Попытки двойного самоубийства

      Переполох в офисе закончился так же внезапно, как и начался. Уже на следующий день в Агентстве было тихо-мирно, до ужаса спокойно — детективы отсутствовали, разбежались, кто куда: рассмотрение мест преступлений, расспросы свидетелей; дел было много, сотрудничество с полицией все только усложняло, но нужно было найти группировку, затеявшую этот теракт, чтобы не допустить повторения. Ацуши грустно пребывал в полупустом помещении, словно оставленный в одиночестве ребенок, брошенный, покинутый всеми, но у него тоже была работа, и он ездил по адресам, как мальчик на побегушках, стандартное «Накаджима Ацуши, Вооруженное Детективное Агентство, расследую дело о пропавшей Юки Сугияме, позвольте задать пару вопросов» очень скоро въелось в подкорку мозга, впечаталось в само сознание, заседая непозволительно глубоко. Он ничего не мог найти, первый день — безуспешно; склады были то просторные и открытые, то маленькие и закуточные, содержащие в себе только несколько ящиков с фарфоровыми чашками и тарелками; заброшенные полуразрушенные здания были темны и пусты, в подвалах пахло плесенью, и с каждым новым проверенным местом настроение становилось все хуже и хуже.       Ацуши не жалел себя: на второй день уже тринадцать из тридцати двух, напряженные мозги и острое желание сдаться, теряющееся в колючем терновнике ответственности. Противоречия грызли сознание: он ходит кругами, но движется вперед. Она может быть не в Йокогаме — он пытается найти ее следы. Он ничего не добьется — все получится, если приложить усилия; пессимистичные мысли сменялись оптимистичными, Ацуши разрывался и уничтожал себя, терзаясь серьезнее, чем стоило бы, он начинал тонуть в работе, а с работой приходила и депрессия, за ней — бессонница, отсутствие аппетита, после — резкий подъем, раздражающая бодрость и одержимость: надо разобраться, надо найти, понять, любой ценой! Третий день, он обманывал себя собственными сладкими речами, утешал неслышными мысленными ободрениями, но все без толку, ни намека на продвижение: он не мог найти ничего подозрительного, все было чисто, как первый снег. Парень поймал себя на мысли, что часто треплет длинную прядь волос, в задумчивости зажимает ее между губ и прикусывает — нервы, нервы, нервы, изгрызенные ногти, расчесанное до крови запястье; он сидел в автобусе, ждал очередной остановки, а нога дрожала и дергалась, постукивала пяткой по полу, отбивая яростный ритм, нечеткий и нетерпеливый. Это ненормально, он помешался, он обезумел, но он не отступит, пока не проверит все, пока не убедится, что дело действительно провально.       Успеха по-прежнему не было, вечер неторопливо вступал в свои права, и Ацуши хотелось выть от безысходности и раздражения: он недостаточно старается? Он что-то делает не так?! Было желание что-нибудь уничтожить — разрушительное деструктивное чувство — сломать что-нибудь, разорвать клочок бумаги со злосчастными адресами, переломить кому-нибудь хребет, убиться головой об стену до раздробленного черепа, до кровавой каши мозгов. Накаджима скрипел зубами, он ненавидел весь мир, но себя — в особенности, его охватывала апатия, подкрепляемая праведной яростью, и он тонул в этих чувствах, терял себя и свое здравомыслие.       Осаму спас его.       Ацуши вернулся домой злой и сердитый, он был готов сбить кулаки в кровь, изорвать футон в клочья, а потом обессилено упасть на него и громко жалко зарыдать, но дверь в квартиру отчего-то была незаперта. Он зашел — на пороге пара черных мужских туфель. На футоне — знакомая любимая фигура: бинты, белеющие на запястьях, тонкие пальцы, держащие в руках непрочитанный детектив, каштановые волосы, разметавшиеся по подушке, блестящее во мраке боло.       — Осаму, — тихо прошептал парень, роняя с плеча сумку, сбрасывая обувь и спотыкаясь на пути к нему; ему не хотелось отчитывать его за очередной взлом, ему не хотелось упрекать его и читать нотации.       Ему нужны были объятия.       Дазай обернулся и тут же опешил, заключенный в крепкое кольцо рук, объятый сильно и отчаянно, но обхватил его в ответ, отложив книгу, тонко улыбнулся, прижимая к своей груди, как нерадивого ребенка. По щеке Ацуши скатилась одинокая горячая слеза, его хватка ослабла, и он... заснул. Будто не спал уже целую вечность — просто заснул.       «Золотце...» — подумалось Осаму, он подтянул его поближе, уложил на футон подле себя и снова обнял, грея в своих тонких холодных руках, погладил по голове, зарываясь пальцами в серебро волос, нежно поцеловал в лоб.       Проснулся Накаджима укрытый одеялом, заметно отдохнувший, но разморенный сном — он ничего не мог сообразить и потому долго лежал, пытаясь собрать мысли в кучу, осознать, где он и что он. Голова чуть побаливала, живот урчал от голода, и вслед за этими чувствами последовали другие: звук шипящего масла, запах жареной рыбы, вечерний холод, ползущий из приоткрытого окна, тихий звонкий голос, напевающий какую-то незатейливую мелодию. Парень заерзал и приподнялся на локтях, глядя прищуренными глазами на кухню: Осаму готовил и явно был в хорошем расположении духа, Ацуши даже завидовал его настроению, но все равно счастливо и благодарно смотрел на него, благоговейно.       — Ты замечательный, — произнес он вслух, так громко, чтобы Дазай обязательно услышал его.       Осаму бросил на него короткий взгляд и нежно улыбнулся, смущенно щурясь.       — Как дела, спящая красавица?       — Я еще жив.       — О, я то же самое себе каждый день с утра говорю, — усмехнулся мужчина и снял сковороду с плиты. — Плохой день?       — Бывали дни и получше, — буркнул Ацуши и уткнулся лицом в подушку, вспоминая свое недавнее деструктивное помутнение.       Звон посуды, стук палочек, и на пол перед ним легла тарелка с жареной рыбой и тушеными овощами; Дазай сел рядом на край футона, принимаясь за трапезу, и поглядел на него в ожидании. Накаджима не мог сопротивляться голоду: он сел, спешно хлопнул в ладоши и взял в руки тарелку, пододвигаясь ближе, бок о бок.       — Я устал, — проговорил Ацуши, укладывая голову на чужое плечо, зажал палочками кусок рыбы и отправил его в рот.       — Ты плохо спал?       — Нет, спал я нормально, — покачал головой парень. — Это... нервы.       — И из-за чего же ты так нервничаешь, что теряешь сознание, едва начав рыдать?       Ацуши вздрогнул, припомнив, как он заснул, и сконфузился, поджав губы.       — Я просто... Боюсь не справиться. Ты ведь знаешь о моем деле, да? Это же очевидный тупик! — Он взмахнул рукой, жестом показывая всю свою безнадежность. — Я знаю это, но все равно пытаюсь, я думаю: «Эта девушка может быть жива, ей может быть больно и одиноко, и если ее не найду я, то кто?» — Ацуши выдержал паузу. — Кажется, я убиваю себя.       — Убивать себя размышлениями — не самый приятный способ суицида, — понуро заметил Осаму, активно поглощая овощи. — Не мучай себя.       — Но я не могу ничего с собой поделать! — возразил парень. — Это уже входит в привычку: чувствовать себя бесполезным ничтожеством и страдать, — заявил Ацуши грустно, но искренне. — И я... не могу избавиться от нее, — тихо добавил он, прикрывая глаза.       Накаджима отставил полупустую тарелку, утер пальцами блестящие от слез глаза и шмыгнул носом; Дазай обеспокоенно поглядел на него и тоже отложил еду, заключая в объятия.       — Эй...       — Не надо, — Ацуши попытался вырваться, — да, я жалкий, и я не хочу, чтобы ты меня жалел.       — Замолчи и обними меня, — произнес Осаму безэмоционально, но, казалось, он вот-вот сорвется и громко накричит на него, обвиняя в саморазрушении и бессмысленной жалости к самому себе.       Накаджима прикусил губу, все еще упираясь ладонями ему в грудь, и цыкнул, обхватывая руками, крепко вжимаясь в него и мелко подрагивая от тихого беззвучного плача.       — Осаму, — прошептал он надрывно и почувствовал, как чужая хватка окрепла.       — Ты же делаешь что-нибудь, чтобы раскрыть это дело? — спросил мужчина настойчиво. — Ты пытаешься?       — Да, но... — Ацуши всхлипнул и уткнулся носом ему в плечо. — Имеют ли смысл попытки без результата?       Дазай усмехнулся. Он засмеялся громко и заливисто, будто Накаджима сказал что-то смешное, будто из его уст вырвалась невероятная глупость, нелепая до невозможности.       — И это говоришь мне ты? Человек, предложивший совершать попытки суицида и не умирать?       Ацуши тут же зарделся и жутко смутился, напрягаясь всем телом, нервно оглядывая глазами комнату. Осаму будто заметил его беспокойство и тут же отстранил от себя, вцепляясь руками ему в плечи, заглядывая прямо в глаза.       — Эй. Я не пытаюсь пристыдить тебя, — проговорил он мягко, успокаивающе. — Я пытаюсь... объяснить. Скажи мне, почему мы это делаем? Почему мы пытаемся убить себя?       — Потому что... Ты хочешь умереть, а я хочу быть рядом? — неуверенно предположил Ацуши, пытаясь сдерживать слезы — не получалось.       — Не совсем. — Дазай заботливо утер его влажные щеки и улыбнулся, ободряя добрым блеском карих глаз. — Нам это нравится, да? Это бессмысленно, потому что мы не хотим смерти, но... Это приятно, — проговорил он тихо и томно, чуть ли не переходя на шепот. Интимно. — Мы доверяем друг другу. Пытаемся понять друг друга. Нельзя сказать, что наши попытки не имеют смысла. А что по поводу твоих, с тем делом? — Накаджима обреченно молчал, боясь даже пискнуть. — Мне сказать?       Ацуши всхлипнул, утирая влажный нос кулачком, и весь съежился, сжался.       — Н-нет... Я понял, — буркнул он, отводя взгляд в сторону.       Осаму усиленно намекал на то, что с похищением Юки нужно добиваться не результата, а саморазвития: получать опыт, искать решения, строить теории. Для него это — игра, интересная задачка, забавная головоломка, не более; Ацуши, конечно, не разделял его взглядов, но и не мог не согласиться: с таким паршивым положением дел иного было не дано.       — Ты воспринимаешь все слишком серьезно, — проговорил Дазай, вновь обнимая его. — А еще ты не умеешь отдыхать. Завтра у тебя выходной.       — Но я не...       — Завтра. Выходной.       Парень хотел было возмутиться, но он проследил логику: Дазай закончил свою часть работы с терактом, новых дел он вряд ли дождется из-за скопившейся бумажной волокиты, а сам Накаджима занимался исключительно похищением и мог рассчитывать свое время как душе угодно: Рампо дал ему неделю, так что в эти рамки он вполне мог уложиться, даже выделяя себе немного личного времени.       — Д-да, — смиренно пробормотал он и неловко обхватил Дазая руками, сминая пальцами краешек его расстегнутой жилетки.       Отдыхать... С Осаму...       Мужчина, несмотря на протесты Ацуши, накормил его оставшимися в тарелке недоеденными овощами, потом улегся на футон, прижимая парнишку к себе, вновь вернулся к той книге, которую читал. Чтиво было интересное, Ацуши даже порывался присоединиться к нему, но делать это вдвоем было неудобно, поэтому он просто лег рядышком, вплетая пальцы в его волосы, гладя по лицу, едва задевая губы — это было приятно, отвлекало совсем немного, так что Дазаю почти не хотелось перевести все свое внимание на Накаджиму, на его провоцирующе белую чистую кожу, давно избавившуюся от засосов. Тишина, тепло под боком — если бы не этот уютный домашний вечер, Ацуши действительно сошел бы с ума и навредил бы себе, да похуже, чем если бы они с Осаму вновь взялись за бритвы. Их начинало клонить в сон, парень поднялся и переоделся в домашнее; Дазай вожделенно пробежался взглядом по его голым плечам, по выступающим позвонкам и острым лопаткам и разделся тоже, наполовину, приглашающе распахнув одеяло.       Ничего слаще глубокого нежного поцелуя перед сном со сплетающимися языками и едва соприкасающимися зубами Осаму никогда не пробовал.       Утро — как утро; теперь готовил Ацуши, и завтрак в постели был таким же восхитительным, как и вкус тонкой нежной шейки: Дазай не смог удержаться и размашисто облизнул ее, нагло вызывающе улыбаясь, заставляя Накаджиму зардеться и улыбнуться в ответ. Парень улегся между его ног, сложил руки на его животе и уперся в предплечья подбородком, внимательно наблюдая за Осаму из-под полуприкрытых ресниц — тот все еще читал и, похоже, подходил к концу.       — Мы весь день так будем лежать? — скучающе спросил Ацуши, и Дазай опустил книгу, глядя на него.       — Почему нет? — пожал плечами он. — Ты хотел сходить куда-нибудь?       — Да нет... Кроме того, у нас не так много мест, где можно было бы побыть наедине.       Осаму сел, подтянул его к себе за плечи и усадил на своих коленях, залезая руками под футболку, мягко целуя в губы — проявления нежности с его стороны были просто волшебными; парень ответил с улыбкой, отдавая ему всего себя, без остатка, делясь своим теплом и своей горячей искренней любовью.       — Спасибо, что ты рядом, — проговорил Накаджима тихо, губы в губы, поддавшись внезапному порыву, и снова приник к нему, крепко обнимая за шею.       Осаму приятно скользнул рукой по его пояснице и отстранился, оставляя после себя неутешительный холод, отползая из-под него.       — Сейчас вернусь, — сказал он и кошачьим шагом юркнул за дверь; Ацуши остался сидеть в одиночестве и недоумении.       Он улыбнулся, склонив голову, вздохнул и прикрыл глаза, по-прежнему сидя на коленях. Он был готов ждать сколько угодно, хоть целую вечность, до второго пришествия!..       Отдых... По сути, они не делали ничего сверхъестественного: лежали, обнимались, целовались, но им не нужно было ничего больше; с Дазаем спокойно и безмятежно, одно его присутствие — луч света в кромешной тьме, ясная чистая надежда, искрящаяся во мраке повседневной рутины. Он потрясающий. Он спасает его.       Они спасают друг друга.       Осаму вернулся так же бесшумно, как и ушел, вновь сел перед Ацуши, тепло улыбаясь, засунул ему в ухо наушник и небрежно бросил плеер подле себя, присоединяясь к нему, нажимая на кнопку воспроизведения. Звуки природы. Пение птиц и лесная тишина, прерываемая шелестом листьев и перешептываниями трав, стрекот цикад, шум ветра и моря. Пара снова улеглась, Накаджима закрыл глаза, проваливаясь в безмолвный покой, обнял широкую горячую грудь, слушая чужой стук сердца и мерное глубокое дыхание, слушая треск костра и надрывные крики чаек.       Сколько «я люблю тебя» ему стоит сказать, чтобы удовлетворить себя? Чтобы показать, как велика его любовь, как сильно его распирает от чувства нежности и бесконечной влюбленности?       — Знаешь, как сильно мне хочется умереть прямо сейчас? — спросил Дазай. — Чтобы это было последним моим воспоминанием. Чтобы запомнить, как мило ты жмешься ко мне и обнимаешь.       — Знаю, — выдохнул Ацуши, потому что чувствовал то же самое, хотя и не так серьезно — умирать в буквальном смысле ему совершенно не хотелось, он знал: у них будет много моментов, похожих на этот, таких же теплых и умиротворенных, но иных, прекрасных по-своему. Ему хотелось пережить с Осаму их все, хотелось попробовать каждый, посмаковать один и взяться за новый, снова и снова, до тех пор, пока голова не пойдет кругом.       Ему нравилось отдыхать. Но отдыхать полноценно, когда на плечах тяжелым камнем висят дела, когда на разум давит колючая ответственность, он не мог.       Накаджиме было стыдно за то, что он так неблагодарно выполз из ласковых любовных объятий давно заснувшего Осаму и тайком собрался уходить, дальше заниматься тем чертовым делом, но ничего не мог с собой поделать: уж лучше это поскорее закончить, чем оттягивать неизбежное. Проснулся Дазай от хлопка закрывшейся двери, беспокойно оглядел комнату и прикрыл ладонью лицо, тонко улыбаясь: сколько волка ни корми, все-таки. «Пускай он не делает глупостей», — только подумалось ему, а на остальное в принципе было плевать.       Что бы приготовить на ужин?       Так как полдня было безнадежно убито, Ацуши особо много адресов объехать не успел: только четыре разрозненных, находящихся на разных концах той области, которую он отметил на карте, далеких друг от друга. Вернулся он в общежитие поздно вечером неловко и пристыженно; Осаму не обругал его, только улыбнулся и досыта накормил, отогревая горячими нетерпеливыми поцелуями, рассыпающимися по шее и плечам. Накаджима был ему благодарен. Его благодарность — тихие чувственные стоны и тонкие пальцы, щекочущие грудь, ведущие вниз, к животу, но возвращающиеся к плечам — дразнящие. Парень знал, что Дазаю это нравилось, и не лишал его удовольствия наслаждаться своим подрагивающим бледным тельцем, своими горящими, блестящими во мраке глазами и закусанными чуть ли не до крови губами.       Новый день — новый геморрой. Вылезать из-под одеяла совершенно не хотелось, с Осаму было хорошо и тепло, но ведь оставалось всего ничего; Ацуши поднялся, обреченно вздыхая, и мысленно сказал себе: «Это скоро закончится, я ничего не найду, и черт с этим делом». Он устал. Надо было завязывать.       Пара мест в центре города, пара недалеко от него, а еще через два квартала заброшенное бомбоубежище. Парень спустился, призвал тигриные глаза, чтобы лучше видеть в темноте, и побрел по темным грязным коридорам, налипающим пылью на ботинках. В одном из отсеков обнаружились пустые ржавые койки, наваленные друг на друга, в другом под ногами хрустели страницы заплесневевших книг и переломанные доски книжных шкафов; холодные металлические трубы давно молчали, грузовой лифт был распилен и непригоден для использования, генератор уже давно сдох. Ноль электричества, ноль комфорта; может, для того, чтобы держать здесь кого-то, многого не надо, но не было даже малейших признаков жизни, только шуршали злые голодные крысы, да ползали вездесущие тараканы.       Накаджима вернулся на поверхность, щурясь, как обретший зрение крот, потянулся, разминая затекшие плечи, и направился к остановке, чтобы отправиться дальше. По пути он зацепился взглядом за вывеску маленькой кафешки и не смог пройти мимо, зашел и перекусил, задумчиво подперев голову кулаком, пялясь от скуки в окно.       Адреса смешались в голове, Ацуши даже умудрился перепутать номер дома и потому долго бродил, не понимая, куда ему идти. Пользы это не прибавило — искомый склад был чист, как и следующий, а потом еще один...       Раздражение нарастало прямо пропорционально количеству его неудач.       Он собирался съездить еще в два места и закончить на сегодня, ноги побаливали от долгих прогулок пешком, настроение было препаршивейшее, и утешала только мысль о том, что где-то там его ждет любимый горячий Осаму, готовый утешать его весь вечер и, быть может, даже всю ночь.       Это был очередной склад в промышленном районе, недалеко от местного завода. Издалека он казался таким же простым, как и многие до него, он был даже более обычным, чем тот, в котором Накаджиме настойчиво не хотели показывать содержимое одного из грузовых ящиков, хотя оказалось, что там прятать было нечего: внутри была самая обыкновенная мебель, Ацуши проверил заказ на нее и не обнаружил ничего нелегального, а оказалось, что работник просто боялся нагоняя за вскрытую крышку. Парень спасся от маразма только чудом.       Когда он подошел ближе, склад прекратил быть таким уж обычным: изнутри доносилась приглушенная музыка, у входа стоял мужчина в черном и скучал, покуривая тонкую сигарету. Накаджима почувствовал себя маленьким мальчиком, нарывающимся на проблемы в чужом районе, но, черт, он детектив, законы на его стороне, а еще он тигр-оборотень, уж сможет как-нибудь за себя постоять.       — Извините, — подобрался Ацуши к незнакомцу, складывая руки за спиной, — вы не знаете, что за этой дверью?       — Частный клуб, — ответил мужчина. Он не выглядел угрожающе и вел себя весьма учтиво: не перевелись еще в трущобах порядочные люди.       — Мне туда никак не попасть, да? — как-то грустно спросил Накаджима.       — Зачем тебе, пацан?       — Я думал, здесь должно быть складское помещение или вроде того.       Мужчина выдохнул дым через ноздри и бросил под ноги окурок, затаптывая его.       — Это оно и есть, просто мой босс его выкупил, отремонтировал, и теперь здесь развлекаются его подчиненные.       — То есть, чтобы попасть внутрь, я должен быть знаком с вашим боссом?       — Как минимум. Кто ты вообще такой?       — Накаджима Ацуши, Вооруженное Детективное Агентство, — улыбнулся он одной из тех противных раздражающих улыбочек, которые натягивал на свое лицо Дазай, и показал лицензию, удостоверяя свою личность. — Позвольте познакомиться с вашим боссом.       Мужчина опешил, в удивлении распахнув глаза, и вздохнул.       — Шутишь что ли? Сколько тебе?       Этот вопрос начинал раздражать.       — Знаете, ходят слухи, что в Агентстве есть люди с необычными способностями, — проговорил Ацуши и убрал лицензию, стягивая с ладони перчатку. — Так?       Охранник даже пискнуть в ответ ничего не успел — Накаджима преобразовал ладонь в тигриную лапу, поблескивая острыми коготками в лучах закатного солнца, и сверкнул желтизной тигриных глаз.       — Это не слухи, — сказал Ацуши и рассеял способность. — Мне не нужны проблемы, вам тоже. Я имею право войти с разрешения, но если мне его не дадут, я могу, скажем... Обратиться в полицию. Запросить ордер. Это будет муторней, но тщательней, и даже если найдется хоть грамм кокаина, повяжут всех.       Мужчина все еще молчал, усиленно обдумывая что-то. Он приставил пальцы к уху, заговорил:       — Синохара-сама, один-три-восемь.       И пропустил его.       У Ацуши было хорошее предчувствие — ну наконец-то что-то подозрительное.