(Мама)

Фрэнк не хотел участвовать в этом. Он не понимал, зачем ему это нужно и почему он был обязан это делать. Но сколько бы раз он ни повторял, что не хочет и не будет ни о чём говорить, в ответ он слышал лишь то, что у него нет выбора. Видимо, бесед с социальными работниками и докторами было недостаточно — нет, он был обязан рассказать о том, что сделала его мама, в суде перед кучей незнакомых людей. Он должен прийти, признаться всем в том, как отвратительно он вёл себя, и поведать, что же он сотворил, чтобы так довести собственную мать. Нет, конечно, Фрэнк понимал, что его исповедь вызовет у слушателей жалость, но в глубине души они будут знать, пусть и сами себе в этом не признаются, что он больной грешник и его место в Аду. Люди будут сочувствовать ему, потому что в их глазах он ещё ребёнок, но они поймут: он получил именно то, что заслужил. И что ещё хуже: его мама будет там. Она услышит, как он оскорбляет её и обвиняет во всех смертных грехах, как он предаёт её, хотя бесчисленное множество раз заверял, что никогда, никогда никому не скажет. Если бы она сдержалась тем утром, не сделала бы ему так больно, он бы до сих пор молчал, но ведь она не понимала этого. Она будет ненавидеть его ещё сильнее — невыносимо было даже думать об этом. — Я не хочу идти туда, — шёпотом сказал Фрэнк сотруднице суда, которая вместе с ним ждала у дверей зала, когда их вызовут. Донна тоже была с ними; она стояла позади Фрэнка, поглаживая его по плечам в попытке успокоить, что не очень помогало. — Я знаю, зато после этого тебе не придётся больше ни о чём говорить, если ты не захочешь, — ответила женщина безэмоционально, не осознавая, как сильно такой тон ранил Фрэнка. — Это просто смешно, — прошипела Донна. — Я вообще не понимаю, почему он должен здесь находиться. У них недостаточно улик? — У обвиняемой есть право предстать перед обвинителем... К тому же у защиты есть вопросы, — пробормотала сотрудница, будучи явно не в восторге от происходящего. Сердце Фрэнка бешено заколотилось. Что от него могли хотеть защитники его матери? Что она сама хотела знать? — Что, они теперь его судят? — Нет, они пытаются доказать, что в момент нападения на него она была психически нестабильной. — Я не хочу идти туда, — вмешался Фрэнк, чувствуя, как им овладевают стыд и жалкий порыв разрыдаться прямо здесь и сейчас. Он не хотел плакать. Ему ещё даже ничего не успели сказать, а он уже в истерике. — Зачем заставлять его? — отчаянно воскликнула Донна, притягивая Фрэнка к себе и крепко обнимая. Он чувствовал себя маленьким ребёнком, хватаясь за неё и больше всего на свете желая, чтобы нашёлся способ избежать предстоящего позора. — Ему ведь больно. — Мне жаль, но нам нужно, чтобы он дал показания. — Он не в том состоянии, — настаивала женщина, сильнее прижав к себе Фрэнка, как будто так он не услышит их разговор. — Если вы всё-таки заставите его... Что, если всё это плохо кончится? — Для этого есть психологи, — последовал ответ. Донна снова зашипела и мотнула головой. — Мне жаль. Если бы он был младше или... если бы это было сексуальное насилие, мы бы не стали вызывать его. Но он уже почти взрослый, и это было нападение. Ему нужно дать показания. Фрэнк уткнулся носом в шею Донны и расплакался, повиснув на ней, пока она гладила его по голове. Он чувствовал себя загнанным в угол; если бы его колени не подкашивались и не тряслись так сильно, он бы убежал — всё что угодно, лишь бы выбраться оттуда. Когда, наконец, пришло время заходить в зал суда, Донне пришлось держать Фрэнка, чтобы он не упал. На жёсткой деревянной скамье ему лучше не стало, и, хотя в этом деле было мало свидетелей, в помещении всё же находились судья, адвокаты, другие юристы... А потом вошла она. Мамочка. Фрэнк заметил её, и, казалось, в ту же секунду его сердце остановилось вовсе. Её волосы, всегда такие красивые и уложенные в причёску, обрамляли её лицо спутанными и тусклыми кудрями; она сильно похудела и выглядела крошечной в огромном белом тюремном комбинезоне. Повернув голову, она увидела своего сына. Её глаза не изменились и были такими же, какими их запомнил Фрэнк: ледяными, пронизывающими насквозь, злыми... Не произнеся ни звука, Фрэнк одними губами сказал матери: «Прости», — но это заметила сотрудница суда и встала перед ним, не позволяя ему увидеть Линду. Донна так и не убрала руку с плеч Фрэнка, продолжая утешать и одновременно подбадривать его, даже когда в зал вошёл судья и сухо объявил о начале слушания. Во время вступительных заявлений Фрэнк сидел, уткнувшись лицом в плечо Донны, плакал и молил о том, чтобы Господь смилостивился и убил его на месте. Фрэнк любил свою маму. Она причиняла ему боль и даже злила его, но он всё равно её любил и хотел оставаться ей верным, а не делать её жизнь хуже, свидетельствуя против неё. Он жаждал одного: быть ей хорошим сыном несмотря на то, что она была не лучшей матерью. А потом пришло его время. Нужно было встать, привлечь к себе всеобщее внимание, сесть на тот высокий стул возле судьи... и заговорить. Они хотели, чтобы Фрэнк рассказал всё, но в горле будто застрял ком из тканевых полотенец: он не мог даже сглотнуть и еле-еле умудрялся дышать. *~*~*~*~* Донна не могла смотреть на то, что творилось в суде. Они убивали Фрэнка. Они все мучили его и прекрасно знали об этом, хоть и не хотели признаваться. Защита пыталась доказать, что миссис Айеро была тем утром не в своём уме, а обвинение собиралось использовать Фрэнка для того, чтобы доказать обратное: они хотели, чтобы он изобразил свою мать безжалостной и склонной к насилию, но при этом абсолютно здоровой и адекватной женщиной. Можно ли вызвать к жертве хоть какое-то сочувствие, если не бросить её к волкам и, пока хищники раздирают её на куски, не наблюдать агонию? Когда Фрэнка попросили в подробностях рассказать его часть истории с начала и до самого конца, он был в истерике ещё до того, как открыл рот и произнёс первое слово. Он отказался говорить, что делал в тот момент, когда Линда вошла в его комнату, но, хоть и с трудом, сбивчиво описал, как она ворвалась и потребовала, чтобы он снял штаны. Донна боролась со слезами изо всех сил, зная, что ей нужно оставаться сильной ради Фрэнка, который постоянно смотрел на неё в поисках поддержки, с трудом рассказывая о произошедшем. Но невозможно было не заплакать, когда он признался, что даже не пытался свести ноги вместе или как-то помешать Линде бить себя. Он так много раз повторил, что подчинился ей только из-за того, что не хотел злить, что казалось, будто он боится, что те, кто был в зале суда, подумают, что он не сопротивлялся совсем. Потом Фрэнк вдруг начал извиняться и не мог перестать молить Линду о прощении за всё то, что случилось, несмотря на то, что его сначала просил остановиться адвокат, а потом последовало требование судьи. Донна знала, что так произойдёт и, не в силах ничего сделать, закрыла лицо руками, пряча от Фрэнка свои собственные слёзы. Судья объявил о начале короткого перерыва, потому что защита всё ещё хотела помучить Фрэнка, как будто этого ещё не сделало обвинение. Как только Фрэнк оказался возле Донны, то сразу крепко прижался к ней, явно не собираясь отпускать. Он рыдал у неё на груди как младенец и, казалось, вообще не осознавал, что она ему говорила или делала. Если бы сопровождающая их сотрудница суда не так внимательно следила за Донной, та давно бы уже вывела Фрэнка на улицу через какой-нибудь служебный вход и убежала бы с ним как можно дальше. Донна видела, как Фрэнку было больно, и её убивало это; она не хотела позволять ему участвовать во втором раунде этой бойни, где защитники Линды наверняка обвинят его в том, что он лжёт или преувеличивает. Фрэнк же, так и не избавившись от отчаянного желания делать всё для своей матери — что было неудивительно после многих лет, проведённых в страхе наказания за ослушание, — скорее всего, просто согласится со всем, что ему скажут адвокаты. Донна с ужасом представляла, что может случиться, когда они приедут домой, и понимала, что ей снова придётся ходить за ним по пятам, чтобы он ничего с собой не сделал. Даже Зои вряд ли сможет успокоить его на этот раз. Спустя полчаса Донна должна была отвести Фрэнка обратно в зал суда. Он так и не перестал плакать, но всё же вернулся на своё место, где на него кровожадно воззрился адвокат Линды, несмотря на то, что судья специально для стороны защиты подчеркнул: «Будьте мягче». Мужчина задал тот самый вопрос, которого Фрэнк боялся больше всего. «Из-за чего ваша мать разозлилась?» Фрэнк стыдливо покачал головой и, закрыв лицо руками, разрыдался, когда судья велел ему ответить на вопрос. Донна ненавидела каждого в зале за то, что они делали с её сыном. Да, может быть, они не понимали, какую глубокую травму ему наносят, но она-то всё видела. Линда издевалась над Фрэнком и мучила его, считая, что он «поддался греху», и Фрэнку теперь нужно было признаться в этом перед толпой абсолютных незнакомцев. Неужели действительно, как сказала сотрудница суда, никто не верил, что заставлять Фрэнка давать показания — значит, причинить его психике ещё больше вреда? Адвокат в очередной раз повторил вопрос: — Фрэнк, чем вы занимались тем утром, когда ваша мать зашла к вам в комнату? Что послужило причиной для её действий? Сквозь рыдания Фрэнк с трудом выговорил: — Плохая вещь... — Плохая... Что? — упорствовал мужчина. — Плохая вещь, — повторил Фрэнк, так и не убрав ладони от лица. Его нескончаемые всхлипы заставляли присяжных чувствовать себя так неудобно, что они не могли даже взглянуть на него. — И что значит «плохая вещь»? — с едва различимой ноткой сарказма переспросил адвокат. Фрэнк замотал головой и, не в силах больше держаться, рухнул на пол, закрывая лицо руками от чужих взглядов. Он рыдал и рыдал, пока судья наконец, наконец не проявил каплю сострадания и, покачав головой, жестом не показал сотруднице поднять Фрэнка и вывести его из зала. *~*~*~*~* Джерард знал, что слушание закончится плохо, но когда Донна с Фрэнком вернулись домой, то последний едва мог стоять на ногах без поддержки. Он рыдал сильнее, чем в тот день, когда Джерард нашёл его, сгорбленного, под столом на складе Spend ‘N’ Save. Донна усадила его на диван, и он моментально свернулся в клубок, прикрыв голову и спрятав лицо. — Что случилось? — заволновался Джерард, переводя взгляд с матери на Фрэнка. Услышав, как открывается входная дверь, он сразу вскочил с дивана, но теперь не решался садиться обратно. Если Фрэнку нужно было свободное пространство, Джерард был готов его уступить. Из спальни прибежала Зои, но Фрэнк не обратил на неё никакого внимания. — Всё прошло не очень хорошо, — произнесла Донна, принесла из кухни стакан воды и аккуратно тронула Фрэнка за плечо. Он сел, убрал ладони от лица, и тогда женщина прислонила стакан к его губам. — Всё хорошо. Успокойся, ладно? Никто не будет больше задавать тебе вопросы. Фрэнк смог сделать лишь пару глотков, а потом согнулся обратно. Зои запрыгнула на диван, начала подталкивать его лапой и громко скулить, будто ей было так же больно, как и ему. Фрэнк повернулся и обвил руками шею своей любимицы, уткнувшись лицом в её шерсть. Донна тем временем переключила боевик, который смотрел по телевизору её старший отпрыск, на какую-то комедию и жестом показала Джерарду следовать за ней на кухню; парень не очень хотел оставлять Фрэнка, но догадывался, что вряд ли сможет сейчас успокоить его. — Так что случилось-то? — повторил Джерард, глядя на свою мать, которая начала что-то искать в шкафчиках, как будто намереваясь приготовить ужин. — Он был в таком состоянии ещё до начала слушания. — Он хотя бы дал показания или... — начал парень, постоянно поглядывая на дверь в гостиную и слушая, как Фрэнк разговаривает с Зои, пытаясь успокоиться. — Да. Но потом защита начала задавать ему вопросы... — Какого чёрта? Не его ведь судили, — раздражённо бросил Джерард. — Они хотели, чтобы он рассказал, что именно он делал тем утром и почему его мать так из-за этого разозлилась. Это нужно им, чтобы заявить, что она сумасшедшая. — Да ясно же, что она совсем поехавшая, — рявкнул Джерард, не в силах сдержать гнев. Преступником был не Фрэнк, так почему именно его унижали и допрашивали с двух сторон? Он не сделал ничего, но, тем не менее, это он плакал, сидя на диване, обнимая свою собаку и шепча, как он любит её и ценит — проговаривая вслух всё то, что он сам хотел услышать. — Это просто несправедливо. Не могу поверить, что они до такого додумались и решили, что протащить его через это — нормально. — Теперь эти идиоты триста раз подумают, прежде чем что-то делать, — процедил парень. — Я не позволю им выкинуть такое ещё раз, — твёрдо заявила Донна. — Если они попытаются провести ещё одно слушание, я откажусь. Я уберусь из этой чёртовой страны вообще, если понадобится. Они просто убьют его. В прямом смысле. — Я пригляжу за ним ночью, прослежу, чтобы он ничего не пытался сделать с собой. — Хорошо. Я попрошу твоего отца, чтобы он лёг сегодня на диван. На всякий случай. Не хочу, чтобы Фрэнк сбежал или... не знаю, попытался достать нож. Я всё-таки волнуюсь. — Я не дам этому случиться, — кратко бросил Джерард. Донна посвятила его в некоторые детали того, что было на суде, и принялась готовить ужин. Джерард же вернулся в гостиную и сел на диван рядом с Зои. — Всё нормально? — поинтересовался он, хоть и знал, что это не имеет смысла. Фрэнк ничего не сказал и продолжил перебирать шерсть Зои, но спустя пару секунд поднял голову и встретился с Джерардом взглядом; его глаза были красными и опухшими, а лицо — мокрым от слёз. — Там была Мамочка, — тихо произнёс Фрэнк. — Да? — Она посмотрела на меня. Не зная, что ответить, парень просто хмыкнул в знак того, что услышал его. — Как думаешь, они заставят меня вернуться туда? — последовал робкий вопрос. — Нет, — заверил его Джерард, качая головой и надеясь, что не солгал. Конечно, они не могли заставить Фрэнка снова пройти через такое унижение, это было бы слишком несправедливо. Хватит уже с него. — Я понимаю, что тебе сейчас... наверное, грустно, но я кое-что тебе принёс. Оно у нас в комнате. — Ты мне что-то принёс? — переспросил Фрэнк, всё ещё сидя в обнимку с Зои и ероша её шерсть. Парень кивнул. — С работы? — Нет, я не работал сегодня. Просто съездил в магазин. — Это ещё одни штаны? — полюбопытствовал он. Джерарду стало интересно, было ли это неким подобием шутки, поскольку невозможно было не заметить, что Фрэнк стабильно набирает вес и те вещи, что покупались для него раньше, уже становятся малы. — Нет, это подарок. Я кое-что приметил, пока гулял. — Ещё одна собака?! — чересчур возбуждённо воскликнул Фрэнк. — Нет, одной достаточно. — Кошка? — Хватит животных, — усмехнулся парень. — Принести тебе твой подарок? — Давай, — согласился Фрэнк и весь будто засветился изнутри от радости, глядя вслед направляющемуся в подвал Джерарду. Парень быстро спустился вниз и, взглянув на лежащий на кровати пакет, подумал, что хорошо наконец увидеть, как Фрэнк не нервничает в предвкушении подарка, а радуется. Взяв пакет, он вернулся наверх и вручил подарок Фрэнку, улыбнувшись, чего тот, правда, не заметил. Он уже не плакал, лишь изредка шмыгая носом, пока открывал пакет и заглядывал внутрь. Вытащив свой подарок — новенький фотоаппарат, — он обомлел и пару секунд просто таращился на Джерарда огромными глазами. — Я подумал, что как-нибудь можно пойти погулять и сделать пару фотографий. Искусство — это хороший способ... ну, выразить себя, и я знаю, что тебе не очень нравится рисовать. Можно сделать целый фотоальбом. — Ты покупаешь мне такие дорогие вещи, — изумлённо прошептал Фрэнк. — Ну... Ты этого заслуживаешь. — Майки будет завидовать. — Майки не нужен новый фотоаппарат, у него уже есть один. Ты забыл? Мы уже больше десятка лет покупаем ему такие подарки на день рождения и Рождество. Уж поверь мне, он не будет завидовать. Фрэнк всё продолжал крутить в руках коробку из-под фотоаппарата. — Я не заряжал его и вообще пока ничего не делал, так что... — Я хочу его настроить, — пробормотал Фрэнк себе под нос, открывая, наконец, упаковку и доставая камеру. — Тогда пошли, — ответил парень, поглаживая Зои и аккуратно подталкивая её, чтобы она спрыгнула с дивана. Когда препятствий между ними больше не осталось, Фрэнк придвинулся и крепко обнял Джерарда, а тот, недолго думая, повернул голову и поцеловал Фрэнка в щёку. Он понял, что поддаваться импульсу было не лучшей идеей, когда, отстранившись, заметил пристальный взгляд Фрэнка на себе. *~*~*~*~* Фрэнк лежал на кровати, просматривая новые фотографии. Камеру зарядили всего около трёх часов назад, но за это время они успели сделать множество снимков: по большей части на них была Зои, и Фрэнк успел сделать одно фото с Донной и пару-тройку с Джерардом. В какой-то момент камеру схватил Майки и принялся снимать Фрэнка, чтобы тот прекратил фотографировать его; Фрэнку же не очень это нравилось, но он понимал, что его друг не хотел как-то задеть его или обидеть, поэтому не спорил и не сопротивлялся, а просто удалил свои снимки без всякой задней мысли. Ему не нравилось, как выглядело его лицо в кадре, и единственными оставшимися фотографиями с ним были те, где он был с другими членами семьи — и те он оставил лишь из-за запечатлённых близких людей. Был один снимок, который особенно нравился Фрэнку. На нём были они с Джерардом. Парень обнимал его рукой за плечи, а головой касался его виска; он улыбался, и Фрэнк нашёл в себе силы улыбнуться ради него — хоть ему всё ещё и было грустно, — чтобы сделать хорошее фото. Он пытался не вспоминать о суде. Он надеялся, что, задвинув перед сном мысли о произошедшем в дальние уголки своего разума, сможет утром проснуться и убедить себя в том, что всё это было сном, очень плохим сном. — Фрэнк? — вдруг окликнул его Джерард, спускаясь по лестнице. — Да? — отозвался он, отложив камеру и наблюдая, как Джерард подходит всё ближе, вытирая голову полотенцем. — Как ты? «Нормально, — подумал Фрэнк. — Пока ты не спросил». Джерард только лишний раз напомнил, что всё случившееся было реальным. Что тот полный ненависти взгляд, которым одарила его собственная мать, был реальным, что ему пришлось сознаться в грехопадении перед целой толпой незнакомцев и что именно из-за этого маме пришлось сделать то, что она сделала. Это был самый унизительный, самый постыдный и позорный момент в его жизни. — Я не собираюсь ничего делать, — тихо ответил он, прекрасно понимая, почему Джерард интересуется. — Да, знаю... Но ты расстроен. — Всё нормально, — Фрэнк выключил фотоаппарат и положил его на тумбочку. — Я волнуюсь, — мягко сказал парень. — Всё нормально, — повторил Фрэнк, чувствуя, как его съедает стыд. — Это... прозвучит странно, но я думаю, тебе стоит сегодня лечь со мной. — Зачем? — поинтересовался Фрэнк, пытаясь спрятать своё лицо и не вызвать подозрений, потому что его щёки уже начали гореть. — Чтобы я узнал, если ночью ты вдруг встанешь, — тут же отозвался парень, смотря на него печальным понимающим взглядом. — Я не буду ничего делать, — снова попытался убедить его Фрэнк. — Я знаю. Но мне будет лучше, если... я смогу приглядеть за тобой. Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое. — А где будет спать Зои? Она спит со мной, а у тебя нам всем не хватит места. — Одну ночь можно поспать и без неё. — Но ей будет одиноко, — возразил Фрэнк, бросая взгляд в изножье кровати, где спала его любимица, подёргивая одной лапой. — Фрэнк, с Зои всё будет отлично. Я волнуюсь за тебя, и я не хочу, чтобы посреди ночи ты проснулся и... что-нибудь сделал. Поэтому мне будет спокойнее, если ты ляжешь со мной. Фрэнк вздохнул, пробежался глазами по всей комнате, не желая встречаться с Джерардом взглядом, и неохотно ответил: — Ладно. Они неловко поболтали ещё около получаса, прежде чем Джерард объявил, что настало время сна. Фрэнк переоделся в пижаму и робко забрался в кровать. Да, он спал с Джерардом в одной постели после каждой из своих «попыток» — чтобы парень присматривал за ним, — но в этот раз всё было по-другому. Ему было больно, но не так плохо, как раньше. Он вполне мог лечь спать и в своей кровати, без Джерарда. Раньше он просто срывался, рыдал, трясся в истерике и отчаянно нуждался в одном: паре чьих-то рук рядом, чтобы они не дали ему упасть ниже. Сейчас же он был вполне спокоен, но боялся того, что, пролежав в темноте достаточно долгое время, он позволит своему сознанию уплыть и перестанет контролировать себя. Джерард лёг, повернувшись спиной. Сначала Фрэнк был рад тому, что он не спит к нему лицом и не обхватывает его руками и ногами, как раньше, но, когда дыхание парня выровнялось и стало глубже, означая, что Джерард уснул и оставил его одного, Фрэнка начал одолевать страх. Ему было невероятно жарко, но он не решался двигаться, боясь разбудить Джерарда, зная, что тот не даст ему покоя. Он медленно перевернулся и осторожно высунул ногу из-под одеяла, чтобы стало хоть немного прохладнее. Потом он чуть ближе подвинулся к Джерарду и упёрся лбом между его лопаток, утыкаясь носом ему в спину и закрывая глаза. Он хотел спать, но его мозг отказывался отдыхать. Он думал о суде и Мамочке, думал о том, как оказался там и что его заставляли рассказывать. Он никогда не знал большего позора в жизни, чем это. Может, Джерард всё же был прав, может, спать одному — не лучшая идея сегодня... Фрэнк снова зашевелился, осмелившись полностью прижаться к Джерарду сзади. Так Фрэнк чувствовал себя более защищённым, но далеко не в той степени, как когда Джерард во сне обнимал его.