(Мама)

В то же самое время, когда Фрэнк лежал на полу дома у Джамии, играя и тискаясь с её круглым жизнерадостным мопсом, его мать сидела в очередной тускло освещённой комнате с каким-то странным мужчиной. Она повстречала стольких странных мужчин с той минуты, как отдала своего сына странной женщине, которая пришла к ней на работу… С той минуты, как избила своего единственного сына. Ей говорили, что она монстр. Демон. Жестокая. Одержимая. Злая. Ненормальная. Безжалостная. Бессердечная. Последнее прилагательное вызывало у неё больше всего возражений. Они называли её бессердечной, но она по-настоящему сожалела о том, что сделала. С того момента, как ремень выпал из её руки, она почувствовала сожаление, раскаяние; не только потому, что понимала: она зашла слишком далеко, — но и из-за того взгляда, которым одарил её сын. Этот мальчик… Он выглядел беспомощным. Те дьявольские искорки, которые всю жизнь были в его глазах, исчезли. Тот вселившийся в него демон, который заставлял его так плохо вести себя, покинул тело её сына и оставил его страдать от последствий. Она никогда не собиралась делать больно Фрэнку. Она лишь хотела, чтобы он остановился. Она хотела оградить Фрэнка от отвратительной привычки потакать своим грешным, грязным мыслям. Она слишком хорошо знала, к чему приводила мужчин похоть, и не собиралась позволить своему сыну, этому нежеланному существу, которое вышло из её матки, стать одним из этих жестоких, агрессивных созданий. Но когда она увидела, как он отчаянно рыдает, когда увидела, как сильно он старается слушаться её и не сдвигать ноги несмотря на удары и шлепки, она поняла, что жалеет его. Она не винила его ни в чём, когда он рассказал о случившемся полиции, но хотела бы, чтобы он понял: она никогда не сможет полюбить его после того, как он добровольно отдал её в клешни этих странных мужчин. — Миссис Айеро? Линда смотрела в стол, отказываясь поднять взгляд на собеседника. Если бы она на него посмотрела, то это бы значило, что она приглашает его в свою голову — даёт доступ к своим мыслям и разрешение читать их как раскрытую книгу. — Миссис Айеро? Меня зовут Стивен Бельмонт. Я психолог. Вы знаете, почему вы здесь? Линда покачала головой, хотя очень хорошо понимала, зачем они прислали доктора. Он объяснил ей, что он — консультант, которого пригласил адвокат, чтобы проанализировать её психическое состояние и на основании этого выстроить линию защиты. — Мне нужно задать вам несколько вопросов, миссис Айеро. Вы согласны со мной сотрудничать? — спросил доктор Бельмонт. Линда продолжала молчать и смотреть в стол. — Хорошо… Линда… Могу я называть вас Линдой? — Нет, — резко сказала она. — Хорошо. Миссис Айеро, давайте поговорим о пятнадцатом сентября. Это был понедельник. Вы помните то утро? — Да. Это было то утро, когда она поймала своего сына за грешным занятием — подслушивала за дверью, чтобы не видеть, как он высвобождает своё семя. Она догадывалась, что он пытается не шуметь, но безошибочно распознала тот звук, который издавала его ладонь, ублажая плоть — мерзкий, отвратительный мокрый звук. А тот противный стон, который он издал, закончив своё дело, будет навеки отдаваться в ушах Линды эхом. Этот грязный, омерзительный скулёж… — Давайте поговорим об этом, миссис Айеро. Во сколько вы тогда проснулись? — Рано, — ответила она. — Слишком рано. — Вас что-то разбудило? — Мой сын. — Фрэнк? — Да. — Как он разбудил вас? Линда почувствовала, как её губы поджимаются в отвращении при одной мысли об этом. — Я услышала звуки из-за стены. — Какие звуки? Она не говорила полицейским и адвокату о том, что сделал её сын. Она боялась, что опозорит мальчика, но теперь, когда её заперли в клетке, как животное, лишив света и всякого человеческого достоинства, она больше не будет держать это в секрете. И она рассказала мужчине о том, что услышала, и том, как это было мерзко. — Это был первый раз, когда вы узнали, что он делает это? — спросил доктор Бельмонт. — Нет. — Что вы сделали в первый раз? — Я сказала, что это грешно, что он не должен так больше делать и что, если я увижу это снова, он будет наказан. — Вы сказали ему, как именно он будет наказан? — Нет. — Тогда вы знали, что сделаете с ним, если это случится ещё раз? — Нет. — Нет? Линда замешкалась и покачала головой. — Я думала, что я… выпорю его или… пораню ему руки, чтобы он больше не мог делать это и впредь думал лишний раз, прежде чем воплощать свои похотливые мысли в жизнь. — Миссис Айеро, могу я спросить, почему вы так против этого? Это абсолютно естественно для мальчика его возраста. Естественно. Какое мерзкое слово. Естественно… Вести себя так омерзительно было в его «естестве». Он был лишь жалким животным, которое поддавалось своей природе. Но Линда сомневалась, что психолог тоже думает так. — Это грешно. Я никогда не вела себя так в детстве. — Вы сказали, что это грешно… Вы думаете, что это нарушает Божьи законы? — Это омерзительная привычка, и я не потерплю подобного в своём доме, — сказала Линда. Доктор Бельмонт тяжело вздохнул и опёрся локтями о стол. — Миссис Айеро, о чём вы думали перед тем, как начать бить Фрэнка? — О том, что он грешен, и о том, что он должен научиться не поддаваться похоти, как животное. — Когда вы решили, как именно будете бить его? — Я не знаю, — ответила Линда, отворачиваясь. — Когда вы услышали звуки из его комнаты, о чём вы подумали в первую очередь? Вы подумали о чём-то кроме того, что ваш сын грешен? — Я подумала о том, как остановить его. Я хотела, чтобы он остановился. — Вы думали о том, чтобы постучать в дверь и сказать ему это? — Нет. — Нет? — Мне нужно было, чтобы он прекратил ради своего же блага. — Прекратил мастурбировать или заниматься сексом вообще? Линда не знала, что сказать, и сжала губы. Это был вопрос, ответ на который был ей неизвестен. Она лишь хотела уберечь всех от Фрэнка. Она знала, на что способны мальчики, особенно те мальчики, которые до краёв наполнены грехом и похотью. — Ответьте на вопрос, миссис Айеро. — Я не хочу, чтобы он поддавался похоти, — произнесла Линда. — Никогда. — Это не то, о чём я вас спрашивал. — Я не хочу, чтобы мой сын был грешником, — ответила она. — Миссис Айеро, вы хотели навредить своему сыну так, чтобы он никогда не смог быть сексуально активным? Линда отказалась отвечать. Она не знала ответа на этот вопрос. От мысли о том, что её сын может вырасти тем, кто будет подчинять себе беспомощных девушек во время, свободное от ублажения себя, её тошнило. Если она может сделать что-то, чтобы не дать ему растлить какую-нибудь невинную девочку, то она сделает это. И она сделала. — Миссис Айеро, что вас так сильно злит в вашем сыне? — Он содомит. — Вы били и унижали своего сына задолго до того, как было выпущено видео, — неодобрительно сказал доктор Бельмонт. — Он мальчик, — пробормотала Линда. — А я знаю, кем становятся мальчики, когда вырастают. Видимо, она сказала нечто ценное, потому что доктор быстро записал что-то в своём маленьком блокноте. Линда прищёлкнула языком и ещё дальше отвернулась от собеседника, почти глядя через плечо на стену позади себя. — Кем вырастают мальчики? Что они делают? — Подчиняют себе девочек. Растлевают и совращают их. Заставляют рожать очередных мальчиков... И уходят. — Вы боялись, что ваш сын вырастет насильником? — Все мужчины — насильники. Каждый из них, — ответила Линда, повернулась к доктору и посмотрела ему прямо в глаза, давая понять, что знает о его пороках. — Вы подвергались насилию в сексуальном плане? — У меня есть ребёнок? — съязвила женщина. — Ваш муж изнасиловал вас? Линда снова отвернулась. Она не хотела думать об этом мужчине — об этом отвратительном, но таком обаятельном мужчине. Она была бессильна. У неё не было выбора: либо выйти замуж, когда её позвали, либо остаться жить со своей матерью до самой смерти. У Линды не было выбора. Она вышла замуж за этого змея-искусителя и позволяла грешить с ней так, как ему того хотелось. Но потом он заставил её выносить ребёнка... и бросил её разбираться с ним самостоятельно, когда она отказалась продолжать его грязные игры. Мальчик родился, а мать никогда не должна выполнять функции сексуального объекта. Она уже выполнила своё предназначение. Её мужчина так не считал и ушёл... Ушёл, оставив её с младенцем, который появился на свет и продолжал жить лишь по воле отца, несмотря на все её слёзы и мольбы. Потом появилась Мама и продолжила стыдить её. Она обвиняла Линду, говорила, что ей не нужно было заключать помолвку, говорила, что если бы она была хорошей, невинной девочкой, она бы осталась дома со своей мамой, а не сбегала с мужчиной. Если бы Линда была праведной, то ей бы не пришлось потом терпеть в своей жизни вечно воющего младенца, который вырос и стал прилипчивым, слишком эмоциональным ребёнком, который, в свою очередь, превратился в грязного, грешного подростка… — Миссис Айеро? Ваш муж совершал в вашем отношении акты сексуального насилия? — Нет, — призналась она. Возможно, если он изнасиловал её тогда, она бы не чувствовала себя так плохо сейчас. Возможно, если бы тот мужчина овладел ей против её воли, если бы она не позволила себе тогда утонуть в его липких, похотливых комплиментах, то сейчас бы не чувствовала такого сильного стыда. — Тогда почему вы ответили на мой вопрос фразой «Есть ли у меня ребёнок?» — Потому что я не хотела этого ребёнка. Он заставил меня родить. Я не хотела этого ребёнка. Я никогда его не хотела. Он ужасен. — Кто ужасен? — Мужчина. Мужчины, — повторила Линда, снова смотря доктору Бельмонту прямо в глаза. — И Мама. Я говорила ей, что не могу родить ребёнка, но она заставила меня. Я сказала ей однажды, что сделаю аборт, и тогда она закрыла меня у себя дома. Она не давала мне уйти. Она и тот мужчина держали… — «Тот мужчина» — ваш муж? — Мой муж… Они держали меня в комнате, смежной с комнатой Мамы. — Они заперли вас в комнате на всё время беременности? — Дверь никогда не была закрыта, но я знала, что не смогу уйти. Мама слышит всё. Когда я пыталась уйти, она поднималась ко мне наверх и начинала нести свою чушь. Я бы отдала все, чтобы просто ударить её по лицу и наконец заткнуть. Когда она не могла прийти и унизить меня, то приходил мой муж и убеждал, что ребёнок будет для нас благом. Рождение ребёнка будет для нас благом, оно спасёт наш брак. Он обещал, что не бросит меня, если я произведу этого младенца на свет. Линда часто заморгала, почувствовав в глазах слёзы. Он обещал ей. Он держал её за руку, целовал её пальцы прямо под сверкающим обручальным кольцом, обещал, что никогда не уйдёт, и говорил, что ей нечего бояться. — Вы причиняли Фрэнку боль из-за того, что муж ушёл от вас? Он держал её за руку и целовал её пальцы прямо под сверкающим обручальным кольцом… когда она вопила и рыдала, выталкивая из своего тела этого ужасного окровавленного маленького демона. Он держал её за руку и целовал её пальцы прямо под сверкающим обручальным кольцом, когда она плакала и умоляла врачей не давать ей в руки это. Он держал её за руку и целовал её пальцы прямо под сверкающим обручальным кольцом, когда её заставляли приложить демона к своей груди, чтобы он капля за каплей высасывал из неё жизнь. Он держал её за руку, целовал её пальцы прямо под сверкающим обручальным кольцом и обещал, что никогда не оставит её одну. Но потом он ушёл, оставив её одну с ребёнком. С ребёнком, у которого было его имя, его лицо, глаза, волосы, кожа… его похоть. Линда Айеро скорее сгорит в аду, чем позволит своему сыну измучить какую-нибудь совсем ещё невинную девочку своими грешными деяниями, как сделал его отец. — Миссис Айеро? Линда посмотрела на доктора Бельмонта, потеряв всякую охоту возражать ему. — Почему вы не отдали сына в приёмную семью или не попросили помощи у родственников, когда ушёл ваш муж? — Вы не знаете, что происходит с детьми в приёмных семьях? — спросила женщина. — Такие вещи постоянно показывают по новостям. Они… насилуют их — все эти мужчины. Даже мальчиков. Я никому не позволю изнасиловать своего сына. — Миссис Айеро, наказание, которому вы подвергли своего сына, может быть расценено как сексуальное насилие. Оно несёт с собой те же самые эмоции и последствия, какие несёт изнасилование. Как это заставляет вас себя чувствовать? — Как что заставляет меня себя чувствовать? — спросила Линда, всё ещё пытаясь сдерживать слёзы. — Знание того, что ваши действия принесли ему те же чувства стыда и беспомощности, какие испытывали вы, когда вас заставили рожать ребёнка. Не от этого ли вы хотели его спасти? Поэтому вы не хотели, чтобы он оказался в приёмной семье? Потому что не хотели, чтобы кто-нибудь использовал его так же, как использовали вас тогда? — Я никогда не хотела причинять боль своему сыну, — сказала Линда. Это были те же слова, которые она сказала своей матери тем утром сразу же после того, как к ней вернулись чувства. — Тогда почему вы продолжали бить его? Он, без сомнения, просил вас остановиться. Почему вы не остановились? — Когда Линда не ответила, доктор продолжил: — Что вы почувствовали, когда услышали, как он плачет? Это понравилось вам? — Нет, — ответила женщина, резко мотнув головой. Лицо её сына, искривлённое от боли, мокрые и красные щёки, открытый рот… Его крики мучали её каждую ночь, когда она пыталась заснуть на холодной жёсткой тюремной койке. Они напоминали ей свои собственные крики, которые она издавала, производя его на свет. — Это причинило вам боль? — Да. — Но вы не отвезли его в больницу… — Я не знала, что ему больно, — прошептала Линда. — Его стошнило в ванной. Он рассказал нам, что вы заходили туда; хотели убедиться, что он готов идти. Потом вы заставили его идти в школу пешком… Доктор изо всех сил старался сделать из неё какого-то монстра. Но это было так похоже на мужчин… Конечно же, Фрэнк не сделал ничего неправильного и не заслужил наказания. Грех и похоть были для него «естественными» вещами. — Что вы почувствовали, когда миссис Уэй пришла сказать вам, что забирает вашего сына? — Я была счастлива. — Вы были счастливы? — Да. — Почему? — Потому что его забирали у меня — и это была женщина. Не мужчина. — Вам был важен тот факт, что именно женщина собралась взять Фрэнка под свою опеку? — Женщина не будет насиловать моего ребёнка. — Почему вы боитесь того, что мужчины могут изнасиловать вашего сына? — Потому что это присуще мужчинам. — Хорошо… — Он задавал ей ещё какие-то вопросы, но она перестала слушать. Ей стало интересно, что происходит с Фрэнком. Он попал в больницу. Он перенёс операцию из-за неё. Когда Линда взяла тем утром свой ремень, то никогда бы не подумала, что всё может закончиться вот так. Когда она собиралась на работу, то ждала звонка из школы, который бы сказал ей, что её сына избили хулиганы. Так было всегда. Фрэнк всегда защищал её. Но не теперь. Интересно, что он делает сейчас, освободившись от неё? Он не может быть похотливым и грешным — теперь он чистый. Он невинный. Он будет хорошим, послушным мальчиком. Она исправила его. *~*~*~*~* Фрэнк медленно вошёл в дом семьи Уэй, не зная, чего ожидать. Донна стояла на кухне возле плиты, что-то перемешивая в кастрюле. Когда она услышала, как открывается дверь, то повернулась и посмотрела на Фрэнка; выражение её лица было одним из тех, которые он знал слишком хорошо. Как только их глаза встретились, мальчик сильно прикусил нижнюю губу и замер в проходе. — Фрэнк, ты должен был прийти домой сразу после уроков, — сказала Донна. Её тон был ровным, но выражение её глаз производило такое же впечатление, как если бы она начала кричать. В животе у Фрэнка всё мгновенно сжалось; когда мальчик попытался проглотить ком в горле, то чуть не задохнулся. Донна злилась на него. Единственная женщина, которая впервые за всю его жизнь хорошо обращалась с ним, единственная, кто отвечала ему той же любовью и привязанностью, которую он дарил ей, злилась на него. Фрэнк не видел в её глазах раздражения или нетерпения. Он видел злость. Инстинкты говорили ему развернуться и бежать прочь — убежать из дома и исчезнуть, пока она не успела ударить его. Фрэнк знал, что собственноручно открыл ей полную власть над ним в тот момент, когда прошептал, что любит её. Ей не нужно было бить его или повышать голос, чтобы причинить ему боль. Всё, чего было достаточно — это сказать, что он разочаровывает её, что он — просто пустое место, что он не уважает её, что он не заслуживает ничьей любви, не говоря уже о её любви… — Ты должен приходить домой тогда, когда я прошу тебя. Если тебе нужно задержаться, попроси Майки позвонить мне или сначала сам приди сюда, а потом иди, куда хочешь. Я не имею никакого желания бегать по всему городу и искать тебя. — Прости, — тихо ответил Фрэнк, не в силах поднять голову и посмотреть Донне в глаза. — Иди убери свою сумку и вымой руки, сейчас будем ужинать. — Женщина развернулась обратно к плите, но даже несмотря на это, Фрэнк не мог заставить себя сдвинуться с места. — Я не очень хочу есть, — так же тихо продолжил он, всё ещё чувствуя нервную тошноту. У него обычно пропадал аппетит, когда происходило что-то неприятное, и любая попытка поесть просто приводила к тому, что его рвало. Фрэнк не хотел, чтобы это произошло на глазах у Донны… Она и так уже ненавидела его. — Убери сумку и вымой руки перед ужином. Глаза мальчика наполнились слезами; опустив голову, он заторопился вниз, в спальню, но поскользнулся на последней ступеньке и упал, больно ударившись коленками. Оказавшись на полу, он громко всхлипнул, выпуская накопившиеся эмоции и чувствуя зарождающийся стыд. — Чёрт! Эй, эй, что случилось? Фрэнку даже не дали шанса подняться самостоятельно: вокруг его тела мгновенно обвились тёплые руки, которые помогли ему встать. — Сильно ударился? Фрэнк покачал головой и попытался вывернуться из объятий Джерарда. Он не хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии, и понимал: если Джерард узнает, почему он плачет, то сразу же отпихнёт его в отвращении. — Хватит. Что случилось? Ты сильно ударился? — Нет, я поскользнулся на последней ступеньке, — пробормотал мальчик, вытирая лицо и безуспешно пытаясь вырваться. — Точно? Было ощущение, как будто ты упал как минимум с середины лестницы… Как твои колени? Ты можешь встать? Джерард попытался поднять Фрэнка на ноги, но мальчик не мог устоять на полу. Его колени ужасно тряслись, и это было не только из-за падения. — Фрэнк, что происходит? — Джерард начал поглаживать его по спине, но этого было недостаточно, чтобы мальчик успокоился. Не теперь, когда он практически уничтожил все свои шансы на счастливую жизнь в этом доме. Он рассердил Донну, разочаровал её, доказал, что недостоин её доброты… Он знал, что ещё не сделал ничего плохого — настолько плохого, чтобы его попросили уйти, — но всё же он разозлил Донну, не успев даже толком обжиться у неё дома. Это вгоняло его в тоску. Он хотел ещё хотя бы один раз попытаться быть послушным — попытаться заслужить любовь… Но он никогда не будет заслуживать любви. Ни от Донны, ни от кого-нибудь другого. — Ну чего ты плачешь? — продолжал спрашивать Джерард, слегка подталкивая Фрэнка локтем одной руки и поглаживая его ладонью второй по спине и плечам. — Разозлил Донну, — выдавил сквозь слёзы мальчик, только чтобы Джерард перестал спрашивать его об этом. Фрэнк не хотел вспоминать то, что случилось наверху. — Маму? Нет, Фрэнк, она не злится на тебя. Ты напугал её. — Нет, она злится. — Джерард просто не видел её глаз. Он не знал, какой разъярённой была Донна в тот момент — пусть даже она и не кричала на него. — Она злится, но на Майки, которого отстранили от школы на три дня за то, что он обругал того придурка-математика; ты просто напугал её, когда не вернулся домой вовремя. — Она злится на меня, — повторил мальчик. В тот момент эта мысль была единственной в его голове. Все те хорошие ощущения, которые он испытал, подружившись с Джамией и её мопсом, исчезли. Фрэнк чувствовал вину даже за мысли о том, что может быть счастлив. Донна ведь говорила им с Майки идти домой после уроков… Но ведь Мамочка никогда не интересовалась, во сколько он приходит домой — главное, чтобы он возвращался, потому что тогда никто не мог обвинить бы её в пренебрежительном отношении к собственному ребёнку. Фрэнку даже не приходило в голову, что Донна имела в виду прийти сразу же после уроков. — Фрэнк, она не злится. Хочешь, я приведу её, и она сама скажет тебе… — Нет! — вскрикнул Фрэнк. Он не даст Джерарду привести её сюда, чтобы она смотрела на него с тем же отвращением на лице, как у Мамочки, когда его слёзы раздражали её. — Так, ты уже ведёшь себя, как четырёхлетний ребёнок. Я знаю, что ты расстроился, и знаю, что тебе не нравится, когда на тебя сердятся, но я клянусь тебе — она не злится. Не надо плакать. Джерард мог повторить эти слова столько раз, сколько хотел, но это не могло сделать их правдивыми. — Мальчики, я накрываю на стол, — раздался голос Донны сверху. Фрэнк дёрнулся, услышав его, но позволил Джерарду прижать себя ближе. Когда парень собрался вставать, Фрэнк двигался синхронно с ним, пытаясь почувствовать себя в безопасности. Может быть, Донна и злилась… но Джерард точно нет. Хотя он вполне может рассердиться, если Фрэнк не перестанет лепетать всякую чушь, как младенец. — Я не хочу есть, — прошептал мальчик, обнимая Джерарда поперёк туловища и прижимаясь к нему изо всех сил. — Мне нехорошо… Если меня стошнит, она точно будет сердиться. — Она не будет сердиться. Я сто раз уже сказал тебе — она волновалась. Она подумала, что ты убежал из-за ссоры с Майки, и не знала, вернёшься ты домой или нет. — Я не хочу, чтобы меня тошнило, — проскулил Фрэнк. — Хорошо… Хорошо. Не беспокойся. Я сейчас поговорю с ней. Давай ты… Давай ты пойдёшь и полежишь немного, ладно? Я поговорю с мамой. Фрэнк позволил Джерарду отвести себя к кровати и уложить; он стянул с себя обувь и пальто, а потом завернулся в одеяло. Джерард расправил его одеяло и даже одарил его последним ласковым прикосновением, прежде чем уйти наверх — чуть взъерошил ему волосы. Фрэнк лежал, вслушиваясь в голоса наверху, но пытался не зацикливаться на том, что именно говорила Донна или каким тоном. Он не мог вынести даже и мысли о том, что разочаровал её. Это было намного хуже, чем любой удар, любое оскорбление, любая обида. Даже если он и не сделал ничего особенно плохого — и он абсолютно точно знал, что преувеличивает, но это лишь делало ему ещё хуже, — Донна всё равно была несчастлива. И именно Фрэнк принёс ей это несчастье. Он был виноват. Он был виноват во всём. *~*~*~*~* — Ты просто не понимаешь! — воскликнул Джерард, пытаясь не повышать голос, чтобы его не услышал Фрэнк. — Я знаю, что ты злишься, потому что Майки отстранили, а Фрэнк не пришёл вовремя, но это слишком много для него. — Джерард, я не кричала на него. Я сказала ему всего лишь пойти и вымыть руки перед ужином. Донна вела себя так, будто ничего не произошло — это был её защитный механизм. В обычные дни этот механизм предотвращал крупные ссоры, но наличие Фрэнка в их семье переворачивало все обычные пути решения проблем вверх тормашками. — Его стошнит, если ты заставишь его сейчас есть. У него практически паническая атака. Донна вздохнула и перестала раскладывать еду по тарелкам. — Я даже не кричала на него, Джерард. Мне пришлось сказать, что это не дело — уходить невесть куда и ничего мне не говорить. Если он нервничает, это не значит, что я не могу сказать ему о правилах этого дома. Я говорила утром им с Майки идти домой сразу же после школы. Фрэнк не пришёл… — Я знаю. Ма, я знаю, но нам нужно найти какой-то другой способ говорить с ним о таких вещах. Он сейчас мучается, и ведь ничего даже не произошло. — Чего ты хочешь от меня? Чтобы я пошла и извинилась перед ним? — Не знаю, — ответил Джерард, задумчиво качая головой. Ему было больно видеть мальчика таким расстроенным — но ещё больнее было понимать, что он толком ничего не может сделать. Фрэнк причинял себе намного больше боли, чем причиняли ему все окружающие люди. Его самооценка, личное достоинство, уверенность — всё это напрямую зависело от того, что думает Донна. Если Донна была несчастлива, то Фрэнк был абсолютно раздавлен и повержен. — Не знаю, я не хочу оставлять его сейчас одного, поэтому просто возьму с собой тарелку и поем с ним. — Джерард, я думаю, что он в состоянии побыть один, без тебя, — ответила женщина, закончила накладывать еду и понесла первые тарелки к столу, где уже сидели Майки и Дон. — Мам, у него суицидальные наклонности. Нельзя оставлять его одного, когда он расстроен. — Что? — Донна поставила тарелки на стол и, намекнув мужу и сыну, чтобы они сами взяли себе порции, затащила Джерарда обратно в кухню. — Когда он тебе это сказал? — Он может и не говорить, я и так знаю. — Джерард… — Когда соцработница сказала Фрэнку, что его заберёт к себе бабушка, он ответил, что выпьет отбеливатель, если его отправят с ней. Выпьет отбеливатель. Это ненормально. Это не обычная отмазка типа «Я не хочу идти, поэтому просто скажу какую-нибудь чушь, чтобы вы отстали». Ещё, кстати говоря, я спросил недавно, думал ли он когда-нибудь о том, чтобы причинить себе боль, и он просто пожал плечами. Понимаешь, он ничего мне не сказал… — Значит, завтра мне придётся рассказать об этом его психотерапевту. — Его психотерапевт — женщина? — спросил Джерард. Если его догадки верны, то всё это не закончится чем-то хорошим… — Да, а что? Это как-то помешает? — Не знаю, — ответил Джерард, взял пустую тарелку и пошёл в столовую, чтобы положить себе еды. Он взял себе двойную порцию, надеясь чуть позже уговорить Фрэнка поесть, и сделал мысленную пометку, исключив из своего ужина мясо — он знал, что мальчику не понравится, если он сделает иначе. — Если бы ты не думал, что это может превратиться в проблему, то не заговорил бы об этом, — сказала Донна. — У меня просто такое ощущение, что Фрэнк не будет рассказывать о том, как его била мать, другой женщине. Он… вроде как боится вас. — Нас? — резко переспросила Донна. — Женщин, Фрэнк боится женщин. — И с чего ты это взял? — Когда он не спит по ночам и лезет ко мне, я постоянно говорю ему, что он меня бесит — и он не взвинчивает себя до такого состояния, а тебе стоит просто вот так на него посмотреть, и он уже в истерике. — Как посмотреть? — Именно так, — бросил парень, вытащив из ящика две вилки, и направился обратно в подвал. — Это реально жутко. — Замолкни, — сказала ему мать, закатывая глаза и подхватывая последние тарелки, чтобы унести их в столовую. Джерард спустился вниз, в подвал, и остался довольным, увидев, что Фрэнк всё ещё отдыхает на кровати, а не лежит у стиральной машины, выпив бутылку отбеливателя и содрогаясь в болезненных конвульсиях. — Мама не злится на тебя, — сказал парень зачем-то, хоть и знал, что мальчика не убедит. Он подошёл к кровати Фрэнка, сел в её изножье и начал есть, пытаясь вести себя как обычно и казаться уверенным — Джерард надеялся, что Фрэнк сможет почувствовать его настроение и успокоиться. — Меня тошнит, — тихо произнёс Фрэнк. — Хочешь, принесу воды? Мальчик не ответил, но Джерарду хватило и этого. Он поставил тарелку на кровать и положил сверху обе вилки, а потом поднялся. Фрэнк пытался сказать ему, что он не должен ничего приносить ему, но Джерард не слушал. Этому ребёнку явно нужно было понять, что просить о помощи — нормально, и что это вовсе не заставит других людей ненавидеть его. Парень принёс стакан холодной воды. Фрэнк благодарно принял его, почти залпом выпил половину, а потом отставил в сторону и лёг, свернувшись в клубочек под одеялом. — Помнишь, что у тебя завтра первый сеанс с психологом? — произнёс Джерард, пытаясь завести разговор, и сел на кровать Фрэнка, но на этот раз — ближе к середине, чем к изножью. — Психолог расскажет Донне то, что я сказал? — Нет. Она скажет ей только… что-то вроде анализа твоих слов и поступков. Она не имеет права нарушать врачебную тайну и передавать твои слова другим людям. — Если она скажет то, что думает обо мне, то это то же самое… — Нет, не совсем. — Джерард взял в руки тарелку и продолжил ужинать, время от времени поглядывая на Фрэнка. — Например… Если ты скажешь… Не знаю, скажешь, что ненавидишь еду моей мамы, но не хочешь её расстраивать, то психотерапевт скажет маме и соцработникам, что у тебя проблемы с выражением своих чувств. И больше ничего. — Я не хочу, чтобы Донна знала об этом… И соцработники тоже. — Ну, тебе нужна помощь, так что не молчи там. На мгновение Фрэнк затих, а потом тяжело вздохнул и попытался натянуть одеяло выше, чтобы укрыться до подбородка, но попытка провалилась, потому что на одеяле сидел Джерард. — И как мне говорить о Мамочке… Если я уже знаю, что психотерапевт просто расскажет всем то, что именно я сказал? — Она расскажет всем, как помочь тебе, не путай. Она поможет тебе выразить то, что ты не можешь сказать сам. — Это мне не поможет, — прошептал мальчик. — С чего ты взял? Фрэнк не ответил, а лишь пожал плечами; Джерард задумался, стоит ли давить на него и ждать развёрнутого ответа или оставить в покое. — Почему ты думаешь, что это не поможет? — Не знаю… Я не… Не знаю. — Ты можешь всё рассказать мне. Я уже говорил: пока ты не скажешь, что хочешь как-то навредить себе или Майки, я никому ничего не скажу. Так что, почему тебе кажется, что психолог не поможет? — Потому что я не хочу говорить ей о… кое о чём, — прошептал Фрэнк так тихо, что Джерард его едва расслышал за звуком собственного жевания. — О чём? Фрэнк посмотрел на него, и Джерард почувствовал, как у него в животе затягивается маленький узелок страха. Мальчик спрашивал своим взглядом, может ли он доверять Джерарду, искал в парне сочувствие и поддержку. Принять на себя тот вес, который Фрэнк держал на плечах, означало принять огромную ответственность. Джерард не думал, что даже интенсивная терапия сможет когда-нибудь помочь Фрэнку после всего, что случилось. — О чём, Фрэнк? — спросил парень. — Сегодня со мной говорила девочка, — так же тихо продолжил Фрэнк. — Правда? — Её зовут Джамия… Она милая. — Из-за неё ты так долго не приходил домой? — Да… Она разрешила мне поиграть со своей собакой, пока у них дома никого не было. — И причём здесь Джейми… или как её там… — Джамия. — Точно. Так причём тут Джамия? — Она очень симпатичная. — Пригласи её на свидание. — Ей нравятся девушки… — Оу. Что ж, я говорил, что когда-нибудь ты найдёшь людей, похожих на тебя. — Верно… — Фрэнк отвернулся, и тут Джерард понял, что было что-то ещё в этой истории, что-то, о чём мальчик умолчал. — Давай же, Фрэнк. Что случилось? — Это ужасно… — Что? Ты предложил ей встречаться и опозорился? — Нет. — А что тогда? — Она улыбалась мне и… Она очень симпатичная. — Фрэнк, я не… — Она… Она очень понравилась мне. Это ужасно. — То, что тебе понравилась лесбиянка, не страшно. Это так же, когда я влюбляюсь в парня-натурала: всем неловко, но ничего катастрофичного в этом нет. — Но не это ужасно, — прохныкал Фрэнк. — А что тогда? Фрэнк, я не умею читать мысли. Держи, я всё. Доедай, если хочешь. — Джерард поставил тарелку на кровать возле лица Фрэнка и был очень удивлён, когда мальчик приподнялся на локте и начал потихоньку клевать ужин, впрочем, даже не потрудившись взять чистую вилку. — Она… Она улыбалась мне, и… и произошла плохая вещь. — Произошло что? — переспросил Джерард. Фрэнк так тихо сказал последние слова, что парень просто-напросто ничего не расслышал. — Плохая вещь… — Плохая вещь? Что ты… — Тут Джерард понял всё. Симпатичная девочка. Она улыбалась. И понравилась Фрэнку. — Что, у тебя на неё встал, и теперь ты из-за этого расстроился? — Это грех, — прошептал мальчик. — Нет, не грех. Фрэнк, твоя мама больна. Ты не сделал ничего грешного. Ты не сделал ничего неправильного. Фрэнк ничего не ответил и начал водить вилкой по тарелке вместо того, чтобы есть; металлические зубья ужасно скрипели от такого соприкосновения с фарфором. — Фрэнк… — Что? — Ты не сделал ничего плохого. — Мальчик не реагировал. — Джамия заметила и начала над тобой смеяться? — Нет… — Тогда почему ты так расстроился? — Потому что мне стало плохо, — пробормотал Фрэнк. — Из-за… из-за боли? У тебя много чего было… там. — Из-за Мамочки, — сказал он. — Я вспомнил, что сделала она, и мне стало плохо. Джерард поморщился и поёрзал на постели. У него было чувство, что такое случится. Такое наказание нельзя было поставить в один ряд с пощёчиной или даже постоянным избиением ремнём. Такие вещи оставляли после себя определённые последствия. — Фрэнк… Что ты делал перед тем, как зашла твоя мама? Очень долго мальчик молчал, а потом произнёс простое: — Плохую вещь. Желудок Джерарда нервно сжался; парень мотнул головой. Эта женщина определённо была больна. Она сломала своему сыну жизнь — всю чёртову жизнь — своей идиотской, ненормальной одержимостью грехом. — Фрэнк, ты не сделал ничего плохого. Ты не заслужил того, что произошло, неважно, что ты делал в тот момент, — сказал парень. Теперь, когда его секрет был раскрыт, Фрэнк сохранял полное молчание. Он даже перестал возить вилку по фарфору и просто сидел, смотря на еду. — Это… Это просто часть жизни для парней, понимаешь? Он… Он делает то, что захочет. Ты не можешь его контролировать. — Джерард не мог поверить, что сидит там и обсуждает это с семнадцатилетним подростком. Фрэнку нужно было понять, что если ему улыбается симпатичная девочка, то от него уже вообще ничего не зависит. — Это не плохая вещь. Ты не плохой, Фрэнк. — Если бы я не делал это, то… Мамочка бы сейчас была не в тюрьме. — Твоя мама в тюрьме из-за того выбора, который она сделала. Не из-за выбора, который сделал ты. Она решила причинить тебе боль. Она вполне могла просто постучать в дверь и попросить тебя остановиться, но она поступила по-другому. Она решила причинить тебе боль, и именно поэтому она сейчас в тюрьме — потому что решила так сильно ранить тебя, что тебе пришлось поехать в больницу. — Я знаю, — ответил Фрэнк, быстро моргая; но слёзы, которые бежали по его щекам, было уже не остановить. — Ты не должен думать, что ты плохой или что ты сделал что-то не так, Фрэнк. Тебе стоит… Если уж очень честно, то тебе стоит быть благодарным за то, что всё ещё работает после того, что она сделала. — Лучше бы не работало, — сказал мальчик, шмыгнул носом и вытер его о рукав. — Я понимаю, что сейчас тебе сложно, но поверь — однажды ты найдёшь того человека, неважно, парень это или девушка, и ты будешь счастлив, что можешь… делать некоторые вещи. Это нормально. Это сделает тебя счастливым. — Это грех, — тихо сказал Фрэнк. — Это не грех. Фрэнк ничего не сказал и попытался закончить ужин, но смог съесть лишь ещё несколько кусочков. Он потянулся за стаканом с водой и допил остальное, потом снова свернулся под одеялом, поставив тарелку на пол. — Фрэнк? — Я больше не хочу говорить, — сказал Фрэнк дрогнувшим голосом. — Ладно, — ответил Джерард, разглядывая простыни, и поднял глаза на Фрэнка. Мальчик всё ещё смотрел на него и чего-то явно хотел — объятий или ласковых слов, может, даже предложения поговорить ещё, — но не был в силах попросить. Осторожно, почти инстинктивно Джерард протянул руку и погладил его по голове. Фрэнк вздрогнул за секунду до того, как ладонь парня коснулась его волос, но когда физический контакт был установлен, и Фрэнк понял, что больно не будет, то вздохнул и расслабился. — Ты очень хороший, Фрэнк. Мальчик посмотрел на него так, будто хотел что-то сказать, но хранил молчание и наконец закрыл глаза.