерарду надо было просто всё забыть. Ну, по крайней мере, забыть до утра, пока Фрэнк не поймёт, что у него похмелье. Джерард промолчит про его ночное недержание, но он не лишит себя удовольствия подколоть Фрэнка по поводу кровати и мамы — увольте, это слишком смешно (к тому же, он очень хотел послушать, как на это отреагирует трезвый Фрэнк). — Тебе нужно поспать. Давай. — Джерард снова подошёл к кровати Фрэнка и чуть надавил на его плечо, пока он не лёг. — И оставайся всё время на боку. — Почему? — Если во сне тебя стошнит, ты не задохнёшься и не умрёшь. — Фу, это мерзко, — протянул Фрэнк, пока Джерард накрывал его одеялом. — Ты сам решил напиться. — Эмили постоянно мне что-то давала, что я должен был делать? — Не пить! Ты что, вообще не понял, что тебе становится плохо от всего этого? — Понял… Но мне хотелось пить. — Фрэнк, маленький совет: когда тебя начинает тошнить, прекращай пить. — Меня не тошнило, пока Эмили не заставила меня выпить Раковину. — Выпить что? — спросил Джерард, направляясь к шкафу и по пути снимая футболку. Он чувствовал на себе взгляд Фрэнка, и это, разумеется, его смущало. Фрэнк всегда наблюдал, как он переодевается, и теперь Джерард испугался, что все фразы а-ля «ты мне нравишься» как-то связаны с этим… — Раковину. Весь Айленд закончился, поэтому Эмили сказала, что сделает Раковину. — Фрэнк, ты ведь знаешь, что это значит? Ну, Кухонная Раковина? — Это значит, что Айленд закончился. — Лонг- Айленд. Кухонная Раковина значит то, что ты просто выливаешь всё оставшееся бухло в стакан, добавляешь остатки какого-нибудь сиропа и говоришь, что это коктейль такой. Господи, неудивительно, что ты пьян в дерьмо! — Почему ты кричишь на меня? — захныкал Фрэнк. — Да не кричу я на тебя, — ответил Джерард, закатив глаза. — Джерард? — Что? — раздражённо бросил парень. Три часа он ждал, пока этот мальчишка проснётся, волновался, контролировал, чтобы он всё ещё дышал во сне… Теперь ему хотелось только одного: чтобы Фрэнк опять уснул. — Можно лечь к тебе? — Нет. — Пожалуйста… — Нет, Фрэнк. Иди спать. — А вдруг я не проснусь? — Всё с тобой будет нормально, ты выпил воды и теперь не умрёшь во сне, не волнуйся. — Но мне вправду нехорошо. — А кто виноват в этом, Фрэнк? Фрэнк в очередной раз обиженно заскулил, но Джерард не удостоил его ответом. Он никогда не разрешит Фрэнку спать с ним в одной кровати — ни трезвым, ни уж тем более пьяным. Он надеялся теперь только на то, что Фрэнк проснётся утром с мигренью и забудет всё, что случилось. Если они лягут вместе и Фрэнк встанет с провалом в памяти и без единого воспоминания о том, как именно они оказались в одной постели, то слишком много нужно будет разгребать. — Мамочка злится на меня? — Чего? — Мамочка… Она злится? — Ты имеешь в виду свою маму или мою? — Маму, — ответил Фрэнк, как будто этого было достаточно для объяснения. — Нет, Фрэнк. Никто не злится. — Это, конечно, не было до конца правдой, но Джерард не хотел, чтобы Фрэнк снова начал плакать. — Хорошо, — раздался шёпот. — Я правда люблю Донну. — Да, я знаю. Джерард выключил свет, игнорируя тихий стон, который издал Фрэнк, когда в комнате стало темно. Но даже после того, как парень устроился под одеялом и приготовился уснуть, Фрэнк продолжал о чём-то бессвязно говорить, пока наконец-то, наконец-то в половину седьмого утра он не отрубился к чертям. Что ж, примерно через два с половиной часа Джерарду нужно было на работу. *~*~*~*~* Фрэнк проснулся, ощущая собственный пульс в висках — молот, пытающийся пробиться внутрь черепа. Он застонал и перевернулся, толком ничего не видя; наконец его глаза сфокусировались на полном стакане воды, который стоял на тумбочке возле его кровати. Свет в комнате был, к счастью, неярким. Фрэнк оторвал взгляд от стакана и перевёл его ниже, на тумбу, где виднелись какие-то маленькие белые пятна. Снова простонав, он заставил себя сесть и зажмурился, пытаясь вернуть нормальную чёткость зрения. Белыми пятнами оказались таблетки для его кошмарной головной боли. Его руки тряслись, пока он пил воду и закидывал в рот таблетки; спасибо прекрасной холодной воде, которая немного успокоила жжение в горле и дала таблеткам попасть внутрь. Отставив стакан в сторону, Фрэнк вылез из-под одеяла и начал одеваться, постоянно путаясь в ногах и падая. В конце концов он ударился головой об угол шкафа и громко вскрикнул. — Фрэнк? — раздался сверху голос Донны. — Всё нормально? — Да, — ответил Фрэнк, поскуливая и потирая ушибленный глаз. — Я приготовила обед, тебе стоит съесть что-нибудь. — Хорошо, — сказал он слишком тихо, чтобы Донна его услышала, а потом встал и неуклюже начал подниматься по лестнице. — Ты что, вчера ещё и подрался? Почему у тебя глаз красный? — Дон стоял на кухне возле раковины с чашкой кофе в руках и смотрел на Фрэнка с явным разочарованием. — Не знаю, — пробормотал Фрэнк, проскальзывая за стол, после чего подошла Донна и поставила перед ним тарелку с салатом. — Не знаешь? Ты вообще помнишь хоть что-то с прошлой ночи? — продолжал спрашивать мужчина, тоже подойдя к столу. Фрэнк напрягся, когда оба его приёмных родителя сели напротив него просто так, без тарелок с едой. — Я… Я помню одну девушку, — начал он нерешительно. — Она… Она давала мне выпить. Сказав это, Фрэнк почувствовал, как его заживо съедает стыд. Он не мог как-то соврать и убедить их в том, что он не пил прошлой ночью, но сказать это им в лицо было… неуважением, дерзостью. Как будто ему было плевать на то, что он сделал. Как будто он совсем не уважает Донну, несмотря на то, что это было так далеко от истины, насколько можно было представить. — И что у вас было с этой девушкой? Ха, она увела тебя наверх? — Дон! — Жена шлёпнула его по руке и нахмурилась. — Что? — Мужчина улыбался, но Фрэнк совершенно ничего не понимал. Кажется, его слова показались Дону забавными, но Донна была явно не в восторге, и это было единственным, что имело значение. Он расстроил Донну и не знал, простит ли она его когда-нибудь. Фрэнк простонал и закрыл лицо руками. — Я надеюсь, ты никого не уводил наверх, Фрэнк, — сказала женщина с неприязнью. — Я даже не знаю, что это значит, — простонал Фрэнк, потирая лицо. Он хотел, чтобы таблетки уже подействовали, но надежда на это быстро испарялась. — Тогда не заморачивайся, — резко ответила Донна. Фрэнк не понимал, на кого она злится: на него или на своего мужа, но этот её тон всё равно делал ему больно. Ему уже хотелось вернуться обратно в кровать. — Съешь что-нибудь. Тебе станет лучше. Фрэнк взял вилку и начал есть. Листья салата были свежими, и, несмотря на то, что головную боль они не уменьшили, его желудок наконец успокоился. Пока он ел, родители с ним не разговаривали, предпочитая вместо этого перебрасываться фразами между собой, но как только он положил вилку, Донна сразу перевела внимание на него. — Я думаю, ты понимаешь, что нам нужно поговорить о вчерашнем, — сказала она. Фрэнк тяжело сглотнул и уставился в пустую тарелку. Тут же он почувствовал, что его тошнит, но был слишком напуган, чтобы попроситься выйти. Мозг рационально подсказывал ему, что Донна не станет бить его так, как это сделала бы Мамочка в такой ситуации, но тело помнило всю ту боль, которую он перенёс. Если бы Мамочка отпустила его на вечеринку, а он бы пришёл домой поздно — и пьяным, — то наказание, которое бы она придумала, точно превратило бы порку ремнём в шутливые тычки. — Прости, — тихо ответил Фрэнк, не зная, что ещё он может сказать; молчание начало сводить его с ума. В тишине его память начинала блуждать: как бы сильно он не скрещивал ноги под столом, он всё равно чувствовал нарастающую боль в спине от порки, которая была несколько недель назад. — Фрэнк… — Донна явно была разочарована, и он не мог этого вынести. Он так сильно любил её и совсем не хотел как-то обижать… — Мне очень жаль, Донна, — добавил он. — Да, я знаю, что тебе жаль. Но ты должен был быть дома к одиннадцати, и я сказала тебе не пить… — Мне очень жаль, — сказал Фрэнк; его голос и руки дрожали. Он повторял про себя снова и снова, что Донна не причинит ему зла, она не будет его бить, никто не будет его бить, но ничего не помогало. Теперь у него были неприятности, а неприятности его пугали. Он слишком хорошо знал, на что способны разозлённые матери. — Фрэнк, тебе надо успокоиться. — Мне жаль. — Больше никакие слова не шли ему на ум. Ему, правда, было жаль. Он не знал, чем думал. Он понимал, что мог выпить один коктейль, соврать, и об этом не узнают — но зачем ему вообще лгать Донне и, по сути, на неё плевать? — Я знаю, что тебе жаль, но ты всё равно наказан. — Наказан? — эхом отозвался он. — Да. Наказан. — Ты хотя бы знаешь, что это значит? — спросил Дон. Фрэнк не знал, что ответить. «Наказание» значило, что у него что-то забирают, но у Фрэнка не было ничего, кроме еды. Донна обещала, что никогда не будет его бить, но она ничего не говорила насчёт того, что будет кормить. Салат едва можно было считать обедом… Может, больше ему ничего не достанется до тех пор, пока Донна не решит сменить гнев на милость? Он похудеет, вся новая одежда станет слишком большой… И Донна снова будет злиться. Как Мамочка. — Так что? — спросила женщина, немного сбитая с толку. — Что я не… получу ужин, — прошептал Фрэнк. — Не начинай. Ты знаешь, что мы не будем морить тебя голодом, — грубо встрял Дон. Фрэнк вздрогнул, уже ожидая удара. Он так хотел, чтобы это наконец случилось — всего лишь одна хлёсткая пощёчина, чтобы не пришлось больше ждать. — Мне жаль. — Прекрати уже наконец. Знаешь, когда ты так часто говоришь это, искренность слов теряется. — Дон, угомонись. Фрэнк снова хотел извиниться, но не хотел злить Дона ещё больше. Его никогда не бил мужчина, и он не очень хотел узнавать, насколько это больнее. — Боже, он ведь знает, что не будет голодать здесь. Зато он знает, что ты увидишь, как он плачет, и будешь мягче с ним. — Дон… — Донна, он взрослый. Сейчас ты спустишь это ему с рук, и он никогда больше не будет воспринимать наши слова серьёзно. Ему вообще повезло, что ты уже не злишься насчёт того звонка. — О, замолчи, — ответила женщина, снова шлёпнув Дона по плечу. Она уже была в лучшем настроении, но Фрэнка занесло слишком далеко, чтобы ему от этого стало лучше. Звонок. Он помнил телефонный звонок от Мамочки. Он накричал на неё, вывалил на неё все, что чувствовал, сказал, как сильно ненавидит её за то, что она сделала… Вот только всё это он сказал не Мамочке. Это услышала Донна — потому что он, как идиот, записал её номер под именем «Мамочка», почему-то надеясь на то, что она сможет заменить того монстра, который его породил. Он сказал все эти ужасные вещи Донне. Донне! Может, она и нормально разговаривает с ним сейчас, но он знал, что она, наверное, думала о нём. Каким ненормальным надо быть, чтобы сказать такие вещи собственной матери? Матери, которая больна? Она не могла себя сдерживать. Фрэнк мог. Он знал, что так нельзя. Донна узнает, как он ужасно ведёт себя на самом деле, и больше он не будет ей симпатичен, что уж тут говорить про любовь. Его жизнь была так близка к идеальной, а потом он решил плюнуть на всё только из-за того, что какая-то симпатичная девчонка угощала его коктейлями, и он не хотел терять перед ней лицо. — Фрэнк, это значит только то, что после школы тебе нужно идти сразу домой, не ходить к друзьям или куда-то ещё, — сказала Донна. Фрэнк не смог ей ответить. Друзья? У него не было друзей. Больше не было. Джамия оставила его одного на вечеринке, и без неё он умудрился влипнуть в такие неприятности… Он больше не окажется в такой ситуации. Он поклянётся, что больше никогда ни с кем не будет разговаривать. Всё будет так, как было с Мамочкой: он будет тихим, послушным и перестанет путаться под ногами. Может быть, если он не будет попадаться на глаза Донне, она забудет о тех ужасных вещах, которые он сказал. Но как можно забыть то, как тебя обругал жалкий, неблагодарный демон? За всё то, что Донна сделала, он отплатил ей тем, что накричал на неё и обозвал сумасшедшей… Донна никогда не сможет забыть это. Даже если она сказала, что всё понимает, это не меняет ничего — он разозлил её и обидел. Фрэнк никогда за всю жизнь не чувствовал себя ужаснее. Это было хуже, чем когда мать унижала его за столом и кричала на него при других людях. Ей даже не нужно было быть рядом, чтобы Фрэнк услышал её голос. Он глупое, бесполезное, эгоистичное отродье Сатаны. Он никого не уважает, как вообще можно быть таким? Неудивительно, что другие люди его ненавидят. Он не заслуживает любви. — Можно мне пойти в комнату? — сбивчиво спросил Фрэнк, пытаясь не заплакать перед Донной: ему не хотелось, чтобы Дон кричал на него. — Сначала помой посуду, — ответила женщина. — И тебе стоит принять душ, прежде чем ложиться обратно. Фрэнк медленно встал из-за стола, взял тарелку, поставил её в раковину, открыл воду и начал мыть её, дрожа от страха. Его руки сильно тряслись и были скользкими от мыла и воды, поэтому он дважды уронил тарелку на дно раковины. Но потом, как раз когда он хотел уже поставить несчастный предмет посуды на сушилку, он выскользнул у него из пальцев и разбился об пол. Он вскрикнул от страха и отступил назад от осколков; ужас и сожаление смешались в нём с чувством вины и болью. Они подумают, что он сделал это специально — чтобы отомстить за наказание, — но все они знают, что он заслуживает только того, чтобы его вышвырнули на улицу. Его нужно вышвырнуть на улицу, заставить выживать, чтобы он научился ценить, наконец, то, что для него было сделано: новый телефон, новая одежда, новая кровать, да и просто — у него было место, где он может переночевать. Его сердце колотилось, он неотрывно смотрел на осколки стекла у своих ног, в его голове беспрестанно проносились образы того, что бы сделала с ним мамочка, если бы он вёл себя хотя бы вполовину так же неуважительно, как делал это с Донной и её мужем. Ему бы нельзя было есть, нельзя было бы появляться в доме, он бы вообще не смог сидеть после той порки, которую она бы устроила. Дурные воспоминания пролетали всё быстрее и быстрее, а Фрэнк мог только стоять и в ужасе на всё смотреть. А потом кошмар стал явью. Фрэнк ощутил руку на своём плече. — Прости! — закричал он, падая на тумбу с раковиной и моментально сползая на пол. Он поднял руки, чтобы закрыть лицо, зная, что сейчас ему влепят пощёчину, и зная, что теперь будет не пощёчина, а сильный пинок. — Мамочка, прости! — Он сжал колени вместе, защищая самые чувствительные живот и грудь. — Фрэнк, Фрэнк, тише, всё нормально. Руки вернулись и начали гладить его по волосам — но они были готовы сжаться в кулаки и потащить его за эти же волосы наверх. — Всё нормально. Я не злюсь. Такое со всеми случается. — С ним была Донна, не Мамочка, но это не успокоило его. Донна прижала Фрэнка к своей груди, положила одну руку ему на макушку, а второй гладила по спине, пока он плакал. Он чувствовал себя таким жалким и слабым: его голова всё ещё болела, тошнота не исчезала, и теперь он даже не мог дышать. — Тише, тебе нужно успокоиться. Всё хорошо. — Она говорила ему прямо в ухо, это было громко, но эти слова никак не могли проникнуть к нему в голову. Он бесил её и прекрасно это знал. Всё было так, как и говорил Джерард — Донне не нравилось, что он постоянно её трогает. Он только делает всё хуже. Она злится на него, а теперь он заставляет её утешать себя — заставляет ненавидеть его ещё больше. Пару раз споткнувшись, Фрэнк всё-таки встал на ноги и выбежал из кухни. Он подскользнулся на лестнице в подвал и почти упал, но вовремя схватился за перила. Оказавшись возле кровати, Фрэнк бросился на неё и уткнулся лицом в подушку, надеясь задохнуться. Всё шло так хорошо… Донна сказала, что любит его, подарила ему пару книг и одежду на день рождения. А теперь она ненавидит его. Она обязана ненавидеть его после того, как он кошмарно с ней обошёлся. Но он никогда не хотел её обижать! Он любил её, как не любил никого в этом мире, но поступил с ней так ужасно, как ни с кем не поступал… Теперь она никогда его больше не полюбит. Даже если она разрешит ему остаться в доме, то это лишь потому, что социальные работники заставили её. Точно так же, как бабушка заставила Мамочку оставить его. Фрэнк крепко закрыл глаза и, всхлипывая, попытался набраться храбрости, чтобы сделать то, что он был обязан сделать.