Попытки двойного самоубийства

      — Я хочу умереть, — задумчиво протянул Дазай, пялясь в потолок.       Ацуши вздрогнул. Неужели Осаму понял, что он уже не спит?       Ранние солнечные лучи пробирались через окно, назойливо слепя глаза Накаджимы. Он зажмурился, выравнивая дыхание и надеясь, что Дазай все-таки не заметил его пробуждения и просто разговаривал сам с собой, чтобы хоть как-то скрасить это скверное утро. Лучше бы оно не наступало.       Надо было тогда вырвать руку из его руки, развернуться на все сто восемьдесят, открыть дверь в свою комнату и запереться изнутри. Позволить себе спокойно выдохнуть. Принять горячий душ. Так было бы лучше. Обдумать все наедине с самим собой на теплом футоне в чистой сухой одежде, с ровным живым дыханием и отчаянно бьющимся сердцем. Тихо прошептать себе под нос решение. Последнее — из разряда фантастики, но можно же было спасти себя от этого одностороннего разговора?       И в итоге Ацуши ночевал у Дазая. Их мокрая одежда бесформенной кучей валялась в углу комнаты, два тела лежали на футоне, прислонившись друг к другу спинами, отчаянно пытаясь заснуть. Время позднее, уставшие глаза слипались, но сон все никак не приходил, мучил, оттягивая сладкое забытье. В квартире Дазая, на футоне Дазая, под одеялом Дазая, в белье Дазая — Ацуши чувствовал себя безумно неловко, осознавая свое неудобное положение, и пялился в одну точку на стене, думал, будет ли странным уйти посреди ночи. К счастью или к сожалению, сон отвлек его от этих мыслей, и Накаджима задремал, беспокойно ворочаясь.       Очнувшись рано утром, но не до конца осознав это, парень снова уставился на стену, пытаясь запустить мыслительный процесс. Он все еще в комнате Дазая? Сколько времени? Сколько раз они пытались покончить с собой? Что сон, а что — реальность? Ацуши хотел было подняться, чтобы получить ответ хоть на один из вопросов, но замер, не успев и дернуться. Дазай заворочался и перевернулся. Отчего-то стало страшно.       И Осаму начал этот разговор.       — Но знаешь, — продолжал он. — Если раньше я хотел смерти, то теперь мне достаточно просто... Просто быть рядом с ней. Понимаешь?       Ацуши не двигался, затаив дыхание. Он мог бы ответить. Но он не знал точно — его пробуждение заметили или же Дазай просто начал говорить, понадеявшись, что Накаджима больше не спит? Или он надеялся разбудить этим разговором? Было сложно сказать.       — Не понимаешь, — сам себе ответил Осаму. — И не надо. Это мои заморочки. Не хочу впутывать тебя в это.       «Расскажи, — мысленно молил Накаджима. — Расскажи. Я хочу понять».       Вздохнув, Дазай перевернулся на бок и уставился Ацуши в затылок.       — Это чувство... — произнес он тихо-тихо и медленно провел пальцами по голому молочному плечу, с которого сползло одеяло. — Мой первый суицид был неудачным. Я выжил, — улыбнулся он, все еще выводя круги на плече Ацуши, и тот спиной почувствовал его улыбку. — Но я узнал, каково это — умирать. Было то самое, особенное чувство, — шептал Дазай. — Удовлетворение вперемешку с теплой пустотой и легкой болью — больше моральной, нежели физической. Ты чувствовал это? — спросил он с надеждой, и его голос дрогнул. — Ты чувствовал смерть?       Пальцы замерли на плече, сердце замерло в груди. Ацуши чувствовал. Черт возьми, эти чувства были так знакомы, но так далеки, недосягаемы, о них хотелось кричать и молчать одновременно. О них было стыдно говорить. Стыдно думать. И глухое мысленное «да» тонуло в «да что за бред ты несешь?»       — Смерть гналась за мной. Она хотела меня. Но, догнав, отпустила. И когда закончилось чувство преследования, появилось это чувство. Оно опьяняло, его хотелось еще и еще, и... С тех пор я всегда был на шаг впереди смерти. Она больше не могла меня догнать. — Осаму выдохнул и снова перевернулся на спину, подложив руки под голову. — Я не хочу бегать от смерти вместе с тобой. Если бы был способ дать тебе почувствовать это, я бы им воспользовался. Я бы показал тебе, как прекрасна она может быть, я бы... — Дазай замолчал и повернул голову в сторону Накаджимы. — Но я не хочу рисковать тобой.       В груди у Ацуши что-то екнуло: Осаму произнес это таким тоном, так горько и так серьезно, что невольно захотелось обнять его и прошептать «не придется» или «ты не будешь». Дазай действительно за него переживал. Ацуши молчал, все так же не двигаясь.       — Суицид — это весело. Но я не умру, — уверенно произнес он. — Я не хочу, чтобы ты расстраивался. Мне и этой жизни хватает, так что не беспокойся. Попытки останутся попытками.       Если бы Ацуши мог глубоко и облегченно вздохнуть, он бы сделал это.       — Прости меня, — сказал Осаму, и Накаджима не выдержал.       Он резко перевернулся и крепко прижался к Дазаю, обхватив его за талию и уткнувшись ему в грудь.       — Что меня выдало? — спросил парень приглушенно.       — Ты зевнул, когда проснулся.       Вот черт.       — Я... Покажи мне, — прошептал Ацуши и поднял голову, глядя Дазаю прямо в глаза. Тот вздрогнул и обхватил рукой его острые угловатые плечи — этот жест должен был приободрить.       — Показать что?       — Сам знаешь что, — буркнул Накаджима и отвел взгляд. — Это ты тут распинался, я не собираюсь повторять твои слова, — возмущался он, давя кулаками на грудь Осаму. — «Если бы был способ дать почувствовать это...» — произнес парень, понизив тон, имитируя голос Дазая.       Ацуши снова посмотрел ему в глаза, смущенно, ожидая ответа. Солнце добралось и до них — золото плавилось в щурящихся карих глазах, горящих злой строгостью. Осаму понял, о чем он говорит. Накаджима уже знал, каким будет ответ.       — Нет.       — Попытки останутся попытками, — проговорил Ацуши одновременно с ответом Дазая. — Ты сам сказал, — добавил он, хмурясь, умоляя взглядом. — Слышишь? Позволишь мне быть с тобой? Дашь мне испытать то самое чувство снова?       Глаза Осаму вспыхнули страхом. Удивлением. Неверием. Это не могло укрыться от тигриного глаза Ацуши, следящего за каждым мускулом на его лице. Он видел в глазах Дазая немой вопрос: «Снова?..»       — Да. Я уже чувствовал это, — тихо проговорил Накаджима, подтверждая путающиеся мысли Осаму. — Дважды, — приглушенным спокойным голосом, словно боясь, что кто-то кроме него услышит эти слова. — С тобой.       «И мне понравилось», — хотел добавить он, но не решался. И так было ясно. Дазай все еще не понимал, не мог осознать: как такое могло произойти? Как он смог показать Накаджиме свой мир? Эти чувства, доступные лишь ему одному, каким образом у него получилось поделиться ими с Ацуши?       Или он лжет?       Эдакая «ложь во благо» — чтобы быть рядом с ним, чтобы следить за ним, чтобы не позволить навредить себе так, что даже Йосано не поможет. Ничего он не чувствовал — он не мог, он просто хочет... Хочет... Защитить его? Неужели Дазай стоит того? Неужели он так много значит для Ацуши, что тот ничего не боится?       Он не может.       Он не должен.       — Ты мне не веришь, — вздохнул Накаджима, прижимая к себе сжатые кулаки. — Ладно. Просто... — Он дернул плечом, заставляя Дазая убрать руку. — Я хочу еще поспать. Можно?       Ацуши был расстроен. Ацуши был разочарован. Он действительно хотел, чтобы Осаму поверил в его ложь. Поверил хотя бы раз.       Дазай поднялся с футона — Ацуши не мог не проводить его взглядом — он открыл шкаф, встроенный в стену, пошарил рукой на самой верхней полке и достал небольшой пакет, наполненный серо-коричневым порошком. Вернулся. Сел перед Ацуши на футон. Накаджима не мог отвести от него взволнованного любопытного взгляда.       — Я покажу, — проговорил Осаму, расстегивая гибкую молнию, и достал из пакета затерявшуюся в порошке маленькую кофейную ложку. Глаза вниз, смотреть только на руки — не на Ацуши, только не на него. — Сядь, — сказал он резко и вздрогнул — не хотел произнести это так. Тем не менее Ацуши подчинился, не отрывая взгляда от пальцев Дазая, крепко сжимающих ложку.       — Что это? — спросил парень, чуть повернув голову, чтобы разглядеть, как Осаму черпает ложкой порошок и частично стряхивает его обратно в пакет, примеряясь. — Это яд?       — Яд? За кого ты меня принимаешь? — усмехнулся Дазай, хотя ему-то как раз было не до смеха. — Это измельченные высушенные кубенсисы*, — сказал он серьезней и протянул ложку в сторону Ацуши. — Они не опасны.       — Я должен это съесть? — неуверенно поинтересовался парень, глядя то на порошок в черпале, то на Дазая.       — Не должен, если не хочешь, — вздохнул тот в ответ. Зря. Зря он решил пойти на такой шаг. Но если Ацуши действительно хочет быть с ним, хочет защищать его, пускай узнает его настоящего. Пускай увидит его прогнивший заржавевший мир.       — И что... будет?       — Будет или хорошо, или плохо.       — Обнадеживает, — нервно хихикнул Ацуши, сжав ладони между ног. — Ты уже ел это?       — Да, — кивнул Дазай, прикрыв глаза.       — И как это было?       — Это... — Дазай глубоко вдохнул и пожал плечами. — Ну, в первые разы было... пусто. Серо-черный мир без жизни и без желания жить. А еще было... Ну, одиноко, вообще-то, — тусклая улыбка мелькнула на лице Осаму, и он осторожно опустил руку, держащую ложку, на подушку. — Будто я — один-единственный человек в Йокогаме. Нет, даже в целой Японии. Во... Вселенной?       — И зачем ты это делал? — недоуменно спросил Ацуши.       — Потому что было просто, — отвечал Дазай. — Когда нет никого — не о ком думать, не о ком заботиться, беспокоиться. Ты ничего никому не должен. Это успокаивало.       Тонкие дрожащие пальцы обхватили свободную ладонь Осаму. Дазай поднял глаза на Ацуши, всматривающегося в его лицо, беспокоящегося, напуганного. Это ведь естественно — бояться того, чего не знаешь, но почему от его взгляда так болезненно тянет в груди?       — Потом стало лучше, но...       — Осаму, — перебил его Ацуши. Дазай замолчал, каждой клеточкой кожи, плоти и внутренностей, всем своим существом желая услышать вынесенный ему приговор. — Сделай это.       Пальцы второй руки Накаджимы невесомо коснулись чужих, сжимающих ложку, побуждая к действию. Осаму медленно-медленно втянул воздух полной грудью и поднял руку. Ацуши подался вперед, и съел порошок, слизав его с ложки. Он понятия не имел, что из себя представляют кубенсисы — он был напуган, но не боялся, потому что все еще доверял Дазаю, так слепо и так отчаянно.       Было вкусно. Сладкий привкус остался на языке, когда Ацуши проглотил порошок, слегка пожевав.       — Что теперь? — спросил Накаджима, глядя на Дазая, запихивающего вторую порцию порошка себе в рот. Закрыв пакет, он отложил его рядом с футоном и потянул Ацуши за плечо, заставляя развернуться и бухнуться на спину между его ног.       — Теперь ничего, — улыбнулся Осаму и приобнял его, сплел его пальцы со своими. Стало уютно. Безопасно. — Просто нужно подождать. Скажи мне, если почувствуешь что-то не то, ладно?       Накаджима молча кивнул, глядя на их сцепленные руки. И ждал.       Сначала не было ничего — только теплые сильные руки и крепкий замок из пальцев. Ацуши и Дазай просто лежали, обнимая друг друга. Было немного скучно, поэтому Накаджима начал поглаживать ладонь Осаму большим пальцем, слегка надавливая, не зная, зачем он это делает, просто... Ему хотелось занять себя чем-то. Хотелось, чтобы что-то поскорее началось и так же скоро закончилось. Согнув ноги в коленях, Ацуши подтянулся и прижался голой спиной к груди Осаму. Спокойствие. Умиротворение. Забота. Ему было так хорошо в объятиях Дазая, что даже становилось жаль — ведь этот момент нельзя растянуть навечно, это закончится, только начавшись, эти нежные, неведомые ему ранее чувства, этот Дазай, полностью открытый перед ним, настоящий, бесконечно прекрасный своей истинной сущностью. Неужели он носил маску? Он действительно может быть так серьезен? Так зол? Так нежен?       А потом он будет говорить, что не любит объятия, отмахиваясь от Накаджимы, как от назойливой мухи.       Липкий черный страх заползал под кожу — больше не будет такого Дазая. Он прекратит возиться с ним, как с маленьким ребенком, и раздраженно спровадит, сетуя на то, как от него много проблем. Ацуши будет виноватым, потому что он и вправду виноват — нарушил границы, преступил рамки дозволенного, он правда не должен был заходить так далеко, не должен был заставлять Дазая злиться, волноваться и оправдываться. Он не должен был заставлять его делать то, что они делают сейчас.       Что они делают? Что с ними будет?       — Ацуши. Ацу... — Голос Осаму дрожал от волнения. Он дернул рукой, проверяя — да, хватка Накаджимы действительно усилилась. — Эй, все в порядке?       — Я... Да, — заикнулся Ацуши и опустил голову.       — Сейчас тебе лучше не молчать, — серьезно произнес Дазай. — Ты что-то почувствовал? — забеспокоился он. — Еще не слишком поздно, ты можешь прочистить желудок, и все будет позади...       — Нет, — взволнованно вскрикнул Ацуши, чуть подпрыгнув. — Я в порядке. Мы переживем это, понял?       В его голосе была даже толика угрозы, однако она затмевалась волнением и смехотворной уверенностью, такой лишней и такой упрямой. Ацуши замолчал, не решаясь сказать. Сказать, что он чувствует.       — Мне страшно, — тихо произнес он дрожащим боязливым шепотом. Сердце бешено колотилось в груди, на глаза отчего-то наворачивались слезы. Было стыдно такое говорить, но это чувство не стоило того, чтобы переживать его в одиночку — Дазай поможет ему, он умный, он разберется.       Было действительно страшно. От мыслей, от ощущений и от чего-то еще. Необъяснимый и до жути пугающий фактор, незнание которого заставляло бояться его еще сильнее.       — Чего ты боишься? — терпеливо спросил Дазай, выпуская руки из его рук, гладя пальцами внутреннюю сторону его ладоней. Нужно его успокоить. Если так и дальше пойдет, будет только хуже.       — Ты же не бросишь меня? — слезливо спросил Накаджима, крепче прижимаясь к Осаму спиной. Только глухой не услышал бы его всхлипа. Рука потянулась к щеке Ацуши и осторожно погладила — мокрая от дорожки слез — захотелось сразу же развернуть его и ответить прямо в лицо, глядя в чистые невинные глаза, но не нужно было этих лишних движений, способных только навредить.       — Конечно нет, — произнес он, целуя его в затылок. — Я тебя никогда не брошу.       — Не бросай, — кивнул он, дрожа от частых коротких всхлипов.       Дазай паниковал, не зная, что сделать, что сказать, как успокоить его. Ладонь еще раз стерла слезы и зарылась в волосы — чуть потрепала челку, погладила по голове, массируя макушку.       — Эй, — прошептал он Ацуши на ухо. — Все хорошо. Я рядом.       — Мы ведь не умрем? — спросил Накаджима, напрягшись всем телом. В глазах рябило — реальность мерцала, вздрагивала — он зажмурил глаза, боясь, что все просто растает, и он останется совсем один.       — Нет. Я не позволю. Ацуши, — позвал Дазай и повернул его голову в свою сторону. Накаджима открыл глаза и чуть развернулся, упершись локтем Осаму в бедро, чтобы было удобней смотреть ему в лицо, и почувствовал ладони на своих щеках. — Ацуши, — произнес он еще раз и быстро коснулся губами его губ: легко, невесомо; а потом чмокнул в щеку, в ухо, спустился к шее, оставляя на ней сухие теплые поцелуи.       — Дазай-сан? — Ацуши попытался отстраниться, но Осаму крепко прижимал его к себе, целуя ключицы.       — Все хорошо, слышишь? — произнес он, держа парня за плечи, умоляюще глядя ему в глаза. — Я не причиню тебе вреда. Расслабься.       И губы снова коснулись влажной от слез щеки, спускаясь к подбородку, к шее, вниз по кадыку, обратно к ключицам. Накаджима непроизвольно задрал голову, подставляясь под его поцелуи, и судорожно выдохнул, полностью разворачиваясь, усаживаясь перед Дазаем на коленях. Необъяснимый страх сменился другим, не таким пугающим — приятным, тянущим горячей карамелью в груди — стало так тепло, что расхотелось сопротивляться. Что бы Дазай ни делал с ним — пускай продолжает, пускай делает, что хочет, лишь бы это блаженство не прекращалось.       Осаму не мог понять, отчего ему так хорошо — от наркотика ли, от этой ли вынужденной близости с Ацуши, внезапно ставшей такой желанной и жизненно необходимой. Хотелось еще и чуть-чуть больше; пальцы скользнули с плеч по груди и, щекотно обведя бока, надавили на поясницу. Близко. Жарко. Он этого не планировал, но это удел Куникиды — планировать — поэтому Дазай провел влажным языком по соленой шее, так бесстыдно вырывая из Ацуши стон, и сжал зубы на коже, наваливаясь на парня.       Ацуши вскрикнул, падая на футон, и мелко задрожал от того, как настойчиво чужие язык и губы ведут по груди и дальше — хозяйничают на животе, вызывая щекотку, вырисовывая длинные мокрые дорожки.       — Ты ведь солгал мне, да? — спросил Дазай, когда его лицо снова было напротив лица Накаджимы. Губы вновь коснулись губ, надавливая сильнее, сминая грубее. — Когда сказал, что уже чувствовал это? — прошептал он, отстранившись, глядя на смущенного покрасневшего Ацуши.       В таком состоянии он не сможет солгать.       — Нет, — проговорил парень, жмурясь от удовольствия, когда рот Осаму снова занялся его шеей. — Н-не солгал...       То, что они чувствовали сейчас, было далеко от того самого чувства смерти, скорее, было полной его противоположностью. Для Ацуши это уже не имело значения. Главное — страх давно отступил, и его место заняла яркая бурлящая эйфория вперемешку с возбуждением. Парень млел от происходящего и хотел, чтобы оно никогда не прекращалось, он хотел застрять в этом моменте на целую вечность. Дазай прервался, вновь нависнув над ним. Накаджима даже успел испугаться такой резкой перемене, но, глядя в его доброе улыбающееся лицо, он успокоился, хотя и смутился — ноги онемели от этого теплого взгляда, сердце забилось еще чаще (хотя куда чаще?), и стало очень неловко. Все эти смущающие вещи: прикосновения, от которых дрожат пальцы, поцелуи, от которых горит кожа. Было так странно, но так приятно, и даже мысль о том, что они оба парни, не задерживалась надолго в его голове.       — Ацуши, тебе хорошо? — заботливо спросил Дазай. — Тебе страшно?       — Хорошо, — произнес Накаджима, обвивая шею Осаму руками, притягивая его к себе. — И совсем не страшно.       Ацуши чуть приподнялся, нетерпеливо скользнул губами по уголку его губ и бухнулся обратно.       — Давай просто... — начал Дазай и упал рядом с Накаджимой, приобнял его, повернувшись к нему лицом, — полежим вот так?       Ацуши кивнул, положив руку на ладонь Осаму. Полежать в этой приятной неге, все еще чувствуя жар от поцелуев, все еще пылая от удовольствия, которое ему приносил Дазай. Да. Идеально. Хорошо. Просто замечательно.       «Он не боится меня, — думал Осаму, щурясь от двигающихся в глазах узоров, застилающих взор. — Не боится моего образа жизни. Не осуждает. Он души во мне не чает». Хотелось заснуть и больше ни о чем не думать. Ацуши — счастливчик, он уже во всю сопел, в то время как Осаму, терзаемый жутчайшей бодростью, мог только мечтать о сне.       Эти пять часов будут не самыми приятными в его жизни.