Попытки двойного самоубийства

      Сон утомил его.       Ацуши проснулся, раскинувши руки — одна упала за пределы футона, другая лежала где-то на лице Осаму, а про ноги вообще говорить было страшно: переплетены, отдавлены и спутаны в одеяле. Было бы даже стыдно за такое наглое расточительство личного пространства Дазая, только не было. Ацуши разлепил глаза и широко зевнул — недолгая дрема убила все силы и нагнала слабости в затекшие конечности; он устроился поудобнее, повернувшись к Осаму, и глупо заулыбался, лениво глядя на него. Милый. Рука сама собой потянулась к его лицу, и кончики пальцев нежно огладили щеку — совсем как он это себе представлял!       Охранять сон. Теперь Накаджима понял, что имел в виду.       Это.       Он перебирал тонкие темные прядки, упавшие Дазаю на глаза, гладил его лицо, пару раз задерживаясь на мягких губах, и не мог, ну просто не мог отвести счастливого взгляда. Так измотать себя. Честное слово, Осаму спал, как убитый. Работать днем и ночью — даже трудоголик Куникида таким не страдал, в его планах всегда было выделено время на необходимый отдых, и подобные проблемы у него вряд ли возникали. «Дазаю явно не хватает немного планирования», — вскользь подумал Ацуши и заправил торчащую прядь волос ему за ухо.       В голове даже мысли не было подниматься: он хотел и дальше вот так вот лежать, завороженно смотреть на него и горячо любить всем сердцем. Ему катастрофически не хватало спящего Осаму по утрам. Да и по ночам тоже. Где он был всю его жизнь? Хотя какая разница, если теперь они вместе?       В животе предательски заурчало, напоминая о том, что он пропустил свой обед, а короткий спешный завтрак уже давно прошел мимо желудка, и в итоге складывалось, что он был смертельно голоден. Каким бы прекрасным ни был спящий Осаму, его видом все равно не насытишься, а значит, нужно дойти до холодильника и найти что-нибудь съестное. Он нехотя поднялся, посидел немного, краем глаза поглядывая на Дазая, и тяжело вздохнул. Осаму же не будет против, если он украдет немного его еды?       Парень все-таки встал, протопал к холодильнику и открыл его, внимательно рассматривая содержимое. Что ж, здесь были яйца. Правда, давно протухшие. В пустой сковороде когда-то был жареный рис, у полупустых жестяных банок истек срок годности. «Как он живет вообще?» — подумал Накаджима, рассматривая этот ужас, и склонил голову набок, чувствуя отрешенную пустоту в желудке. Придется сходить к себе и обязательно захватить побольше, чтобы поделиться с Дазаем, который черт знает как еще не умер от голода. Накинув рубашку, он хлопнул дверью и открыл свою квартиру, сразу направляясь к холодильнику. У него была целая тарелка с лапшой и овощами, наполненная аж до краев, так что выбор был очевиден — Ацуши сразу взял ее и поспешил вернуться, вновь зевая на ходу.       Когда он зашел, Осаму больше не спал. Более того, он открыл верхний шкафчик на кухне и тянулся за бутылкой.       — О, — проговорил он, достав ее, и замер, глядя на Ацуши. — Я думал, ты не вернешься.       Накаджима склонил голову в непонимающем жесте и дернул бровью.       — Когда ты проснулся? — подозрительно спросил он, сощурившись, и скинул обувь, проходя внутрь.       — Когда ты ушел, — честно ответил Дазай и поставил бутылку на кухонную тумбу.       Ацуши молча открыл микроволновку и запихнул туда тарелку, устанавливая время. Он был слегка... в недоумении.       — Скажи... Для чего, говоришь, тебе нужны деньги?       — А это секрет, — хитренько улыбнулся Осаму и поднял вверх указательный палец.       — В любом случае... Выдели себе немного йен на еду, — скромно проговорил Ацуши, отведя взгляд. — Ты не наешься одним саке, — упрекающе добавил он и почувствовал, как Дазай мягко обнял его за талию, боком прижимая к себе.       — Я нормально питаюсь, — проговорил он, утыкаясь носом в копну его светлых волос.       — У тебя в холодильнике мышь повесилась, как это может быть нормальным?       — Я ем в кафе на первом этаже.       — Тогда я не вижу логики! — возмутился Накаджима и попытался отпихнуть его. — Это дороже, чем купить продукты и сделать самому, ты не экономишь!       — Не экономлю, — согласился Осаму и только крепче стиснул руки.       — Купи еды, — повторил свою просьбу Ацуши и внимательно посмотрел на него. — Ты не посмеешь умереть от голода, пока я жив, — и Дазай тихонько засмеялся, прижимаясь щекой к его макушке.       — Хорошо.       — Я проверю, — пригрозил парень.       — Ладно, — покорно кивнул Осаму, вдыхая его запах.       — А теперь достань стол, — попросил Накаджима и снова попробовал оттолкнуть его.       В этот раз Дазай поддался, коротко чмокнув его в ухо, и упорхнул в другой конец комнаты, чтобы выкатить стол. Лапша как раз разогрелась; Ацуши нашел палочки и пару чашек, поставил чайник и обернулся на Осаму: тот достал подушки и теперь покорно сидел с томиком какой-то манги, ожидая его. Парень бухнулся рядом, прижавшись плечом к его плечу и взял палочками кусочек баклажана, отправляя его в рот. Было что-то такое доверительное в том, чтобы есть из одной тарелки. Осаму молча присоединился к нему, и они тихонько жевали, наслаждаясь компанией друг друга.       — Когда ты в последний раз пытался убить себя? — скучающе спросил Накаджима. Дазай серьезно задумался.       — Когда мы вешались? — предположил он.       — Да? — удивился Ацуши. — Я думал, ты тогда не хотел умирать.       — А-ага, — протянул Осаму и запрокинул голову, помещая в рот длинные нити лапши. — Но везде есть свой риск, — проговорил он, даже не прожевав. — Вот сейчас я ем. А я могу подавиться и задохнуться. Это ли не попытка самоубийства?       — Ты же не специально.       — Кто знает... — усмехнулся Дазай. — А если человек попросит кого-то убить его, это будет убийство или самоубийство?       Ацуши скромно промолчал.       — А почему ты спрашиваешь? — поинтересовался Осаму, заглядывая ему в лицо.       — Просто... думаю, — смущенно проговорил он, отведя глаза, хотя всем своим существом чувствовал на себе заинтересованный взгляд.       — Думаешь о чем? — спросил Осаму и накрыл его левую ладонь своей.       — Твое обещание все еще в силе, — буркнул парень и сплел их пальцы в замок. — Помнишь?       Дазай улыбнулся, облизывая губы.       — Угу, — промычал он и поцеловал его в щеку, сжимая ладонь покрепче.       Чайник истошно вопил, испуская пар. А вставать так не хотелось.       Ацуши все же поднялся и налил себе кипятка. Он хотел было наполнить и чашку Дазаю, но тот протянул:       — Ацуши-ча-а-ан, я хочу саке!       Накаджима не ответил, коротко глянув на него, бросил пакетик зеленого чая в свою чашку и отдал Осаму его драгоценную бутылку.       Вернулся на место. Снова прижался к нему, потрясывая заварку за бирку.       — Пообещай мне, — начал Дазай, — что мы никогда не будем заниматься самосожжением, — и налил себе полчашки алкоголя.       — Почему? — спросил Накаджима и даже немного удивился: такой суицидальный маньяк и отказывается от такого изощренного вида самоубийства?       — Потому что больно, — ответил он, скривившись. — Если от чего и можно получить удовольствие, то только не от огня.       — Ага, — кивнул Ацуши, полностью согласный с мнением Осаму, и почувствовал легкое покалывание от пары старых шрамов. — А что насчет... Ядов? — попытался поддержать разговор он и получил ответ:       — Это смотря какие яды. Можно отравиться и мучиться от тошноты и диареи, можно умереть от передоза, захлебнуться блевотиной и... Ох, ты же ел.       — Да ничего, — усмехнулся Ацуши и прыснул в кулак.       — Для нас самое оптимальное... наркотики? Я не хочу кормить тебя цианидом или мышьяком.       — Давай без наркотиков.       — О? Грибы тебе не понравились? — удивленно и даже как-то обиженно спросил Осаму.       — Нет, понравились, — честно признался он, — просто... Давай ограничимся этим.       — Хорошо, — кивнул Дазай и хлебнул саке, вновь наматывая на палочки лапшу. — На самом деле, можно отравиться никотином, кофеином... шоколадом. Ты сильно любишь сладкое? — улыбнулся он и подпер голову ладонью.       — И сколько нужно съесть шоколада, чтобы умереть? — скептично спросил Накаджима, грея ладони о чашку.       — Много, — ответил Осаму. — Столько за один раз не съесть... Я пробовал, — и Ацуши тихонько засмеялся, положив голову ему на плечо, отхлебнул чая, отставляя чашку. — Да и кофе, и сигареты — слишком сложно и слишком затратно.       — Да уж, — буркнул парень и взял тарелку и палочки в руки, доедая.       — А знаешь, я ведь когда-то действительно пытался умереть от голода. Чуть не умер со скуки, — усмехнулся Дазай.       — Со скуки? — переспросил Ацуши, недовольно скривив лицо. — Как можно скучать от голода?       — Я продержался месяц, а потом бросил это дело, потому что мне надоело ждать. Это было та-а-ак долго. Скукота.       Вряд ли Накаджима сможет полностью понять его — когда он мучился от слабости и пустоты в животе, готовой поглотить все, что угодно (это ужасное чувство порой снится ему в кошмарах), ему совсем было не до скуки. Мысли о смерти, мысли о жизни, боль, вина за свое существование и отчаянное желание существовать... А Осаму так просто говорит об этом.       — Умирать от жажды тоже было скучно? — спросил Ацуши, абсолютно уверенный в том, что Дазай и таким занимался.       — Я не пробовал, — проговорил мужчина и сделал еще пару глотков — удивительно, саке так быстро заканчивается. — Я читал, но... Ну, да, это быстрее, но намного, намного мучительнее. Не хочу, — проныл он и поставил чашку обратно на стол. Взгляд невольно зацепился за внутреннюю сторону левой ладони. Осаму цыкнул. — Ацу-чан, достань аптечку из шкафа. Справа, вторая полка сверху.       — Что случилось? — подпрыгнул на месте Ацуши, забеспокоившись, и посмотрел на Дазая, вцепившись пальцами ему в плечо. Тот показал свою забинтованную ладонь — повязки пропитались кровью.       — Рана открылась, — пожаловался он, и Накаджима притянул его руку к себе, внимательно рассматривая.       — Как ты умудрился? Снова что-то разбил? — начал причитать он, разматывая бинты.       — Когда я поймал вора, он попытался проткнуть меня ножом. Ну, я и сопротивлялся, — проговорил Осаму, глядя, как маленькие тонкие пальчики бережно обводят его рану. Это так трогательно.       — Боже. Я сейчас, — проговорил Ацуши и подорвался с места, подбегая к шкафу. Справа, полка, вторая...       Содержимое аптечки чуть не вывалилось из рук, моток бинтов пришлось держать зубами, но в итоге Накаджима вернулся и вновь взял чужую раненую ладонь, достал спирт и вату. «Он так заботится обо мне», — думал Дазай, не в силах сдержать улыбки, даже когда кожу чуть пощипывало от мягких невесомых прикосновений, стирающих кровь.       — Так... О чем ты думал? — лукаво спросил Осаму, едва щурясь. — Ты хочешь попробовать что-то еще?       Ацуши молчал. На самом деле он думал... о многом. Хотел многого. Бесстыдного и отчаянно непристойного. Ему хотелось жить и умирать, хотелось плавиться в горячих медных объятиях и таять от пылких поцелуев, хотелось задохнуться и лишиться всей крови, потеряться в экстазе не такой уж желанной, но безумно приятной смерти — он сумасшедший, раз принимает взгляды Дазая на эту тему.       — Как еще можно... не умереть? — тихо спросил он, почти неслышно, боясь несуществующего осуждения, боясь самого себя и своего голоса. Буря внутри него казалась почти незаметным легким ветерком.       Осаму тонко улыбался, наблюдая за его внутренними терзаниями, и еле сдерживался от того, чтобы не наброситься на него и не растерзать в клочья — потому что он этого хочет, потому что они оба этого хотят: отдаться тем настоящим чувствам, которые не скроешь за маской лжи или стеснения, в которые хочется окунуться с головой.       — У меня есть пара идей, — ухмыльнулся Дазай, но так и не приблизился к нему, будто боялся спугнуть. Бинты медленно, но плотно оборачивали его ладонь — Ацуши работал на славу, — спасибо, — произнес Дазай, когда парень вовсе закончил, и коротко поцеловал его в висок в знак искренней благодарности. Накаджима замер на пару-тройку секунд и, казалось, задумался о своем.       Внезапно он нежно прижался губами к забинтованному запястью, поцеловал внутреннюю сторону ладони, переместился на пальцы, целуя каждый, со всей любовью и абсолютным обожанием. Ацуши ласкал его так, будто сам благодарил его — за его существование? За эти теплые желанные чувства? Затуманенный взгляд переместился на лицо Осаму, и тот не сдержался — крепко-крепко обнял его, плотно притянув к себе, горячо и страстно поцеловал, обводя языком мягкие нежные губы. Мог ли Накаджима сопротивляться? Мог ли он что-то поделать со своим бесконечным неиссякаемым голодом по нему?       Смешно. Метафоричный голод и голод физиологический, совсем недавний, но теперь такой далекий.       Накаджима прижался к Дазаю, углубляясь: он не мог держать себя в руках, крепко обнимая его за шею, не мог, цепляясь зубами за скользкий язык, но не сильно — только чтобы показать, как он скучал и как сильно его не хватало. «Люблю, — вкладывал он в каждое свое движение, — люблю», — и почему-то оказался сидящим на его коленях, но, Боже, так ли это плохо, как может показаться? Руки Осаму, сжимающие его тонкую белую талию под рубашкой, его запах, бесстыдно дурманящий податливый разум. Ацуши был готов умереть за такое. Он был готов умирать столько, сколько бы потребовалось, лишь бы сейчас все это не останавливалось ни на мгновение, лишь бы короткие ногти впивались в его кожу, причиняя невесомую желанную боль, а чужая фигура удобно умещалась между ног, сжимающих Осаму покрепче.       Тихо. Нужно немного... успокоиться.       Парень отстранился, рвано и прерывисто вздыхая, отвел взгляд, ужасно стыдясь самого себя, глубоко вздохнул, опуская голову.       — Что... — попытался спросить он, но голос был слишком хриплым, чтобы казаться вразумительным. Накаджима прочистил горло, коротко кашлянув. — Что за идеи? — все-таки произнес он, хотя не решался взглянуть Дазаю в глаза, однако поглаживающие спину забинтованные ладони умиротворяли и дарили просто невероятное вселенское спокойствие.       — М-м... Я всегда хотел застрелиться, — проговорил Осаму и коснулся губами его щеки. — И я всегда мог это сделать.       — Почему не сделал? — тихо поинтересовался Ацуши, неожиданно смело посмотрев ему в глаза невидящим взглядом. Расслабленным. Соблазнительным. Дазай только и успевал удивляться, на какие выражения способно его лицо.       — Я хотел все знать, — ответил он с мягкой улыбкой. — Поэтому тогда умирать было слишком рано. А когда я понял, что всего узнать просто невозможно, то плюнул на это и занялся более интересными вещами.       — И ты только что предложил мне застрелиться, — выдохнул Накаджима и чуть закатил глаза: это было как-то... парадоксально.       — Ну, знаешь, тебе же понравилась потеря крови? Гипоксия, чувство смерти, все дела, — тихо-тихо прошептал он на самое ухо хриплым обольстительным голосом, и Ацуши мелко задрожал, вцепившись в его плечи для фантомной устойчивости. — В меня стреляли много раз, и... это было прекрасно. Конечно, если не считать мучительной боли и случайно поврежденных органов... В целом, было хорошо, — выдохнул он, опаляя горячим дыханием кожу.       — Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь, — проговорил парень и вновь сжал коленями его талию, потому что спокойно сидеть в таком положении было крайне сложно. «Тихо, — повторял он себе, — не будь таким животным».       — Я знаю, куда стрелять, — полубезумно произнес Осаму. — Я уже вижу это. Закат, красное небо, песок, скользящий между пальцев... Ты помнишь, что я обещал показать тебе смерть? — взволнованно спросил он. — Твоя регенерация будет весьма кстати.       — Ты хочешь застрелить меня? — шепнул Накаджима, шумно сглотнув — не от страха: в предвкушении.       — Ты хочешь, чтобы я выстрелил? — спросил Осаму в ответ и склонил голову, глядя на него ясным чистым взглядом.       Не слишком ли много саке он выпил? Бутылка полупуста.       А в Ацуши пустоты еще больше, и ему хотелось заполнить ее кровью.       Здравомыслие подсказывало: «Ты сумасшедший, вы оба сумасшедшие», — а пустота звенела в ушах, и жажда только усиливалась. Багровые глаза Дазая были такими искренними и такими невинными — в их блеске тонуло все сомнение, и хотелось только соглашаться: «Да, да, да».       — Хочу, — бездумно промолвил парень, пряча лицо в сгибе его шеи — черт возьми, как тут не рискнуть, когда риск так невелик, когда так и хочется угодить и стать ближе, чем когда-либо?       Ацуши не боялся доверить свою жизнь Осаму. Умилительно.       А Дазай не мог позволить себе предать его доверие — он выполнит свое обещание, он сделает для него все, что угодно, станет всем и одновременно ничем и будет любить его сильнее собственной жизни (что и так было не далеко от истины).       — Возьмем отпуск, — планировал он, — уедем куда-нибудь на острова, далеко-далеко, где нам никто не помешает.       Его слова возбуждали сильнее прикосновений: Ацуши было даже немного страшно от того, насколько сильно Осаму может на него повлиять — черт возьми, он прямо сейчас подначивал его на суицид. (Опять.)       — Больше похоже на убийство, нежели на двойное самоубийство, — отвечал Накаджима, делал свой ход: шах.       — Ну почему же? — и теперь ходил Дазай. — Ты хочешь этого. А нас двое.       Ацуши был совсем не прочь сдаться ему; тонкие руки Осаму скользнули вниз, удобно умещая в ладонях мягкие ягодицы, и коварно-издевательская улыбка осветила его лицо — шах и мат, можно ли с этим поспорить? Губы втянули кожу на шее, язык едва скользнул, и сжались зубы; парень стиснул Дазая покрепче в своих объятиях и откинул голову, давая ему нужное пространство, отдавая ему всего себя. Тихий выдох — неполный стон — и сомнений снова нет, и снова все кажется единственно правильным, и вновь умереть хочется ровно настолько, чтобы остаться жить.       Не хочется позволять себе большего.       Хочется оставить все на потом, на позже — ожидание так мучительно, но ожидаемое так желанно.       — Осаму, — произнес Ацуши, отнимая его голову от себя, удерживая ее между тонких хрупких ладоней. Он легко поцеловал его в кончик носа, невесомо коснулся губ и прижался лбом к его лбу. — Тихо.       Он вот так запросто может утихомирить зверя внутри Дазая, хотя внутри него самого бушует еще более разъяренный и голодный зверь, требующий страсти и боли — настоящий садист, играющее с жертвой животное. Но кто из них жертва? А была ли жертва вообще?       — Ты ведь подрабатываешь на стороне, да? — спросил парень и чуть отстранился, глядя ему в глаза. — Ты скоро пойдешь?       Как можно так бессовестно ломать все шахматные фигуры и переворачивать доску, начиная партию в нарды?       Осаму усмехнулся его наглости, его желанию растянуть все это баловство как можно дольше, хотя и чувствовал то же самое — он и сам не хотел идти дальше и рушить все своей скорой скучной развязкой, ему хотелось большего: хорошей интересной игры, превращающейся в нечто прекрасное. У них ведь полно времени. Успеют наговориться, наобниматься, наубиваться; то, что происходит между ними — это забавно, это интересно, но до кульминации еще далеко. В глубине души Дазай даже был рад такому развитию событий, его будто отрезвило, окатило ледяной водой. «Да, — думал он. — Подождать. Еще чуть-чуть. Еще немного».       На самом деле, он умел планировать. Даже лучше, чем Накаджима того для него желал.       — Ты пра-ав, — протянул Осаму и положил голову ему на плечо. — Нужно идти. Но ты ведь не против отпуска?       — Не против, — улыбнулся Ацуши, мягко поглаживая его по голове. — Правда, не думаю, что Куникида...       — Да я разберусь, — усмехнулся Дазай, и его рука теперь трепала парня за щеку. Накаджима смутился, отпихивая ее, и тихонько посмеивался, ерзая на чужих коленях — неосознанно, но внушительно.       — О... Кхм, — кашлянул Ацуши, приводя свой голос в порядок. — Одолжишь мне свою книгу? «Руководство по самоубийству»?       Вопрос был только в одном: зачем она ему? Осаму не показал удивления, оставив на лице прежнюю улыбку, и судорожно продумывал варианты. Очевидным было то, что Ацуши хочет знать больше: не то чтобы он всерьез хочет убить себя, но он должен быть весьма заинтересован в видах, способах и средствах — это интересно... наверное? Тема суицида заняла относительно значимую часть в его жизни, так что интересоваться ей вполне естественно.       (Или он хочет сделать ему сюрприз? Удивить его, да?)       В любом случае Дазаю было не обязательно копаться в догадках и строить теории: ничто не сможет зайти так далеко, чтобы он не знал, как с этим справиться. А еще он доверял Накаджиме.       — Конечно, — проговорил он спустя время, хотя не прошло и трех секунд. — Она лежала за аптечкой.       Ацуши улыбнулся, и его улыбка была такой чистой и открытой, что Осаму мог прочитать в ней все: «Спасибо, что не стал меня расспрашивать по этому поводу; спасибо, что не стал вгонять в краску; спасибо, что доверяешь мне», — и прочее, прочее, и искренняя любовь, и теплая благодарность.       — Я пойду, хорошо? Не буду мешать, — проговорил он и покачнулся, слезая с коленей Дазая, поднялся на ноги.       — Ацу-ча-а-ан, — протянул Осаму, дернув его за край рубашки, и закрыл глаза, указывая на свои губы. Ацуши покорно поцеловал его, коротко обнял и забрал книгу, прихватив с собой пустую тарелку.       На выходе он не забыл прикрикнуть, чтобы Дазай все-таки купил себе еды.