Попытки двойного самоубийства

      Нежная тонкая улыбка озарила заспанное милое личико.       — Мы... приехали?       Ацуши улыбнулся еще шире, глядя на светящегося Осаму, прикрыл глаза, впитывая всю теплоту атмосферы кожей, и вновь посмотрел на остров: многолетние раскидистые деревья, стеной выстроившиеся вдоль берега, скрывали под собой луга и поляны, отбрасывали кроткую тень на песке, играя листьями на легком ветру. Солнце приятно пекло, бескрайний океан позади чувствовался незримой пугающей угрозой — он скрывал в себе опасность глубин и силу высоких волн, не злите его, поклоняйтесь ему.       — Та-ак-с, — протянул Дазай, — нужно найти место, где мы разобьем лагерь.       Он свесил ноги с бортика, плюхнулся в воду босой, хотя и забинтованный от щиколоток до колен, которые скрывали подвернутые штанины, и обернулся на Накаджиму. Ацуши разулся, тоже закатал джинсы и резво бросился за ним, подняв в воздух искрящиеся на солнце брызги, неловко сложил руки за спиной, словно нашкодивший разыгравшийся ребенок, и подошел ближе. Они ступили на горячий песок, приятно ласкающий пальцы ног, направились на запад, в правую сторону от катера.       — И, что, мы будем здесь совсем одни? — спросил Накаджима, все поглядывая в сторону леса, пытаясь пробраться глазами сквозь ветки и листья.       — Да, — радостно улыбнулся Осаму, чуть не подпрыгнув от переполняющего его энтузиазма. — Целая неделя наедине с девственной природой и тонной выпивки.       — Будешь злоупотреблять — вылью все в море, — буркнул Ацуши с легкой угрозой.       — Значит мы должны злоупотреблять вместе, тогда ты не сможешь меня порицать.       Парнишка засмеялся, прикрыв рот рукой, и пнул носком ноги мелкий камешек, даже не заметив этого.       — Ты мерзкий, — сказал он, улыбаясь, и Дазай улыбнулся в ответ.       Еще какой мерзкий.       Даже не представляешь.       Осаму отвел взгляд и охнул, тыча пальцем в место у поваленного дерева, и они подошли ближе, на поляну у самого леса, еще не скрытую деревьями, но и не занесенную пляжным песком. Было решено поставить палатку между двумя одинокими кленами; Дазай кивнул и потопал обратно к катеру, подзывая Накаджиму, чтобы перетащить вещи, начал весело присвистывать, расстегнул пуговицу на рубашке. Таскались они туда-сюда чуть ли не час и даже немного подустали, однако дел все еще было по горло, и Ацуши взялся за палатку, пихая Осаму в плечо. Они ставили ее, перекидываясь короткими фразами о сборке, вбивали колышки, и Накаджима осторожно забрал из Дазаевых рук молоток, чрезмерно опекая; мужчина возмутился по этому поводу, но сопротивляться не стал, начал заниматься подготовкой места для костра.       Наверное, конец мая — не самое удачное время, чтобы отправиться в отпуск, ведь еще только-только потеплело, а вода все холодная, тем более, морская. Может, в проточных речушках было бы теплее, может, в небольшом пруду застоявшаяся вода нагрелась бы быстрее, и можно было бы вариться в ней, помахивая веером... но в прохладе океана чувствовалась свобода. Свежая, просторная и отдающая приятной соленой горчинкой на кончике языка.       Закончив расстилать в палатке футон, Ацуши вынырнул наружу, нашел ногами шлепанцы и огляделся в поисках Осаму. Мужчина копал — нужно было прохладное место, в которое можно припрятать продукты — а Накаджима встал рядом, чуть согнувшись, упершись ладонями в колени, и поцеловал его, только он поднял голову, чтобы спросить, в чем дело.       — Нужно набрать хворост, — сказал Дазай, улыбаясь, и откинул лопату, отряхивая от земли руки.       Они неспешным шагом направились в лес, но подбирать опавшие ветви не спешили — глядели на лучи солнца, пробивающиеся сквозь ветви, на редкие маленькие цветы, то склонившие головы к земле, то стремящиеся поймать на себе тепло света.       — Здесь красиво, — проговорил Ацуши, и Осаму усмехнулся — его мальчик все так же любит природу, все так же любуется. — Ты ведь взял топливо про запас? — спросил он неожиданно резко и нервно. — Мне здесь нравится, но застрять здесь не хотелось бы.       — Взял-взял, — протянул Дазай, махнув рукой. — А случится что непредвиденное — на таймере стоит электронное письмо Агентству с нашими координатами. Если мы не вернемся до вторника следующей недели, оно отправится автоматически.       Накаджима облегченно выдохнул, приложив ладошку к груди, и остановился, присматриваясь к сухой земле. Наклонился за крупной веткой. Уложил на сгибе локтя.       — Знаешь, Ацуши... Я давно хотел спросить, — проговорил Осаму, принимаясь за работу. — В те выходные, когда ты хотел побыть в одиночестве... что ты делал? — полюбопытствовал он. — Я, конечно, не настаиваю на ответе, это твое личное дело, — сразу начал оправдываться, но тихий звонкий смешок заставил его замолчать.       — Нет, все нормально, — успокоил его Накаджима. — Это прозвучит странно, но я... спал.       — Спал? Целых два дня?       — Да. Все выходные. Понимаешь, дело в моей способности, — начал объясняться парень. — Я давно заметил, что она ведет себя, как отдельная личность, а потом мы начали общаться через сны, и... Ну, мы вполне поладили.       — И о чем вы разговаривали?       — Мы не то чтобы разговаривали, — протянул Ацуши. — Эти сны, они... Метафоричные. Где-то Тигр ластится и просится в объятия, где-то рычит и осуждает меня за мои выборы, решения, чувства. Ты ему не понравился, — подметил он между прочим, и Дазай в удивлении вскинул брови.       — Почему? — возмутился он.       — Потому что ты неправильный. Странный. Еще немного безумный, наверное? — предположил Накаджима. — Тигр не говорил со мной напрямую, но в дни наших первых попыток самоубийства он уходил от меня во сне, будто грозился бросить, а потом возвращался и... делил мое горе.       — Горе? С чего ты горевал?       Ацуши вздрогнул: ну вот, ляпнул какую-то неуместную глупость, да еще придется расхлебывать.       — Мне... Мне было сложно с тобой, — признался парень неловко. — Твои чувства, мои собственные — их было тяжело принять. Ты не сердишься? — тут же забеспокоился он.       — Зачем мне сердиться? — недоуменно вопросил Осаму: искренне не понимал, по какой причине он должен.       — Ну, это должно звучать странно — что я сомневался в наших отношениях и... боялся их. Ты не обижаешься?       — Не-ет, что ты, конечно нет, — протянул Дазай успокаивающе, делая к нему пару шагов. — И это не звучит странно; раз уж на то пошло, я тоже сомневался. Это нормально.       Ацуши выдохнул и подобрал еще пару веток, чуть ли не роняя уже приличную кучу собранных, мягко тихонько усмехнулся и развернулся в сторону лагеря, увлекая Осаму за собой проницательным взглядом.       — Ну, ладно, — проговорил он, топая вперед. — Теперь я почти не чувствую себя виноватым.       Сброшенный у кострища хворост, напряженная тишина. Дазай подошел сзади, обхватив парнишку перепачканными руками за талию, поцеловал в шею и прижал к себе, крепко обнимая.       — Ты не сделал ничего, за что я мог бы тебя винить, — сказал он томным шепотом на самое ухо и прихватил губами мочку, тут же ее отпуская.       Отпрянув, мужчина мотнулся вбок, присел около кучки хвороста и начал орудовать над костром — просто уложить ветки, пока не разжигать.       — Будем обедать? — спросил Накаджима, усаживаясь в позе лотоса на широкой туристической пенке, и потупил взгляд, уставившись под ноги — румянец играл на его щеках от этой невинной, но интимной близости, а пальцы нервно перебирали фаланги и мяли подушечки.       — Нет; хочу оставить место для мяса, — усмехнулся Осаму голодным тоном, но не потому что был голоден, а потому что желал жаренной на костре свинины и жирного соленого сока с кровинкой, стекающего по пальцам.       Ацуши едва заметно кивнул и скользнул взглядом по гладким трепещущим в океане волнам и зацепился глазами в виднеющиеся вдалеке скалы, пощипывая себя за ладонь.       — Ох! — вздохнул он и вскочил с места. — Я забыл обувь в катере.       — Подожди, я закончу, и пойдем вместе, — произнес Дазай, осторожно укладывая ветки. — Пройдемся немного, нагуляем аппетит, — добавил он, но Накаджима не сел снова на пенку, так и остался стоять, покачиваясь на пятках и ожидая своего Осаму.       Тот закончил весьма скоро, взял Ацуши под руку, заставив вновь зардеться — парень почувствовал, как вспыхнуло лицо, но не смог найти этому объяснения, смутился отчего-то так сильно и умилительно, что Дазай не лишил себя удовольствия попялиться на него краем глаза — и направился вдоль берега у самой кромки воды к их катеру.       — И... что тебе снилось в те выходные? — спросил он, возвращаясь к этой теме: уж больно было любопытно.       — Мне снилось, как Тигр... — начал Накаджима сосредоточенно, — вылизывал мои руки от крови, — сказал он наконец, тихо и даже с какой-то горечью. — Он был зол, но даже не рычал, и... мне кажется, он ревновал меня к тебе. Потому что... Ты тоже целовал мои руки. Был со мной рядом раньше него, — проговорил смущенно.       Осаму опешил — звучало странно и отчего-то до дрожи приятно. Он так близок ему, что даже его способность начала ревновать, она чувствовала опасность от него, но не могла сопротивляться, признавала, как сильно Дазай заботится об Ацуши, как помогает справиться с проблемами и искренне поддерживает, не дает упасть на дно.       — Он такой собственник? — выдавил из себя мужчина; не знал, что еще сказать.       — Он просто способность, которая заботится о своем носителе. Он не всегда был таким, в детстве даже не пытался контактировать и своевольничал, а страдали от этого мы оба. — Ацуши тяжело вздохнул, внезапно предавшись воспоминаниям: нет, не сейчас, не самое подходящее время возрождать в памяти наихудшие годы своей жизни. — Способность Фукудзавы-сана стала мостиком между нами. Иногда нам сложно достичь взаимопонимания, но... Тигр помогает. Такая у него суть.       Осаму вздохнул, переваривая информацию, на его лице застыла тяжелая сосредоточенность.       — Если бы моя способность разговаривала со мной во снах, она бы тоже молчала, — сказал он тихо. — Глядела бы свысока и осуждала бы, — добавил откровенно, пряча глаза, и понадеялся, что Накаджима не придаст этому особое значение.       Ацуши только неловко улыбнулся, придвинулся чуть ближе и почти уложил свою голову на его плечо, но они уже пришли, так что ему пришлось отпрянуть, скинуть шлепанцы и забраться на борт. Он уже взял свою обувь и хотел спрыгнуть на берег, как вдруг увидел что-то, прикрытое серым тентом. «Мы что-то забыли?» — спросил себя парень и сдвинул его, обнаружив...       — Осаму! — позвал он. — Мы разве брали с собой гитару?       Накаджима встал на бортик и показал музыкальный инструмент, который держал в руках. Дазай поглядел на нее непонимающе, но взгляд его загорелся — какая удача.       — Не брали, но тащи сюда! — прикрикнул Осаму счастливо, и Ацуши поспешил спуститься вместе с гитарой в одной руке и ботинками в другой. — Это может быть гитара Танизаки-куна, помню, он устраивал сестре прогулку на катере не так давно, — произнес он и забрал ее из чужих рук.       — Ты умеешь играть? — спросил парень, направляясь обратно в лагерь, а Дазай уже держал инструмент, будто собирался на нем играть — снова дурачился.       — Могу вспомнить несколько аккордов. — Осаму бренькнул по струнам. — Эх, расстроилась, — заключил он с грустным вздохом, — но я могу попытаться настроить.       Накаджима усмехнулся в кулак, но спорить не стал — чем бы дитя ни тешилось, все-таки. Добравшись до лагеря, они положили вещи к другим, Дазай потянул его в сторону скал, сказав, что хочет посмотреть поближе, а заодно умыл руки и лицо, шутливо брызгаясь, утер ладони о штаны. Пара продолжила прогулку вдоль берега, непринужденно обсуждая рыбалку, но не особо сетуя на то, что никто из них не додумался взять удочки, а после перед ними оказался... утес.       Каменные породы сложились так удачно, что он едва нависал над водой, но казался крепким и, кажется, мог выдержать на своем краю пару человек.       — А-цу-ши, — протянул Осаму по слогам, а Ацуши стиснул в руке его запястье.       — Нет, — сразу возразил парень, но Дазай уже потянул его в лес и начал подниматься на холм, на вершину утеса. Накаджима держал крепко, не переставая возмущаться: — Мы не будем прыгать! Ты слышал меня?!       — Я только посмотреть, — невинно буркнул мужчина, и Ацуши хмыкнул: знал он его «я только посмотреть».       «Я только посмотреть», — чтобы свалиться с пирса.       «Я только посмотреть», — чтобы упасть в пустой котел на том заводе, где они вместе с Куникидой проводили расследование.       Пейзаж, однако, открывался чудесный: за утесом виднелась небольшая коса, скал было больше, и они выстроились полукругом вокруг берега, создавая залив, а на противоположном склоне виднелись деревья, цепляющиеся корнями за камни.       — Вот и смотри, — сказал Накаджима тихо, крепко сжимая его руку и делая вид, что совсем не заинтересован в красивых видах.       Осаму дернул его на себя, и они оба повалились на траву: Дазай сел спокойно и непринужденно, а Ацуши чуть не врылся носом в землю, но все же уселся нормально, плечом к его плечу.       — Дурак, — буркнул парень и уложил голову на его плече, даже позволил себе закрыть глаза.       Позволил, потому что доверял.       Позволил, потому что верил, что любовь Осаму к суициду и сомнительным опасным развлечениям хоть немного слабее любви к нему, еще желающему пожить и не терпящему разного рода неожиданности с угрозой для жизни. Удивительно, но Накаджима смог для себя принять, что самоубийство — это замечательно, но ровно до тех пор, пока не умираешь и получаешь некую долю удовольствия. Познавать новое, играться со своим хрупким телом, представляющим из себя всего лишь мясной мешок, набитый костями, но не зазнаваться перед Смертью, не переходить ту границу безумия, за которой только пустота и тьма. Само по себе звучит безумно.       Но для Ацуши, познавшего этот сладкий черный плод, пути назад больше нет.       Они просидели так чуть ли не до вечера; Накаджима сполз с чужого плеча и улегся Дазаю на колени, посапывая на грани дремы, пощипывая пальцами листочки травы и улыбаясь шуму прибоя с небывалым умиротворением на сердце. Некуда спешить, нечего делать, а над головой горел диск рыжего солнца и брезжила его бликами соленая вода, облизывающая белый песок и стойкие скалы, рушащиеся медленно и мучительно — только нужно пройти времени, чтобы утянуть их за собой на дно и погрести под плотной толщей темного загадочного океана. Осаму глядел в лес и в чистое небо, теряющее свою лазурь, наполняющееся цветом нежной сирени и пестрой желтизны, глядел в облака, расползшиеся тонкими темными полосами, и гладил Ацуши по голове, чувствуя перекручивающуюся в животе безмятежность.       То была не безмятежность — чувства его обманули.       Живот гулко заурчал, заставив Накаджиму тихонько засмеяться и поднять голову со словами:       — Теперь точно пора поесть, — поправляя чужую челку, глядя своим нежным теплым взглядом.       И они вернулись, занялись делами, усевшись на пенке: Дазай пытался заставить гитару звучать хотя бы на четверть чище, чем она звучала сейчас, а Ацуши нанизывал мясо на острые шампуры и пачкал в маринаде руки. Забренчали струны, Осаму поморщился и подтянул третью струну, попробовал еще раз и ослабил вторую, стремясь к идеалу, и, наконец, звучание больше не резало уши, он начал играть, перебирая несколько аккордов на пробу. Музыка лилась из-под его рук, хотя нередко прерывалась или дребезжала из-за соскальзывающих с грифа пальцев, но в целом звучало неплохо, и слушать было приятно.       — Кажется, у тебя получается, — подметил Ацуши с тонкой улыбкой.       — Что ты, ива грустная       На брегу речном, — пропел он как-то невпопад и отложил гитару. — Помню аккорды, но не помню ни единой песни.       Дазай вздохнул и улегся головой Накаджиме на колени — казалось, будто его хватила тоска, а взгляд его потускнел, но, насколько Ацуши мог судить, это было обычное его состояние, так что можно было сильно не беспокоиться. Чуть поерзав, чтобы устроиться поудобнее, парень продолжил нанизывать мясо, не нарушая тишины, но склонился, чтобы поцеловать его в макушку.       Солнце опускалось к горизонту и едва-едва грозило закатиться, небо стремительно темнело, открывая дорогу скорой ночи, а треск веточек в разведенном костре ласкал слух, уставший от городской суеты и шелеста бумаги в офисе. Осаму дернулся, вновь сел, будто озаренный какой-то идеей, и начал судорожно подбирать аккорды, скользить пальцами по струнам. Спустя пару минут он настойчиво начал наигрывать только четыре, видимо, в одном ему ведомом порядке, и сказал:       — Ацуши, кажется, я придумал.       — Придумал? Спой, — воодушевился Накаджима и подбодрил добрым взглядом.       — Я могу, но... Ты обещаешь не обижаться.       Ацуши странно посмотрел на него с недоверием, отложил очередной шампур на крышку ведерка, в котором заканчивались кусочки мяса, однако кивнул, продолжая свое дело. Дазай запел.       — В деревне одной жили брат и сестра:       Хорошая девка, прекрасна, мила.       Пивал я у них пару чарок вина,       Но вечером тем же... имел пацана.       Накаджима приглушенно засмеялся и недовольно пихнул Осаму локтем в плечо, не переставая улыбаться.       — Ты такой засранец, — сказал парень.       — Да. Но ты обещал не обижаться.       — На правду не обижаются, — буркнул Ацуши, и Дазай довольно прикрыл глаза, расслабляясь, однако тут же их распахнул, поняв, что оскорбил сам себя.       — Эй! — возмутился он в шутку, толкнув его плечом в ответ, и снова засмеялся, вновь что-то наигрывая.       Накаджима закончил, поднялся, направляясь к морю, и вернулся, утирая влажные ладони о джинсы.       — Сыграй еще раз, — сказал он, бухнувшись рядом.       — Сыграть? — переспросил мужчина.       — Да, — кивнул Ацуши, странно улыбаясь. — Я... тоже придумал.       Осаму тихо радостно взвизгнул и поправил гитару на коленях, преисполненный энтузиазмом. Первый аккорд, парнишка запел высоко и мелодично:       — Бывал у нас странник, пил наше вино;       Я понял, мне с женщиной быть не дано.       Всю ночь миловались, а поутру...       Утопились вдвоем на рассвете в пруду.       Дазай громко рассмеялся, откладывая гитару, и прикрыл рот рукой, пытаясь сдержать свой хохот.       — Ацу-чан, это так мило! — протянул он и обнял его обеими руками за шею, чуть ли не душа — так сильно стискивая в своих объятиях.       Накаджима захрипел, цепляясь за его руки, пробурчал: «Пусти, ирод», — и Осаму навалился на него, подмяв под себя, поглядел в глаза, нависая, удерживаясь на руках по обе стороны от его головы. Ацуши покраснел, прижав кулачки к груди, моргнул пару раз, но улыбнулся, чуть приподнимаясь, коснулся губами его губ. Поцелуй затянулся и углубился, руки зарылись в каштановые волосы, поигрывая прядями между пальцев, тела прижались друг к другу и не отцеплялись с минуту, причмокивая слюной, ласкаясь языками. Отстранившись, парень выдохнул, откинув голову, и тут же почувствовал чужой горячий рот на своей шее, на челюсти, за ухом. Дазай переплел их пальцы, оставил на хрящике уха легкий укус и замер, тихо глубоко дыша, поднялся, слезая с Накаджимы, вновь уселся рядом. Парень тоже сел, облизнул губы и произнес:       — М-можно наколоть дров с того поваленного дерева, — глядя в противоположную от Осаму сторону.       — А сможешь когтями? — спросил мужчина с интересом и поймал на лице Ацуши задумчивый взгляд.       — Смогу, — сказал он уверенно и поднялся, направляясь к тому самому дереву.       Сучья летели в разные стороны.       Ветви были достаточно крупны, чтобы представлять собой мелкие поленья; Дазай глядел заинтересованно, любовался длиной когтей и мягкой шерстью лап, отливающей темно-рыжим в свете мрачного вечера. Солнечный диск почти скрылся за горизонтом, Накаджима вернулся и подкинул древесины в костер, а после поежился у теплого огня и пробежал к палатке, под навесом которой были их вещи. Достав теплый свитер из своего рюкзака, он надел его, не снимая футболки, и вернулся на пенку к Осаму, ожидая, когда от поленьев останутся одни угли. Дазай улегся на чужие колени, совсем как Ацуши недавно, и перевернулся на спину, глядя парнишке в лицо и на темно-фиолетовое небо, теряющее свой цвет где-то там у горизонта.       — Ацуши, ты не жалеешь? — спросил он тихо, а глаза его ласково заблестели в свете яркого разошедшегося пламенем костра.       — Жалею о чем? — не понял парень и ненавязчиво коснулся его волос, массируя кожу головы нежными прикосновениями.       — О... нас, — сказал Осаму серьезно, и Ацуши напрягся: у него было совершенно плохое предчувствие.       — Н-нет, — протянул он неуверенно, — а почему я должен жалеть?       — Ты не сможешь построить со мной семью: мы не вступим в брак, у нас не будет детей. Ты думал о будущем? Думал, что будет с нами?       Накаджима вздрогнул, а по его спине пробежали мурашки: опасно, черт возьми, он начал говорить на очень опасную тему! Чертов Дазай. Сердце в груди забилось быстрее, будто стремилось выпрыгнуть и убежать куда-нибудь далеко, чтобы не возвращаться к этому разговору; Ацуши бы и сам убежал, да только вот некуда: не сменить тему, не сбежать в буквальном смысле, ведь они на чертовом острове, даже спрятавшись в глубине леса он не сможет долго прятаться.       Глубокий вдох, собрать мысли в кучу.       — Честно: не думал, — ответил он, прикрыв глаза. Тяжелый разговор, сложный; зачем говорить о таком, когда все и так нормально? — Просто... Мы вместе, нам хорошо друг с другом. Кажется, я привык думать только о настоящем.       «И прошлом», — мысленно добавил Накаджима, припоминая свои терзания по поводу приюта, бесконечное замусоливание своих проблем и неудач и извечную вину за совершенные ошибки, которые, к счастью, теперь не так сильно его тревожили.       — Наверное, самое время подумать и о будущем, — протянул Осаму. — Ты... хочешь быть со мной и дальше?       Ацуши кусал губы и глядел пустым взглядом в огонь.       — Хочу.       Он больше не мог представить жизни без него, не после того, что между ними произошло.       Но и с ним представить жизнь было тяжело; такой вот парадокс.       — Знаешь, многие люди даже не вступают в брак, а просто... Сосуществуют, — начал размышлять парень. — Живут вместе, как обычная семья, имеют общий бюджет... А про детей — я никогда и не думал о них. У меня не возникало мысли, что однажды я смогу зачать ребенка, вырастить, воспитать...       — У тебя не было девушек, — прервал его Дазай. — Ты не чувствуешь потерю?       — Потерю? — выдохнул Накаджима непонимающе.       — Ага. Тебе сразу достался я, и ты не успел познать женского тела... А если ты и дальше намерен быть со мной, то никогда и не познаешь — потеряешь возможность узнать, каково это.       — Не говори так! — возмутился Накаджима. — Я не чувствую никакой потери, ты... мне вполне хватает тебя. Ты мне нравишься, полностью, твое тело, каждый твой шрам, слышишь?       Щеки тронул легкий румянец — напрямую говорить о таком было... действительно неловко. Но Осаму должен знать, что Ацуши нет дела до других женщин и мужчин, что он променял бы любые пышные формы на острые выпирающие кости и узкие бедра, на тонкие исполосованные шрамами запястья и запах полосатой рубашки. Парень отвел взгляд и шевельнул рукой в чужих волосах, мягко поглаживая.       — Даже если мы оба парни, — добавил Накаджима тихо, просто буркнул себе под нос, но Дазай услышал и едва улыбнулся. — А ты? — обратился он к нему. — Ты хотел детей?       — Нет, — сразу и категорично. Конечно, у него ведь было время поразмышлять над этим, он для себя уже все решил.       — Ну вот и не вижу проблемы. Если ты их не хочешь, а мне вообще до лампы, нам они и не нужны, — заключил Ацуши. — Зачем ты вообще поднял эту тему?       — Она тебя смущает? — спросил Дазай, даже не попытавшись изобразить стыд — ну, спасибо хотя бы за честность.       — Н-немного. Дети, семья... Это не обсуждение планов на следующую неделю, это... на целую жизнь.       — Вот поэтому я и спрашиваю.       — Ты так спрашиваешь, будто даешь мне второй шанс, — возмутился Накаджима. — «Одумайся», «может, тебе это не надо?» — словно сам хочешь отшить меня и сделать виноватым.       — Я... Не хочу, — возразил Осаму, нахмурившись; Ацуши запаниковал — кто пустил их на такой тонкий лед?! — Просто... Знаешь, иногда лучше разойтись пораньше — и молчи, это касается всех пар, — прервал он парня, только раскрывшего рот, чтобы протестовать. — Чтобы спустя десятки лет не жалеть, не потратить годы впустую...       — Дазай.       Накаджима обхватил ладонями его лицо и заставил посмотреть на себя, близко-близко.       — Я обещал, что не брошу тебя, — продолжал парень с самым серьезным и уверенным видом, на какой только был способен. — Я люблю тебя. Я не могу гарантировать, что это не изменится через год, через десять лет, двадцать — будущее никому неизвестно. Ни мне, ни даже тебе. Но я буду стараться, стараться изо всех сил, потому что... я хочу быть с тобой. Не хочу потерять. А ты... будешь стараться? Вместе со мной?       Мужчина пораженно молчал, глядя в его чистые искренние глаза, мерцающие золотом в свете пламени, и накрыл ладонями его руки, тепло улыбаясь.       — Буду, — сказал он тихо. — Конечно буду, — прошептал он и поцеловал его в запястье, надолго прижавшись губами.