Попытки двойного самоубийства

      Накаджима решился поднять глаза и поймал на себе ошарашенный взгляд Дазая. Черт, не надо было так прямо! Парень занервничал, крепко стиснув зубы, и получил встречный вопрос:       — А ты... Хочешь?       — Д... Да, — кивнул он, снова опуская голову, пестря ярким алым румянцем на щеках. Осаму тяжело нервно вздохнул, пытаясь хоть капельку успокоиться, и прикрыл глаза.       — Так, — продолжил он почти не дрожащим голосом. — Ты... хочешь быть снизу или сверху?       Ацуши молчал. Ему хотелось подмять под себя Дазая, хотелось вжать его в футон, жестко схватив за бедра, грубо вколачиваться в его исполосованное шрамами тело до болящих уставших мышц, ласкать и ублажать его, гладить по голове и хватать за волосы, оттягивая, выкручивая их в пальцах... Но ему было знакомо ощущение пальцев внутри. Он знал, каково это, и не боялся — привык, любил это чувство и теперь отчаянно желал почувствовать Осаму в себе.       — Думаю... снизу, — все-таки заговорил он: тихо, смущенно — Боже, как же стыдно говорить такие вещи!       — Снизу... — повторил Дазай эхом. Его руки по-прежнему держались за запястья Накаджимы и уже начинали затекать, но он не отпускал их, стараясь шевелиться как можно меньше, будто любое лишнее движение могло все испортить. — Это может быть больно, — серьезно произнес он.       — А-ага... — заикнулся Ацуши, вжимая голову в плечи.       — Тебе могут не понравиться сами ощущения.       — Они... Понравятся.       — Как ты можешь быть так уверен? — вопросил Осаму, чуть нахмурившись. — Будь я на твоем месте, я бы уже все локти искусал от одной мысли, что меня будут иметь в зад.       Ацуши дернул руками, высвобождая их из хватки Дазая, опустил их на свои колени и поднял решительный взгляд, серьезность которого затмевали горящие уши и алое лицо.       — Я истратил полтюбика лубриканта в одиночку, — проговорил он тихо, чуть ли не шипя. — Я уверен.       У Осаму запорхало где-то в низу живота от этих слов, холодная дрожь пробежалась по спине. В голове крутились какие-то странные мысли: «Мой мальчик так вырос, маленький соблазнитель, блудливый распутник, грешник...» — на лице расползлась нервная улыбка, дрожащие руки легли на его нежные белые ладони и легонько сжали их, приободряя. Дазай придвинулся к нему ближе, почти касаясь губами уха, и зашептал:       — Сделаем это.       Голос прозвучал обольстительно и уверенно, хотя ни черта он не был уверен.       Накаджима нерешительно облизнул один из шрамов на его шее, нежно поцеловал, крепко сжав коленями его ноги, и отстранился, шумно сглотнув, попытался встать. На негнущихся затекших ногах он прошагал к шкафу; Осаму проводил его взглядом, чувствуя, что с его ногами все так же плачевно от долгого сидения в одной позе, и не глядя нащупал рукой полупустой стакан с вином. Осушил его. Ацуши взял что-то с верхней полки, направился к футону и сел на него в позе лотоса, задумчиво пялясь на голубой тюбик и пачку презервативов в своих руках. Он боялся поднимать глаза. Ладони вспотели.       Дазай встал, прихватил с собой вино и приблизился к Накаджиме, уселся на край футона, положив голову парню на плечо, заглядывая через него. Он поставил бутылку рядом, приобнял горячее напрягшееся тело и влажно поцеловал за ухом, теребя языком мочку уха, заставляя задрожать от удовольствия и расслабиться, выпустить из рук все лишнее. Накаджима повернулся к нему лицом и, мазнув губами по щеке, крепко прижался к его рту, придвинулся поближе, сжимая ладонь на его бедре, тяжело выдыхая. Он хотел этого. Он хотел его.       Отстранившись, Осаму с удовольствием заглянул в блестящие светящиеся страстью глаза и улыбнулся, прикидывая, с чего можно начать. На самом деле, он понятия не имел, с чего — спать с парнями ему до сих пор не доводилось, так что оставалось только действовать по обстоятельствам; к счастью, с Ацуши это было несложно: нужно только приласкать его, погладить где надо, укусить за загривок и хорошенько отжарить, нежно, но с пылом. План казался хорошим. План был просто замечательным — от него сводило колени и скорее хотелось приступить к нему.       — Иди сюда, — произнес он и потянул парня на себя, развернул, усаживая между своих ног, прижимая спиной к своей груди. Руки привычно легли на живот и огладили его, задевая бок, пальцы вдавились в кожу, и Накаджима откинул голову назад, к нему на плечо.       Подняться к груди, сжать и потереть соски, вцепиться зубами в тонкую изогнутую шею и оставить красивый малиновый засос. Ацуши выдохнул, стискивая колени, и это привлекло внимание Дазая: он облизнулся и потянулся к ширинке его джинсов, начиная мучительно медленно расстегивать ее, заставляя Накаджиму изнывать и метаться, но зрелище было просто великолепным: как взору постепенно открывается кромка серых трусов, как выпирает под ними бугорок вставшего члена и ярко выделяется мокрое от сочащейся смазки пятно. Мужчина шумно сглотнул и с восторгом пятилетнего ребенка, получившего желанную игрушку, сжал в руке его пах, нежно массируя, вводя Накаджиму в неистовый раж. Парень стиснул пальцы на его бедрах, сминая серую ткань брюк, и заскулил, заставляя себя раздвинуть ноги шире, вжимаясь спиной в его грудь, захлебываясь слюной, которую забывал сглотнуть.       Одна ладонь все мяла и комкала горячую плоть, сокрытую под тонкой влажной тканью, другая елозила по животу и сжимала пальцами бока, то надавливая, то пощипывая, доводя до исступления, и Ацуши терялся в ощущениях; тянущая судорога прошлась в районе копчика, в паху все сладко заныло. «Еще, — думалось ему, — еще!» — и он завел руку назад, грубо сжимая ей чужой стояк, вырывая из Осаму хриплый стон, нагло улыбаясь одними уголками губ. Накаджима почувствовал, как чужая ладонь забирается за резинку трусов, обхватывает член у основания и двигает пару раз, заставляя содрогнуться от приятной неги, разлившейся по телу жгучим трепетом, заставляя вновь сжать пальцами чужие брюки.       — Нравится? — зашептал Дазай, и Ацуши заскулил, кусая губы.       Осаму удовлетворился таким ответом и подключил вторую руку, чтобы стянуть с него лишнюю одежду; джинсы спустились к коленям, Ацуши заерзал, пытаясь выпутаться из них, и скинул, отпихивая их в сторону пяткой. Его обнаженное бледное тело с выпирающими косточками таза выглядело со стороны просто очаровательно: набухший розовый член призывно торчал и сочился, а тонкие ноги были так нежно и так трогательно сведены, что это зрелище хотелось запомнить на всю оставшуюся жизнь. Дазай облизнулся с откровенным желанием сожрать его — нет, серьезно, он такой вкусный, с этим терпко-сладким природным ароматом и соленой кожей, с мягкими искусанными губами и руками, запятнанными собственными засосами. Осаму мог кончить, только глядя на него: святая простота, надломленная, но не сломившаяся, красивая, как только что сорванный цветок: Ацуши цвел в его руках, расцветал багряными укусами на плечах и шее, распускался раздвигающимися ногами и увядал грязным пороком.       Тонкие пальцы Дазая завороженно потянулись к влажной малиновой головке, невесомо обвели уретру, собирая смазку, и поддели крайнюю плоть, скользя по ней, оттягивая. Ацуши зажмурился, отворачивая голову, но краем глаза поглядывал на нехитрые доводящие до экстаза манипуляции, на ладони, вид которых был таким же приятным, как и прикосновения. Осаму потер большим пальцем уздечку, скользнул рукой по всему стволу, и поднял ладонь, мокрую, влажную, внимательно разглядывая: он не мог, совершенно не мог упускать такой возможности, пока Накаджима так открыт и развратен, пока готов на подобные смущающие вещи. Он приблизил блестящую от смазки руку к его лицу, скользнул между розовых искусанных губ, и Ацуши послушно вобрал пальцы в рот, качнул головой, облизывая их, чувствуя на языке свой собственный солоноватый вкус. Подушечки терлись о твердые белые зубы, горячий язык то и дело задевал двигающуюся во рту ладонь, и это было приятно, это неимоверно заводило. Парень громко хлюпал слюной и постанывал, сжимая зубы сильнее, чем надо было, причиняя боль, но легкую, эфемерную, только распаляющую жгучее желание, поэтому Дазай не возмущался, лишь заталкивал пальцы глубже, чуть ли не до гланд, и чувствовал, как собственная плоть отдается дрожью и сотнями электрических импульсов: он хотел разрядки, но еще больше хотел глядеть на его лицо — красное, с застывшими в уголках глаз слезами, широко раскрытым ртом и блестящими губами.       Он сжалился и вытащил пальцы. Ошалело нетерпеливо нащупал уроненный тюбик, выдавил смазки, спешно скользя ладонью к промежности, невесомо надавил. Накаджима закусил нижнюю губу и отвернул голову в сторону, весь сжался и напрягся, будто ждал не проникновения, а удара, и палец легко вошел наполовину; Осаму задвигал им, внимательно наблюдая за реакцией Ацуши, но понять, больно ему было или приятно, по одним только охам и ахам не мог.       — Золотце, не молчи, — тихо произнес мужчина, целуя его в шею. — Все нормально? Я могу прекратить.       — Н-нет, — пробубнил Накаджима, крепче вцепляясь ладонями в его ноги. — Все в порядке. Мне... хорошо. Н-не останавливайся, — попросил он подрагивающим голосом и плотно вжался влажной спиной в его грудь, вытягивая шею.       Это лучше, чем делать самому. Чужие непредсказуемые движения, нежные, аккуратные, сопровождающиеся осторожным сосредоточенным взглядом: Дазай смотрел пронзительно и внимательно, боясь навредить, двигал несмело, но бережно, даже заботливо, и пялился исключительно для того, чтобы вовремя заметить, если что-то пойдет не так — совсем не для услады своего взгляда.       — Как ты это делал? — горячо зашептал Осаму, проникая настойчивее, потираясь сильнее; разговоры его успокаивали. — Быстро? Медленно?       Он погладил плоский напряженный живот свободной рукой и получил ответ, смешавшийся со стоном:       — М-медленно-о-а-ах...       Ацуши зажмурился и прикрыл рот тыльной стороной ладони, вновь запрокидывая голову, не в силах сдерживать голоса: горло завибрировало от очередного звука — долгого, протяжного, возбуждающего — и Дазай не преминул поцеловать его в плечо, больно кусая, замедлить движения и вынудить его трепетать и дрожать от исступления.       — Еще... — выдохнул парень. — Г-глубже...       Кажется, Осаму всю свою жизнь ждал только этих слов.       Он скользнул глубже, обвел горячие стенки, надавил сильнее и повторил, не забывая покусывать его за загривок, слушая вздохи и хрипы, вырывающиеся из прикрытого ладонью рта. Когда он чуть согнул палец, Накаджима застонал полноценно, с голосом, убрал руку от лица, сжав ею чужое колено, и жестко погладил, поднимаясь выше, а потом снова спускаясь, комкая чертовы штаны.       — Сколько в тебя помещалось? — спросил Дазай бесстыдно, и Ацуши, борясь со смущением и возбуждением, произнес:       — Три, — кусая губы, изнывая под осмелевшими приятными ласками.       — Вот как... — выдохнул мужчина и закусил губу, осторожно проталкивая внутрь второй палец.       Парень сжимался и прерывисто дышал, держась за его бедра, как за подлокотники электрического стула, жмурился, но больше от стыда, нежели от неприятных ощущений, прижимался спиной к его груди, сводил ноги и снова раздвигал их, беспорядочно вертя головой по сторонам.       — Ос-саму...       Его имя из этих уст, этим голосом, в такой ситуации. Дазай почувствовал, как жар приливает к лицу, как в груди разливается тепло, и по коже бегут холодные мурашки; он задвигал пальцами интенсивнее, сильно надавливая, проникая напористее и основательнее, вцепился зубами в багровое от поцелуев и укусов плечо, оставляя там очередной засос. Свободная рука вновь смяла бок, переместилась на грудь, оглаживая твердый сосок, легонько царапнула ногтями ключицу и пошла выше, едва сжимая шею, снова упорхнула к низу живота, обводя пупок. Накаджима стенал и хныкал, хлюпал слюной, закатывал мутные невидящие глаза, заслоненные пеленой удовольствия, и откровенно терял рассудок; Осаму выдохнул, сжимая в ладони его член, огладил его пальцами, сминая и лаская гладкие подтянутые яички.       — Стой... — пробормотал Ацуши заплетающимся языком и вцепился в его запястье, останавливая. — Я больше... не могу.       — И... в чем проблема?       Парень дрогнул и шумно сглотнул. Он бы объяснил, в чем проблема. Он хотел нежиться под этими чувственными ласками и изнывать от тяжести в паху, хотел, чтобы эта сладостная пытка продолжалась как можно дольше, хотел томиться на грани оргазма, но не кончать, мучиться и гореть в тонких руках под чутким изучающим взглядом, истекать смазкой и нервно сжиматься, захлебываясь слюной. Как это объяснить, он не имел ни малейшего понятия: мысли путались в кружащейся голове, совершенно не хотели собираться в единую связную речь, да и говорить что-то подобное было ужасно стыдно.       — Н-не хочу... так скоро, — выдавил из себя он смущенно, неловко сводя колени. «Милашка», — подумалось Дазаю, и он покорно убрал от него руку, продолжая медленно двигать пальцами внутри него, дразня приятными щекочущими ощущениями.       Он искренне хотел трахнуть его. Осаму был честен с собой — да, позаботиться о своем собственном стояке прямо сейчас было бы просто волшебно, но он не мог оторваться от покусывания тонкой шеи, от созерцания угловатого белого тельца между своих ног, от вида сильных тонких пальцев, сжимающих его бедра, вида судорожно дергающегося кадыка и серебряной прядки, налипшей на покрывшийся испариной лоб. Его тихие прерывистые вздохи и робкие стоны — музыка для души, услада его ушей, его пища, сущий смысл жизни.       — Осаму, — выдохнул Накаджима тихим шепотком и, закусив нижнюю губу, широко улыбнулся — игриво, развязно — Дазай даже удивился, заметив это краем глаза. — Вытащи, — попросил он, и Осаму беспрекословно подчинился, заставляя его почувствовать неутешительную пустоту.       — Что-то не так?       Ацуши повернулся к нему лицом, влажно поцеловал в губы, обняв за шею ладонями, и отстранился, отползая в сторону, укладываясь спиной на футон, прямо за Дазаем. Мужчина повернулся, вопросительно глядя на него, а он уже несмело раздвинул ноги, будто приглашая, смотрел ему в глаза пугливо, но вожделенно; обращенная к Осаму голова, согнутые в локтях поднятые руки, вытянутая шея, соблазнительно изогнутая спина — черт, он действительно приглашал его, всей своей позой, всем своим естеством. Конечно, брови были изогнуты в нерешительности, а под тяжелым любующимся взглядом раздвинутые колени дрожали, но Накаджима перебарывал себя, как мог, позволял смотреть на себя, отдавался ему, безмерно и безгранично доверяя. Словно завороженный, Дазай придвинулся к нему и сел напротив разведенных ног, тяжело дыша, не в силах отвести взгляда.       — Н... не пялься, — едва возмутился Ацуши, пряча глаза, и Осаму скользнул ладонями по его дрогнувшим от прикосновения коленкам, нежно провел, мягко огладил.       — Ацу-чан, — позвал он, заставляя Накаджиму неуверенно поднять на него глаза, и опустился между его ног, невесомо покусывая внутреннюю сторону бедер, провел языком по влажному соленому члену, отдающему медью естественной смазки. Ацуши вздрогнул, судорожно сжимая кулаки, и чуть выгнулся, запрокидывая голову. — Я хочу тебя, — томно проговорил мужчина и выпрямился, потянувшись за пачкой презервативов, достал один кусочек фольги и зажал его между губ, начиная стремительно расстегивать свои мешающие брюки.       Накаджима снова посмотрел на него, кусая губы, дрожа всем телом от предвкушения; Дазай спустил штаны до колен, цыкнул, недолго думая, и заерзал, выпутываясь из них совсем, разрывая пальцами упаковку и растягивая латекс по члену. Отвести взгляд было сложно. Черт, да просто нереально!       — Теперь на меня пялишься ты, — подметил Осаму, ехидно улыбаясь, и снова взялся руками за его колени, придвигаясь поближе. — Ну? — спросил он, дразняще потираясь своей плотью о его промежность.       — Угх... — простонал Ацуши, беспомощно жмурясь. — Д-давай уже, — нетерпеливо проговорил он, и Дазай медленно протолкнулся внутрь, вынуждая его скрипнуть зубами и стиснуть колени, вжимаясь ими в чужие бока.       Осаму вошел полностью, нависая над ним, все еще улыбаясь, но менее ехидно, чем изначально — сдерживаться было сложно, особенно в такой горячей упругой тесноте; он склонился к его груди, скользнул по ней языком и мягко прижался губами, засасывая ртом кожу, оставляя яркое пятно — покрывать бледное тело багровыми засосами было приятно, они выказывали права на Накаджиму, обозначали его, как его личную собственность. Недолговечные метки, яркие клейма, но в этом-то и была их прелесть: можно поставить еще, как можно больше, даже на самом видном месте, чтобы все знали — этот парень принадлежит ему. В любое другое время от этих мыслей в голове возник бы образ ошарашенного непонимающего Куникиды, пытающегося выяснить, откуда у Ацуши это безобразие, но сейчас Дазай не мог сосредоточиться ни на чем другом, кроме этого парня, он — центр его Вселенной, он — его все и ничего.       Мужчина двигался медленно, но размашисто, смазанные стенки беспрепятственно скользили, но сдавливали член порядочно, поэтому Осаму постепенно терял над собой контроль. Накаджима обхватил его тело ногами, потянулся руками к каштановым волосам и зарылся в них, крепко стискивая в пальцах, подмахивая бедрами навстречу, вертел головой, будто не мог найти того положения, в котором мог бы оставаться неподвижно, и вскоре они оба взмокли, перебивая друг друга то обрывистыми, то протяжными стонами. Дазай не забывал целоваться и нежно кусаться, у него даже получилось протиснуть руку ему под поясницу так, чтобы можно было оставаться в нависающем положении и прижимать изогнутое тельце к себе, одновременно глубоко проникая в него.       — Ещ-ще, — хрипел Ацуши, и толчки становились чаще, резче; он закатывал глаза и совершенно не сдерживал своего голоса, выкрикивал его имя, протяжно завывая, когда Осаму попадал в особо чувствительное место.       Он сходил с ума. Он растворялся в бурном кипящем моменте, накрывающим его с головой, и захлебывался в эйфории приятных ощущений, забывая обо всем на свете. Накаджиме хотелось, чтобы это не прекращалось: у него не было желания поскорее кончить и обессиленно упасть, чувствуя пустоту в душе и теле, ему нужны были эти ощущения, этот Осаму, чуткий и любящий, нежный и страстный, заботливо смахивающий упавшую на глаза челку, гладящий по щеке, заставляющий растекаться под своим ласковым вожделенным взглядом. Мужчина прикрыл глаза, опуская голову, выдохнул со стоном, замедляясь, кусая губы. Ацуши погладил его по щеке, тронул за плечо, крепко впиваясь пальцами, обращая на себя внимание.       — Подожди, — выдохнул он, и Осаму вовсе остановился; такое уже было, и Накаджима, скорее всего, сделает сейчас что-нибудь очаровательное.       Ацуши нервно оглядел комнату, боясь встретиться с ним взглядом, выпустил его из кольца ног, выпрямился и... осторожно перевернулся на живот. Выгнутая спина, оттопыренная задница, голова, повернутая в сторону, отчаянно пытающаяся зацепиться глазами за Дазая, но с треском проваливающаяся: поза в этом отношении была неудобна, а вот в другом... Осаму сжал и огладил его зад, скользнул рукой по прогнувшейся пояснице к острым лопаткам и размазал ладонью пот, странно улыбаясь, чувствуя в низу живота еще большую тяжесть, чем раньше. Парень вздрогнул, почувствовав губы на своей ягодице, почувствовав легкие любящие укусы, и спрятал лицо в предплечьях, уткнувшись в них носом. Дазай больше не медлил и снова проник, обхватывая руками гибкое мокрое тело, скользя по острым ребрам к животу; Накаджима захлебнулся воздухом, застонал и подался назад, дрожа от удовольствия, от жара и давления, резких движений и жгучего трения. Он приподнялся на руках, становясь в коленно-локтевую, и Осаму накрыл его ладонь своей, крепко сжав, переплетаясь пальцами; другая его рука скользнула к твердому болтающемуся члену и часто задвигалась, заставляя Ацуши снова прогнуться и уткнуться щекой в футон, застонать и зажмуриться от ощущений. Долго и практически без остановки — это прекрасно, это просто замечательно и до безумия приятно, но бедра уже побаливали от частых однотипных движений, и Дазай был намерен заканчивать; он очень не хотел, но его мышцы были совершенно против продолжения. Укусив соленое плечо, мужчина облизнул горячую влажную кожу и прекратил сдерживаться: спустил в презерватив после пары глубоких толчков, крупно задрожал, сжимая сочащуюся плоть покрепче, доводя Накаджиму до оргазма, и рухнул на него, даже не потрудившись выйти.       — А-ах... — выдохнул парнишка, распластавшись на мягком футоне, чувствуя на себе тяжесть и тепло горячего любимого тела. Осаму гладил его живот мокрой запачканной спермой ладонью и тесно прижимался к его спине, тяжело дыша. Ацуши мог чувствовать его частое гулкое сердцебиение своей лопаткой, хотя собственный ритм перебивал чужой, и было сложно понять, где чей; он пытался отдышаться, глубоко втягивая воздух в легкие и медленно расслабленно выдыхая.       Хотелось сказать что-нибудь. Что-нибудь красивое и благодарное. Или глупое до невозможности. Слова, слова!..       Спустя долгие полминуты Дазай отстранился и снял с себя резинку, связал и брезгливо откинул ее на пол, бухнулся на футон, удовлетворенно глядя в потолок. Накаджима повернул голову в его сторону и улыбнулся, потянулся ладонью к его лицу, нежно погладил по щеке, обращая на себя его ласковый взгляд.       — Ацу-чан, — только проговорил он и перевернулся набок, приобнимая его, мягко прижимая к своей израненной груди.       Ацуши обнял его в ответ, сцепив руки за его спиной, и прикрыл глаза, готовый заснуть; он чувствовал себя смертельно уставшим, будто весь вечер мучился горячкой и метался по постели от лихорадочного жара, произошедшее казалось ему сном, стоны — стенаниями бредящего больного, но Осаму был здесь, свидетельствовал о реальности их греха, а его объятия были такими заботливыми и такими теплыми. Он утомился, да, но на самом деле...       — У нас еще полбутылки вина и пара неиспользованных презервативов, — пробубнил Накаджима с улыбкой и приоткрыл глаза, наблюдая за реакцией Дазая на такое откровенное заявление.       — Смилуйся, — взмолился тот, — я устал, и у меня все болит.       Ацуши усмехнулся, но не стал спорить — возмущаться было бы как минимум грубо. Секс был превосходным. И самое главное — не последним.       — А до ванной ты сможешь дойти?       — Мне так лень...       — Ты весь грязный. И я тоже. Черт, похоже, надо будет и постельное белье сменить, — недовольно пробормотал он, озвучивая свои мысли.       — Я поднимусь, если ты меня поднимешь.       Накаджима выпутался из его объятий и сел, подогнув под себя ноги.       — Поднять тебя? — Он склонился над ним, подхватил его и встал, держа на руках, наслаждаясь его округлившимися в удивлении глазами. — Ну, теперь сам, — улыбнулся парень и отпустил его, босиком шагая к шкафу, выискивая махровое полотенце и какую-нибудь одежду на ночь.       — А на вид такой нежный и хрупкий, — пробормотал Осаму, подкрадываясь сзади, обнимая со спины и упираясь подбородком в плечо.       — Я нежный и хрупкий, — кивнул Ацуши, подтверждая его слова. — Но еще и сильный.       Парень упорхнул к двери в ванную комнату, прижимая вещи к груди, и Дазай влюбленно проводил его взглядом, закусив губу. Он качнул головой, усмехаясь, облизнулся и направился за ним, прихватив неприконченную бутылку.