Попытки двойного самоубийства

      Дазай проснулся от того, что Ацуши дрожал в его руках. Дрожал и плакал, явно не в силах сдерживаться.       Осаму обещал ему эту жалость, эту горючую никчемную слабость: день еще не закончен, он только начался.       Мужчина прижал к себе Накаджиму крепче, поглаживая по волосам, ведя руками по спине: не то чтобы он умел успокаивать, но он мог быть рядом, ободрять хотя бы своим присутствием. Ацуши честно пытался уняться, прерывал свои рыдания на минуту-две, но потом снова начинал захлебываться слезами, давиться комом в горле и влагой из носа. «Жалкий, жалкий», — вторило сознание, но он ничего не мог с собой поделать. Была только боль. Теплые объятия не сильно спасали.       Парень освободил руки, потянулся ладошками к чужим щекам и поцеловал Дазая, глубоко, нежно, поглаживая языком его язык, скользя по бахромчатым складкам, доставая едва ли не до корня. Осаму ответил, хотя и опешил: Ацуши сходит с ума, чем они сейчас и должны заниматься, то точно не этим; он уже хотел отстраниться и осторожно объяснить, что сейчас не время, что у него начинает развиваться посттравматический синдром, но Накаджима отстранился сам, тут же спрятав глаза, прошептал тихое «извини» и закусил губы. Дазай горько улыбнулся, утер его слезы, поцеловал в лоб и поднялся со словами:       — Нужно позавтракать, да?       Улыбка его была неловкой и стерлась, только он подошел к холодильнику; Ацуши сжимал пальцами одеяло, жевал нижнюю губу, но реветь прекратил.       — Можно... — начал он громко, — я скажу очевидную глупость?       — Говори все, что хочешь. Сегодня твой день.       — Если бы там не было того подвала, я бы просто избил целую кучу людей.       Он был прав, но глупость оставалась глупостью: все эти «а если» да «кабы» были созданы только для мрачных фантазий о худших исходах, для самоистязаний и опровержения собственного везения.       Ацуши сел, протер болящие глаза и направился в ванную, чтобы умыться холодной водой, немного взбодриться: спал он меньше, чем хотелось бы, и усталость сковывала болящие мышцы, тяжело было даже ходить. Ополоснув лицо, он вернулся, сладко потягиваясь, подошел к Осаму сзади и обнял со спины, прижимаясь щекой к его плечу. Мужчина жарил яичницу с беконом — стандартный английский завтрак — честно говоря, Накаджима уже и забыл, когда покупал этот самый бекон.       От Дазая по-прежнему пахло дымом и пеплом. Это успокаивало. Ацуши приподнялся на носочках, уткнулся носом в его затылок и глубоко-глубоко вдохнул: аромат был нежный, хотя и тяжелый, с тонкими нотками гари, но сладость накладывалась тонким слоем и сглаживала все резкости. Вкусно. Парень оставил влажный невесомый поцелуй на его шее и упорхнул, руки его соскользнули с чужого теплого тела, а сам он тихонько присел у стола, ожидая завтрака.       Осаму криво смущенно улыбался, радостно до одури, но прятал эту улыбку, переворачивая яичницу: и все-таки что бы с Накаджимой ни случилось, он все равно останется его нежным хрупким мальчиком, даже несмотря на то, что он может изорвать ему глотку своими огромными когтями, даже несмотря на то, что он сильный огромный тигр, что он мужчина, в конце концов. Когда Дазай обернулся с двумя тарелками в руках, он был рад увидеть на лице Ацуши тонкую слабую улыбку. Так улыбаются безнадежно больные своим близким: чтобы показать свою силу, выразить свою бесконечную любовь. Кажется, парнишка смог найти что-то, за что можно было бы зацепиться, какая-нибудь причина, оправдание, некое суждение, способное даровать ему успокоение, и теперь он позволял себе эту безмятежность с почти искренним счастьем в глазах. Осаму сел рядом, бок о бок, как всегда не оставив расстояния между их плечами, и мягко хлопнул ладонями, принимаясь за трапезу.       — Спасибо за заботу.       Ацуши потерся о Дазая щекой, взял палочки в руки и тоже начал есть.       — Я уже начинаю привыкать, — усмехнулся Осаму и хрустнул беконом, тающим на языке.       Они молчали до тех пор, пока тарелки вовсе не опустели. Накаджима снова начал жаться к нему, сжимать в руке его руку, целовать белые острые костяшки. Он улыбнулся, припомнив одну забавную вещь, уложил подбородок на чужое плечо и по-кошачьи замурлыкал, возрождая в памяти реакцию Дазая на это проявление его способности.       — Ох, ты снова это делаешь, — вздохнул мужчина и крепко обнял его, пытаясь всем своим существом прочувствовать нежную вибрацию, собрать ее на кончиках пальцев и сохранить в воспоминаниях.       Объятия были долгими, пара почти не двигалась, забывшись, потерявшись в неспешном ленивом течении времени: вспоминалась одна легенда, согласно которой израненные родственные души лечили друг друга, просто находясь рядом, обнимаясь так же крепко и отчаянно.       — Подышим свежим воздухом? — спросил Ацуши и поднял на Осаму глаза, прекратив урчать; тот легонько кивнул, и парень поднялся, чтобы переодеться во что-то более подходящее для улицы.       Дазай снял с себя рубашку, замотался в бинты и снова надел ее, Накаджима за это время успел вымыть посуду, и вскоре они вышли за порог, даже не запирая квартиры: видимо, Ацуши хотел просто побыть во дворе, далеко не уходить.       Только они вышли на веранду, как сразу вытаращили глаза: Кенджи копал яму, да причем весьма немаленькую, труп можно было спрятать. Накаджима сбежал по лестнице и подошел к нему, в то время как Осаму остался на втором этаже, скрестив руки на перилах.       — Чем занимаешься? — с интересом спросил Ацуши и заглянул в яму: кроме самого Миязавы там никого не было.       — О, привет, Ацуши. Помнишь, мы говорили про сад? — спросил паренек, подняв голову и опершись рукой о черенок лопаты. — Директор разрешил мне заняться им, и сейчас мне нужно вырыть большую яму для дерева, чтобы корни уместились.       — Дерева? — не понял Накаджима.       — Да, сегодня вечером должны привезти небольшое дерево сливы, и я посажу его.       — Я могу помочь? — поинтересовался парень. Дазай невольно улыбнулся: каким бы разрушительным Ацуши ни был, он все равно будет созидать.       — Да! Бери лопату, и вперед! — Кенджи засиял и продолжил свою работу; Накаджима взял лопату из лежащих рядом садовых инструментов, спрыгнул в яму и принялся копать, отбрасывая землю за спину.       Он коротко и счастливо взглянул на Осаму, и тот не смог сдержать улыбки. Мужчина долго наблюдал за ним, не в силах отвести глаз от своего работающего покрывшегося испариной возлюбленного, но потом пришел в себя, мысли его заняли мирские заботы: он зашел к себе, собрал немного грязной одежды, у Ацуши зацепил его черные брюки и свой перепачканный в крови плащ и отправился стирать, чтобы не сидеть без дела. Вернулся он с тазом, полным чистого сухого белья, когда Накаджима и Миязава закончили и теперь обсуждали, какие стоит выбрать камни и какие цветы можно посадить.       — Камелии? — предлагал Ацуши.       — Здесь слишком холодно для камелий. Больше подойдут ирисы или астильбы. А посконник?       — А как он выглядит?       В итоге Кенджи весьма скоро со всеми распрощался и отправился за семенами, обещая посмотреть и на камни.       — А мох?       — Мох! — парень щелкнул пальцами в сторону Ацуши. — Отличная идея.       Накаджима улыбался ему вслед до тех пор, пока не вспомнил, что он тут не один, а после обернулся на Дазая, буквально сияя. Ему захотелось срочно обняться, но он был весь в грязи и земле, поэтому он просто поднялся к нему на веранду и уперся лбом в его плечо. Осаму едва приобнял его за плечи, чуть притягивая к себе.       — Выглядишь умиротворенным.       Ацуши не ответил, только закинул руки ему на плечи, стараясь не испачкать грязными ладонями, поднял глаза, глядя в его лицо тепло, но с некой темной грустью, еще цепляющейся за разморенное сознание.       — Осаму, могу я попросить?..       — Конечно, — выдохнул он нежно, как всегда готовый ради него на все.       — Можно мне побыть одному?       Дазай окинул его удивленным непонимающим взглядом, дыхание сбилось, и тут же захотелось ответить «нет», потому что его нельзя оставлять одного, одиночество его сгубит, он уничтожит самого себя, и лучше не станет: когда Накаджима оставался в одиночестве, он слишком многое брал на себя, не справлялся, а потом закрывался от всех и вся. Но эти чистые глаза, блестящие золотом и пурпуром, живые, нашедшие цель, переубеждали его, склоняли в пользу положительного ответа: он уже взрослый молодой человек, уж сможет как-нибудь позаботиться о себе, а Осаму здесь хлопочет, как назойливая мамочка.       — Твое право. — Мужчина натуженно улыбнулся; он слишком привык ухаживать за ним, как за нежным хрупким цветком, он не мог просто взять и отпустить его. — Сколько тебе нужно времени?       — До конца выходных.       Дазай забеспокоился еще сильнее, противоречия внутри него натянулись тонкой стрункой. Хотелось присматривать за ним и одновременно с тем давать волю, не ограничивать его в его собственных решениях: все-таки у всякого надзора есть свои границы.       — Хорошо, золотце. — Он покорно обнял его и вдохнул запах его чистых серебряных волос. — Я не буду тебе докучать, но если я постучу, ты откроешь?       — Конечно. — Парнишка улыбнулся и вжал голову в его грудь. Напоследок он чмокнул его в щеку и скрылся за дверью своей квартиры.       Запер ее на ключ.       Осаму осознал, что у него уже очень давно не возникало подобного желания заботиться о ком-то. Раньше его забота была весьма своеобразной и больше походила на небрежные поблажки с его стороны, будто одолжения, мол, «бери и проваливай», но сейчас ему хотелось стараться, хотелось помогать изо всех сил, лишь бы Ацуши больше не омрачался печалью, лишь бы он сиял яркой Полярной звездой и был его путеводным огнем в кромешном мраке.        «Ты вечно будешь скитаться во тьме».       Что ж, похоже, он нашел свой свет.       Он не знал, чем Накаджима занимался остаток дня и весь следующий день: Ацуши тихо сидел в комнате, не вылезал, не кричал и ничего не ломал. Дазай постучался к нему единожды, спросил на пороге о его самочувствии, поцеловал после крепких объятий и поспешил удалиться, честно не смея нарушать его личного пространства. Ему было тревожно, на душе скребли кошки, но переживания его оказались пустыми: утром понедельника Накаджима пришел в Агентство свежим и бодрым и принялся писать отчет о своем самовольном рейде, выхлебав всего полчашки кофе. К девяти пришел Куникида с сотрудником полиции, Ацуши дал показания и ответил на пару вопросов.       Суд во вторник, в десять часов утра.       Накаджима поклонился полицейскому и продолжил писать.       — Куникида-сан? — обратился к нему парень, оторвавшись. — А что с Юки Сугиямой?       — Теперь ей занимается полиция. Я могу запросить копию материалов дела, если тебе нужно.       — Да, пожалуйста.       Когда он закончил с отчетом, то взялся просматривать выданные Куникидой файлы: вкуснее всего были показания самой Юки, рассказавшей о том, как и почему ее похитили. В тот день ей прислали сообщение с текстом: «Садись в машину, или он умрет», — а также с прикрепленным фото связанного избитого Хиро. Это не могло быть шуткой, Такаги ни за что бы так не пошутил, поэтому она покорно полезла в подозрительную машину, только открылась дверь, и потеряла сознание от удара по голове. Ее приметили на городском соревновании по гимнастике и похитили спустя две недели после него. Хиро заработал нервный срыв, Сугияме полгода промывали мозги и пичкали ее наркотиками... В лаборатории синтезировали спидболы, через них вышли на крупных японских производителей кокаина и героина и завели новое дело, сравнимое по масштабам с международным.       Взгляд скользил по экрану ноутбука, в глазах ползли строчки, но двери Агентства распахнулись, и, неловко озираясь, вошел молодой человек с букетом цветов. Ацуши тут же поднялся с места и обогнул стол, поклонился в приветствии, уже собираясь задать вопрос, как вдруг парень согнулся, кланяясь чуть ли не ему в ноги, и выкрикнул:       — Извините, Накаджима-сан!       — Х-хиро... — Ацуши слегка опешил, но Такаги продолжал, распрямившись:       — Извините, что не воспринимал вас всерьез и что... недоговаривал, но... я не мог иначе! Они убили бы мою семью!       До этого Ацуши еще не дочитал.       — Успокойтесь, пожалуйста. — Он неловко вскинул руки в успокаивающем жесте, тонко улыбаясь. Куникида делал вид, что находится вне этого мира. — Наоми-чан, завари, пожалуйста, чай, — обратился он к вышедшей из соседней комнаты девушке и провел Хиро за ширму, усаживаясь на диване.       Его родители уехали полгода назад из-за Мафии. Так как у Синохары были связи с преступным миром, он мог запросто помыкать людьми, что и случилось с Такаги: его использовали, сказали молчать, шантажировали семьей и отпустили восвояси. Наверное, лучше было убить, но, похоже, кому-то просто не хотелось марать руки, или же дело было в чести, ведь Мафия — весьма гордая организация, Хиро «помог», они «подарили» ему жизнь. Относительно справедливо.       — Юки, Господи... Она старается. У нее сейчас абстинентный синдром, плюс пережитая депрессия и множественные нервные срывы, но она идет вперед, проходит курс лечения. Это вам от нее, — опомнился парень и протянул Накаджиме букет желтых хризантем. Меж ярких солнечных бутонов выделялся белый листок: записка с выведенным каллиграфическим почерком «моему спасителю».       — Передайте ей мою благодарность и пожелания о выздоровлении, — улыбнулся Ацуши. — Она очень сильная и смелая девушка. Она пережила многое.       — Ужасное, — добавил Хиро. — Она клятвенно обещала мне, что больше никогда не будет заниматься гимнастикой.       Накаджима прыснул в кулак и отпил чая из своей чашки, вежливо интересуясь:       — А как ваша семья? Вам предоставили защиту?       — Эм... Да, — кивнул Такаги, вжимая голову в плечи. — И меня не должно здесь бы-ыть, — протянул он, вырывая из Ацуши смешок.       — Ваши родители вернулись в Йокогаму?       — Да. Мы поселились в отеле, за нами наблюдает пара уполномоченных полицейских... Обещают, что когда все поутихнет, и дело совсем закроется, мы сможем жить дальше, хотя, я думаю, вряд ли Мафия сможет нас так быстро забыть.       — Да, опасность все равно существует, — кивнул детектив, не смея отрицать правды. — Конечно, вы подвергли себя ей, появившись здесь, но мне все равно приятно, что вы пришли.       Хиро усмехнулся и поднялся, даже не допив чая.       — В таком случае мне пора уходить. Спасибо еще раз, Накаджима-сан. — Он поклонился снова, преисполненный энергией и радостью. — Удачи и берегите себя.       — До свидания, Хиро-сан.       Ацуши тоже поднялся, проводил его до двери и улыбнулся, прикрыв ее, направился обратно к своему столу с полупустой чашкой зеленого чая в руке.       Усевшись за ноутбук, он открыл новый файл, дело Синохары Усио. Он не был членом Мафии, но был тесно с ней связан: работал в крупной нефтегазовой компании, принадлежащей этой преступной группировке, и темный нелегальный мир не обошел его стороной. Его частный клуб действительно был местом сбора, передачи и продажи «живого товара», как оказалось, одним из многих: таких клубов было несколько по всей территории города. Это — одна из частей, составляющих его капитал, другой было промышление наркотиками. Его люди скупали дешевый кокаин и героин, затем смешивали их и синтезировали спидбол: опасный, но с эйфорией вдвое, а то и втрое превышающей эйфорию от героина и кокаина по отдельности; а потом продавали втридорога, а также использовали на девушках.       Пара мелких нелегальных предприятий, входящих в состав более крупного. Предполагаемые масштабы пугали, но, к счастью, Ацуши не участвовал в этом, а вдобавок не мог и не хотел, так что пускай этим занимаются те, кому положено таким заниматься. Не он. С него уже давно достаточно.       Синохара был эспером: он мог изменять химический состав веществ; с помощью способности он превратил кислород в легких Ацуши в углекислый газ, коньяк в стакане — в воду, однако его возможности были ограничены чипом, вживленным в голову. Этот чип нашли после вскрытия, но природу и механизм его действия выявить не удалось, поэтому его отправили на экспертизу в департамент по делам эсперов: это была опасная штука, единственная в своем роде, но, похоже, неисправно сломанная — ни починить, ни восстановить. Подобные технологии пугали, но раз их еще не использует правительство, можно вздохнуть спокойно, хотя быть начеку лишний раз не помешает.       Рабочий день прошел быстро, половина детективов отсутствовала, а к вечеру Куникида напомнил про суд и посоветовал надеть более строгий костюм. Сам процесс не должен был занять много времени, но ему стоит выглядеть подобающе, так что Накаджима покорно кивнул и сказал, что не заставит Куникиду ждать в девять утра — Доппо собирался отвезти его.       Ацуши сгреб в охапку Осаму, отирающегося в кафе на первом этаже, и пошел вместе с ним домой, не то чтобы уставший, но заметно вымотавшийся.       — Я не поеду в суд, — сказал Дазай. — Прости. Не смогу быть рядом.       Он тонко грустно улыбнулся, но Накаджима покачал головой:       — Нет, все в порядке. Это всего лишь формальность, тебе необязательно идти со мной.       — Не люблю суды.       Ацуши тихонько вздохнул и с улыбкой поглядел на небо: над городом сгустились сумерки, хотя небо было светлым и ярким, а фонари еще не успели зажечься. Они шли в молчании, впрочем, как и всегда, но больше это не заставляло напрягаться; парень только глядел по сторонам, напоминая себе, что хотел заглянуть в раменную на той стороне улицы, и раздумывал над тем, что можно завтра надеть. Он больше не волновался по поводу своего проступка: наполовину смирился, наполовину простил себя со словами «ну, теперь поздно об этом думать» и просто плыл по течению, отставив все сожаления.       — Ацуши, у тебя есть палатка?       Накаджима оторопел от внезапного странного вопроса.       — Н-нет. Как-то не приходилось ночевать вне общежития за последние полгода. — Он дернул плечами, припоминая холодные ночи на твердой земле сразу после выпуска из приюта, и отогнал от себя эти воспоминания, перемещаясь сознанием в размышления о теплом футоне и чужом горячем теле.       — Просто вспомнил про лес самоубийц около Фудзи.       — Аокигахару?       — Да, тот самый, — заулыбался Осаму, радуясь, что Ацуши запомнил это место из-за «Полного руководства по самоубийству».       — Мы не будем там ночевать, — сказал, как отрезал.       — Почему? Было бы интересно. Мы бы собирали с деревьев петли и жгли бы костер на костях.       — Это... жутко, — поморщился Ацуши и с искренним непониманием поглядел на Дазая. Жечь костер на чужих костях?       — Да я пошутил.       — Скажешь же такую глупость, — фыркнул парень, шутливо закатывая глаза.       — Но палатку все равно стоило бы прикупить. Ты помнишь, мы разговаривали об отпуске?       Накаджима вылупил глаза, удивленно посмотрел на Дазая, пытаясь найти в его лице хоть каплю шутки, но отыскать не смог. По спине пробежал табун мурашек: нет, отпуск это, конечно, замечательно, но первой мыслью было совершенно другое. Осаму, подвыпивший саке, разглагольствовал на тему того, чтобы застрелиться, а Ацуши в помутнении рассудка от любви и вожделения зачем-то согласился. Ну, да, у него действительно есть регенерация, он не умрет, и сомнительное двойное самоубийство таковым и останется, потому что они будут вместе, но... парень надеялся краем сознания на то, что он это несерьезно, что алкоголь захватил на мгновение разум, лишая здравых адекватных мыслей. Оказывается, Дазай был серьезен, и все бы ничего, Накаджима смог бы это пережить однажды, но только не после того, как в него стреляли совсем недавно. Это было чертовски, адски больно, воспоминания о боли от пуль были слишком свежи и не приносили никакой радости, никакая романтика не смогла бы их покрыть, поэтому сейчас Ацуши был совершенно, категорически против.       — Ну, да... — проговорил парень тихо, потупив взгляд, но Осаму, кажется, не обратил на это внимания.       — Предложение все еще в силе, я как раз раздумывал над парочкой способов выбить нам его, так что... я попробую.       Мужчина расплылся в улыбке, и Накаджима скромно улыбнулся в ответ, сказав себе, что даже если они и не будут совершать самоубийство, отпуск все равно будет кстати. Дазай же не будет насильно его заставлять совершать суицид?