Попытки двойного самоубийства

      Пальцы, держащие записку, онемели. Когда. Когда он ее оставил? Он все еще ждет его? Или он тысячу раз передумал и заперся, проклиная себя за то, что подсунул эту записку ему под дверь?       И как ненавидеть такого идиота?       Бросив записку обратно на пол, Ацуши рванул из комнаты и поспешил к Дазаю, начал стучать в его дверь, вслушиваясь в тишину за ней, дернул за ручку и ворвался без приглашения.       — П... Простите за вторжение! — поспешно извинился Накаджима и, разувшись, прошел вглубь комнаты.       Осаму сидел на футоне с бутылкой в руках. Подняв голову, он посмотрел на него, стоящего посреди кухни на негнущихся ногах, тяжело дышащего от страха и неуверенности. Сложно. Ацуши даже звука из себя выдавить не мог, что уж там говорить о словах — но он должен сказать, должен развеять все эти глупые предубеждения Дазая, раз уж появился такой шанс. Он не позволит ему и минуты сомнения в своих обещаниях и словах, сможет доказать их своей решимостью и упорством. Глубоко вдохнув, Накаджима стиснул зубы и покрепче сжал кулаки.       — Я не ненавижу вас!       Громкий хриплый голос разрезал напряженную тишину. После недолгого молчания Дазай склонил голову набок и усмехнулся. Усмехнулся! Это не смешно, черт возьми, это серьезно! Он серьезно! А Осаму уже начал тихонько посмеиваться, прикрыв ладонью рот.       — А я... — проговорил он, убирая руку от лица и пронзительно глядя на Ацуши. — Я солгал тебе. Ты мне не противен.       Ацуши удивленно распахнул глаза и прерывисто вздохнул. Его лицо тут же смягчилось снисходительной улыбкой, плечи расслабились, и он зашагал к Дазаю, широко раскрыв руки для объятий. Опустившись перед ним на колени, он крепко обнял его за шею и прижался сильно-сильно, словно не хотел больше никогда отпускать, словно не было для него ничего ценнее этого момента.       — Дазай-сан... — прошептал Накаджима надрывным голосом и зарылся пальцами в его волосы, вдохнул его запах, тяжелый, металлический, но бесконечно приятный, черт возьми, как же его не хватало, как же радостно было от оправданных надежд.       Дазай поднял руку и положил ее Ацуши на спину, обнимая в ответ. Какой же этот парень настырный.       — Ты все еще хочешь быть со мной? — вопрос, который терзал его все эти дни, пожирал изнутри черное, горящее отчаянной любовью сердце, вытеснял все мысли, мешая сосредоточиться, и оставлял в голове один лишь образ его прекрасных лилово-желтых глаз.       Накаджима отстранился, все еще обнимая Осаму за плечи, и широко улыбнулся.       — Конечно, — прошептал он, и по его щекам потекли слезы. Парень тихо усмехнулся и уткнулся лбом в его ключицы; он был так счастлив, что не мог сдержать слез, ему было так тепло и легко на душе, так приятно было обнимать Дазая, а сердце в груди билось так часто, что их прошлые обиды казались самой мелочной вещью на Земле.       — Ты снова плачешь из-за меня.       Ацуши задержал дыхание и попытался вспомнить, когда он мог плакать из-за него, но на ум приходили только те рыдания после их ссоры. Было действительно больно и ужасно обидно, но Осаму не мог об этом знать, не мог этого слышать, потому что парень сдерживал себя как мог, зажимал руками рот и беззвучно кричал, хрипел, но не позволял голосу вырваться из горла и достигнуть ушей Дазая. Тогда когда? Когда он был под грибами?       — Мне было страшно, — проговорил Накаджима. — А сейчас... Сейчас я счастлив.       Он позволил себе еще одну улыбку и почувствовал пальцы Осаму на своей щеке, стирающие соленую влагу. Ацуши поднял голову и посмотрел в его темные добрые глаза. Отчего-то жутко захотелось его поцеловать.       — Рад, что ты счастлив, — улыбнулся Дазай и стер вторую мокрую дорожку. Он не хотел видеть слез на его лице, даже слез радости — это казалось таким неправильным, и чувствовалась в этом некоторая доля вины, даже ответственности. Такая ответственность казалась слишком большой. Он боялся не справиться. — Хочешь сделать это сейчас?       — Сделать... что? — не понял Ацуши.       — Ты сам говорил, что хочешь этого, — сказал Осаму, отставив бутылку и взявшись за его галстук двумя руками. — «Попытки останутся попытками» и все такое.       — А, — выдавил из себя парень и сдавленно произнес: — Ну... Да, но... Куникида будет ворчать, если мы и завтра не придем.       — Мы придем, — выдохнул Дазай и ослабил галстук.       — Что ты делаешь? — отстраненно спросил Накаджима, будто его это почти не волновало. — Ты снова меня в ванную потащишь?       И Осаму заметил. Вот оно. Он снова перешел на «ты».       Дело в том, что Ацуши всегда обращался к нему на «вы» с этой дурацкой приставкой «-сан». Дазай не был против, кроме того, так парнишка проявлял свое уважение и соблюдал приличия, не позволяя себе оскорблять Осаму таким пренебрежительным отношением, как разговоры на «ты» и по имени... Но когда они оставались наедине, да и еще в таких щекотливых условиях, он порой выходил за рамки. Это их сближало. Сближало настолько, что Накаджима забывал о своих принципах. И от одной мысли об этом хотелось стать ему еще ближе.        «Дазай-сан» грело сердце, но за «Осаму» он был готов продать душу.       — Нет, — с улыбкой ответил мужчина. — Мы сыграем в одну игру. На самом деле, я ее только что придумал, но так интересней, чем просто сидеть и ждать.       — А... — протянул Ацуши, как будто понял, хотя ничего он не понял. Он почувствовал, как руки Осаму теперь тянут его за ремень, и вздрогнул, густо краснея. — Дазай-сан! — выкрикнул парень, вскидывая руки, и схватил его за запястья, крепко сжимая на них пальцы.       — Я не собираюсь тебя раздевать. Мне просто нужен твой ремень, — терпеливо и ласково объяснил мужчина.       Казалось, Накаджима покраснел еще сильнее, но пальцы все-таки расцепил, отводя взгляд.       — Так бы сразу, — буркнул он, и Дазай просто не мог не усмехнуться тому, как забавно он надул щеки.       — Держи, — сказал Осаму, впихивая Ацуши в руки его ремень. — Сейчас я научу тебя вязать мой любимый узел.       ...Узел?       Удивленно уставившись на свой галстук в руках Дазая, Накаджима сглотнул.       — Игры с дыханием — это весело, — начал Осаму, перебирая пальцами ткань. Согнуть в двух местах, поддеть, обернуть... — Опускаться под воду в ванной, выдыхая из легких весь воздух, затягивать на шее удавку... — Пропустить конец веревки в петлю, зажать в ней... — Задерживать дыхание до кругов в глазах, слегка сдавливать сонную артерию, заставляя мозг медленно, но верно умирать. Странно, что убивать себя таким способом так приятно.       Осаму поднял глаза на ошарашенного и даже слегка опешившего Ацуши и хитро улыбнулся. В глазах парня плескался ужас. Может, дело было в том, что он испугался такого способа самоубийства, а может, его повергли в шок эти резкие и страшные слова: Дазай специально подбирал такие неприятные, но по-своему прекрасные, говорил от всего сердца, искренне восхищаясь любимым делом. Накаджима глубоко вдохнул, и теперь весь его страх сменился решимостью.       — Покажи еще раз, — попросил он холодно, с оттенком наглости. — Я все пропустил.       Дазай усмехнулся и потянул за конец галстука, развязывая петлю. На этот раз он показывал и рассказывал, что нужно делать, сколько раз обернуть и как затянуть.       — Неплохо, — похвалил Осаму его работу. — А теперь...       Ацуши откинул голову назад и уставился в потолок — было не на чем закрепить петли, тем более, они были слишком короткими.       — А где мы... — Но Дазай уже успел подняться и обойти его. Накаджима обернулся и увидел, как он запирает входную дверь и примеряет галстук на ее ручку. — Эм...       Ацуши подошел к нему и глянул на то, что он пытался сделать, нет, что он делал. Осаму привязывал галстук к ручке двери.       — Ацуши-кун, ремень, — попросил он и протянул руку в его сторону. Ацуши, задержавшись на миг, подал ему ремень с петлей на конце и пронаблюдал, как мужчина привязывает и его.       — На двери? — удивился парень.       — А ты чего-то другого ожидал?       — Ну... Да.       — Длинные веревки в наше время ужасно дорогие, так что не жалуйся, — фыркнул Дазай и махнул рукой. — Мою последнюю покромсали Куникида и Йосано еще в прошлом месяце, так что до следующей зарплаты на табурет мне встать не получится. Кроме того, есть ведь столько поз для повешения!       — Правда? — опешил Накаджима.       — В вертикальном положении, когда ты стоишь на чем-то и выбиваешь из-под ног опору; в вертикальном положении, когда ты сидишь на стуле и роняешь его, — увлеченно перечислял Осаму, загибая пальцы. — Сидя, когда ты стоишь на коленях, а потом опускаешься; сидя, но ногами вперед; лежа вниз головой...       — Кажется, я где-то об этом слышал...       — Да. Я часто об этом рассказываю. — Дазай усмехнулся и прошел мимо, к футону, чтобы забрать бутылку. — Значит так. Проигрывает тот, кто первым потеряет сознание. Проигравший... Даже не знаю. Исполняет желание победителя? Думаю, это честно.       — Наверное, — пожал плечами Ацуши и весь съежился. Нельзя было сказать, что ему действительно нравилось происходящее, но... Он обещал. Он сделает это.       — Это может продолжаться бесконечно, поэтому если никто не потерял сознание, а бутылка опустела, мы сразу закончим. — Он потряс наполовину пустой бутылкой сакэ и вернулся к двери, присаживаясь, натягивая через голову петлю.       — Намекаешь, что я тоже должен пить? — возмутился парень. — Мне нет двадцати, мне нельзя.       — Не должен, — развел руки в стороны Осаму, усевшись на полу, глядя на Накаджиму снизу вверх. — И... нельзя? — странным тоном спросил он и скривил губы. — Я разрешаю. Но не хочешь — не пей. Я и один справлюсь, хотя это будет дольше, чем если бы мы пили вдвоем, — и приложился к горлышку, делая глоток.       — А тебе уже хватит, — раздраженно проговорил Ацуши и попытался отобрать бутылку; Дазай увернулся, закрыв ее своим телом.       — О, да ты сядешь уже?       Накаджима закатил глаза, но сел рядом, по левую руку от него, и стянул петлю на своей шее. Ничего необычного — так казалось первые несколько секунд, но если чуть наклониться вперед, ткань сдавит кожу, и голова слегка потяжелеет. Дышать можно было свободно, он чувствовал, как воздух проходит через глотку при вдохе и выдохе, как слабо вибрирует сдавленное горло, но он не задыхался и не чувствовал такой боли, как при утоплении, чувство было... странным. Стук сердца был особенно отчетлив в том месте, где ремень давил на сонную артерию, отдавался в висках и тяжелил веки. Было неудобно сглатывать слюну, и Ацуши чуть ослабил петлю. Он не ожидал такого. Это действительно было приятно.       — Ну и как? — спросил Осаму, и Ацуши вздрогнул. Стыдно, ему было стыдно испытывать такие чувства от подобного.       — Н-не знаю, — заикнулся он и повернул голову в противоположную от Дазая сторону, прикрыв тыльной стороной ладони рот. Это смущает. Почему это так сильно смущает?       — В свое время я нанимал проституток и платил им за то, чтобы они следили за мной, — проговорил Осаму, глядя перед собой и облокотившись о согнутое колено правой рукой. — Тогда мне нельзя было умирать, у меня были обязанности, поэтому что бы я ни делал, я должен был остаться жив. Это в Агентстве я больше не заморачивался и не страховался, но раньше уж приходилось как-то беспокоиться за свою жизнь. — Он усмехнулся как-то холодно и грустно. — Некоторые из них были только рады не выполнять свои прямые обязанности, а некоторые требовали бóльшую сумму, чем я давал, в любом случае, за мной приглядывали и не позволяли умереть.       Дазай сделал пару глотков саке, и Накаджима, вновь посмотрев на него, кое-как сдержал себя от того, чтобы снова начать отбирать бутылку. Осаму начал говорить о себе, черт возьми, такое нельзя упускать. Но взгляд пал на его перебинтованные пальцы, и Ацуши не смог сдержать своего любопытства, взял его левую ладонь в свою, невесомо провел по внутренней стороне. Дазай посмотрел на него и улыбнулся.       — Хочешь снять? Я не против, — проговорил он, и парень, посмотрев на него в ответ, начал разматывать бинты.       Забинтованные ладони. Осаму был, конечно, ходячей мумией, но его ладони и пальцы всегда были открыты. Так почему же?..       Все его руки были в порезах и ссадинах, кое-где были раны поглубже, а где-то царапнуло только поверхность кожи, но факт оставался фактом — что-то произошло. Он додумался резать ладони? Или несчастный случай? Драка?       — О, уже заживает, — протянул Дазай, рассматривая свои раны вместе с Накаджимой.       — Что произошло?       — Я разбил бутылку.       Ацуши помолчал, вспоминая — он точно что-то помнил по этому поводу, и эти воспоминания однозначно относились к этим ранам.       — Это произошло в тот день, когда я ушел?       — Почти.       — Когда до нас пытался докричаться Куникида, — уточнил парень.       — Да.       Так вот что тогда разбилось.       Почувствовав, что теперь его ладонь оказалась в руках Осаму, Ацуши прерывисто вздохнул. Мужчина стянул с него перчатку и посмотрел на небольшую бледную ладонь с длинными пальцами и аккуратными короткими ногтями.       — У тебя красивые руки, — сказал Дазай, и Накаджима смутился.       — У тебя тоже... Просто немного израненные.       Он переплел пальцы своей правой руки с пальцами левой руки Осаму и опустил их, глядя ему прямо в глаза. Уже стемнело, и в полумраке их было почти не видно, но даже при таком отвратном освещении Ацуши тонул в них, черт возьми, у него такие глубокие и пронзительные глаза, хотелось смотреть в них бесконечно.       Но это смущало, очень сильно смущало.       Ацуши отвел взгляд, который длился на секунду-другую дольше, чем нужно было, и опустил голову, отчего-то краснея. Этого не было видно в темноте, но Осаму и не нужно было видеть, чтобы понять — парню стало до ужаса неловко. Дазай уже заранее придумывал желание, плотно прислонившись спиной к двери так, чтобы петля почти не стягивала шею — он не проиграет в этой глупой забавной игре; Ацуши же наоборот наклонился вперед и с головой отдался этим странным, в некотором смысле постыдным чувствам. Его не интересовала победа. Его интересовал Осаму. Сердце билось чаще от ощущения руки в руке и от тяжести в голове, сопровождаемой легким головокружением. Значит, Дазаю такое нравится? Накаджиме тоже начинало.       Удушье. Ему было, чем дышать, но парень хватал ртом воздух, будто его действительно не хватало, будто он боялся, что вот-вот кислорода совсем не останется. Ацуши крепко стиснул ладонь Осаму в своей и зажмурился от головной боли; хотелось упасть, хотелось лечь, хотелось умереть, но это было бы слишком большой роскошью.       Хватка ослабла. Дазай в открытую посмотрел на него — наконец-то не боковым зрением, черт, он так косился на него, что заболели глаза — и подхватил расслабленное тело, висящее на ремне. Распустить петлю, выбраться из своей, и, о, Боги, он не удержался — подхватить его на руки, как пушинку, заглянуть в закрытые глаза и отнести к футону, мягко опустить его, поглаживая по мягким волосам. Пульс есть, дыхание тоже. Уже давно наступила ночь, и луна светила в окно, так что на футоне было достаточно светло для того, чтобы понаблюдать за ним.       Осаму не вынесет этого без бутылки.       Быстро забрав оставленное у двери саке, Дазай сразу же вернулся, на ходу делая большие глотки. Горло жгло неимоверно, зато бутылка опустела, и в голову ударили остатки алкоголя. Спящий Ацуши. Честное слово, это уже становилось каким-то фетишем, но Осаму не мог не лечь рядом и не заглянуть в его умиротворенное лицо. Погладить по щеке. Зарыться пальцами в его мягкие волосы и коснуться губами макушки, вдыхая его запах. Он скоро проснется, через минуту или две; стоит ли отстраняться от него, пока не закончилось это время? Или лучше покрепче обнять и сделать вид, что это нормально, что нет ничего странного в подобных объятиях, и весь этот скрытый смысл, написанный у Дазая на лбу, на самом деле не является чем-то важным? Он влюблен в него. Почему это должно быть важно? Почему Осаму должен обременять Ацуши подобным заявлением? Это же всего лишь чувства, желания, не более того; беспокоиться о них — пустое.       Дазай одернул руку, когда Накаджима зажмурился и прижал кулачок к груди. Запах. Парень почувствовал этот знакомый пьянящий запах и уткнулся носом в подушку, вдыхая его полной грудью; отчетливо ощущалось чье-то присутствие, и Ацуши открыл глаза, всматриваясь в лицо того, чей запах был так приятен. Парень моргнул пару раз, приводя мысли в порядок. Записка, объятия, узел, бутылка. Игра.       — Значит, я проиграл, да? — тихо поинтересовался Ацуши спустя некоторое время, слабо улыбаясь.       — Видимо, да, — подтвердил Осаму и тоже улыбнулся. В его дыхании было больше алкоголя, чем полчаса назад, но перегар не был неприятен, он добавлял какие-то особенные нотки его природному запаху, и это дурманило еще сильнее.       — И что я должен сделать?       — Напиши за меня отчет.       Лицо Дазая было непроницаемым, но Накаджима видел в нем какую-то странную насмешку, дурацкую шутку, даже почти смешную. Парень не удержался от тихого смешка и решил узнать наверняка:       — Ты что, шутишь?       — Конечно шучу, — наигранно обиделся Осаму и прикрыл глаза. — Все равно следующий отчет меня бы заставил написать Куникида.       — Тогда придумай что-нибудь другое.       — Поцелуй меня, — попросил Дазай как-то отчаянно, жалостливо, надрывно, будто он испытывал боль от этих слов.       Это было похоже на шутку даже больше, но, кажется, Осаму говорил совершенно серьезно. Ацуши широко распахнул глаза, и его рот чуть приоткрылся от изумления, сердце часто-часто заколотилось в груди, но он не смог понять, что конкретно почувствовал от этой просьбы. Отвращение? Облегчение? Вожделение? Стыд. Стыд точно был, а вот с остальным он не мог разобраться так просто.       Опустив глаза, Накаджима залился краской и сжал сильнее кулак, прижатый к груди, спросил:       — Это не шутка?       Ведь с таким лучше не шутить, только не с Ацуши, он может и близко к сердцу принять. Да чего уж там — уже принимает! Если это действительно шутка, он... Расстроится. Разочаруется. Разозлится. Потому что так нельзя делать! И... В глубине души ему хотелось, чтобы это оказалось правдой.       — Не шутка.       Парень вздрогнул, даже как-то сжался, подогнув ноги. Счастлив, он был чертовски счастлив, вот что он чувствовал. Счастье. Нормально ли это? Да какая разница? Они оба этого хотят, так в чем проблема?       — Тогда я... — неуверенно промямлил Накаджима, осторожно поглядывая на Дазая. — Я мог бы сделать это сейчас.       — Ну, сделай, — дружелюбно улыбнулся Осаму и приподнялся, сел на футоне, подогнув под себя ноги и положив ладони на колени. Ацуши последовал за ним, усаживаясь напротив, и закусил губу, не решаясь снова посмотреть ему в глаза.       Счастье и стыд.       Сердцебиение было частым и нервным, в висках гулко стучало, и парень все не решался: он представлял, что нужно было сделать, но не имел ни малейшего понятия, как. Их губы должны соприкоснуться — это ясно. Но что делать с руками? Куда их деть? Быстро внезапно приблизиться или сделать это медленно? Как долго они должны целоваться? Ненужные вопросы въедались в остатки разморенного мозга, как черви, и совсем не помогали. Дазай его не торопил, тихо наблюдал за внутренними терзаниями Накаджимы и терпеливо ждал. Чего-то. В основном отказа, просьбы придумать другое желание, потому что это странно и смущает, но...       Щек коснулись теплые ладони. Ацуши чуть приподнялся, медленно приближаясь к его лицу, и поцеловал, мягко надавливая губами на чужие губы. Спокойнее, подсказывал внутренний голос, увереннее. Вы уже делали это. Но проблема была в том, что тогда Накаджима почти ничего не соображал от наркотика, и это «уже» совсем не придавало уверенности.       Осаму вздрогнул от неожиданности, но тут же расслабился, закрыл глаза, отвечая на поцелуй; его ладони дернулись в порыве сжать в объятиях тонкое горячее тело, но остались лежать на месте.       Дольше. Хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше. Они оба хотели этого и оба не знали об этом.       Больше. Дазаю определенно нужно было больше. И он не смог удержаться от того, чтобы сжать пальцами его подбородок и потянуть за него, скользнуть языком в приоткрытый рот. Ладони дрогнули на щеках, Ацуши занервничал от странных ощущений, но с Осаму все странное становилось приятным, поэтому он не сопротивлялся; его руки скользнули к темным мягким прядям, чуть сжимая, и пошли дальше, крепко обнимая за шею. Парень отдавался новым чувствам с головой, тоже прикрыв глаза, и на пробу двинул языком, задевая язык Дазая, влажный, горячий и сладкий от недавно выпитого саке. Ацуши облизнул его нижнюю губу и вторгся в его рот, изучая и млея от приятного трепета, защекотавшего где-то в груди. Он сам не понял, как сел на колени Осаму, а чужие руки уже заскользили по бокам, приятно надавливая, почти обнимая. Дазай не хотел на этом останавливаться, не мог: он отцепил мешающие подтяжки и отбросил их куда-то в сторону, вытягивая края заправленной рубашки, чтобы залезть под нее и провести холодными руками по горячей спине. Накаджима напрягся от удовольствия и тихо простонал в поцелуй, прижимаясь сильнее, целуя увереннее и не смея отстраняться. Один поцелуй. Одно желание двух человек. И если это прекратится, все будет кончено.       Еще. Осаму переместил свои ладони Ацуши на грудь и начал расстегивать его рубашку, сжимая пуговицы так сильно, будто хотел их раздавить. Стянуть белую ткань, оголяя плечи, скользнуть по ним, мягко щекоча пальцами. Дазай оторвался от парня, тут же прижимаясь губами к белой тонкой шее, на которой, к удивлению, не осталось красных следов от давления ремня, и прикусил ее, ведя языком по соленой коже. Ацуши стало страшно. Поцелуй закончился, и внутри как будто что-то оборвалось: все кончено, он исполнил чужое желание, и теперь ему не нужно было продолжать. Им обоим больше не нужно. Но... Он хочет. И Осаму тоже.       Накаджима нервно выдохнул с тихим стоном и почувствовал, как Дазай взял его за левую руку, поднес к своему лицу и зубами потянул за перчатку, чуть оголяя запястье, касаясь его губами, целуя, облизывая. Ацуши внимательно наблюдал за ним, он видел, с каким усердием Осаму целовал его руку, как нетерпеливо он чуть ли не вгрызался в плоть, с какой-то больной любовью посасывая уже покрасневшую от такого напора кожу. Парень наслаждался этим зрелищем, вертел головой, жмурясь и часто выдыхая, сжимал ногами ноги Дазая, изнемогая от его теплого мокрого рта, хлюпающего слюной так пошло и так бесстыдно.       — Осаму...       Сняв перчатку до конца, Дазай провел языком по всей его ладони, вобрал в рот указательный палец и облизнул, громко причмокивая. Ацуши дернул рукой, пачкая влажной ладонью чужую щеку, и прижался губами к его губам, вновь утягивая в поцелуй. Мужчина снова обнял его, больно сжав пальцами кожу, и скользнул ниже, обводя ягодицы, намереваясь перебраться по бедру к паху, но Накаджима, дернувшись, схватил его руку своей правой рукой.       Было в этом что-то неправильное.       — Осаму, — проговорил он ему в шею, тяжело дыша. — Это ненормально.       Дазай вздрогнул и осторожно убрал руку, утыкаясь Ацуши в плечо. «Да, неправильно. Дай мне еще чуть-чуть времени, чтобы насладиться, чтобы запомнить и никогда не забывать».       — Что ты ко мне чувствуешь? — мягко спросил парень, чуть отпихнув его от себя, и обхватил ладонями его лицо, заглядывая в поникшие и потерявшие блеск глаза. — Я нравлюсь тебе? Или тебе просто одиноко, поэтому ты так..?       — Ты мне нравишься, — и его глаза загорелись. — Даже не представляешь, как, — и его глаза заблестели от выступивших слез.       Теперь Осаму плакал из-за него. Было в этом что-то ироничное.       — Осаму, — проговорил Накаджима, сжимая пальцы на его щеках сильнее. — Почему ты не сказал сразу? Почему нужно было врать о том, что я тебе противен?       — Я не хотел вынуждать тебя быть со мной... — тихо проговорил он. — Из жалости.       В голосе Дазая было столько боли, столько скопившегося за все это время яда, отравляющего его разум и душу, что хотелось разрыдаться вместе с ним. Пьяный и несчастный, измучивший себя до такой степени. Ацуши было жаль его. Но он улыбался.       — Из жалости? Ты действительно такого низкого мнения обо мне? — спросил парень, усмехаясь. — Я... Я бы не смог быть с кем-то из жалости, глупый. Ты всегда нравился мне, странный и временами пугающий маньяк-суицидник, который всегда был добр ко мне. Просто в один момент все зашло немного дальше, и мне не стало противно или неприятно, я подумал, что мог бы... Мог бы жить с этим. Но я, знаешь, никогда не занимался подобными вещами.       — Да, — сдавленно проговорил Осаму, протирая пальцами глаза. — Прости меня.       — Не извиняйся. Все хорошо, — сказал Ацуши и обнял его за шею, прижимаясь лбом к его лбу. — Все хорошо, — повторил он и невесомо коснулся губами кончика его носа.       Совсем как это сделал Дазай, тогда, пока Накаджима спал.