за всех вас, которые нравились или нравятся

у любви много лиц, счастливых и не очень — акааши знает их все. люди в толпе, бесчисленное количество незнакомых людей, а ему все равно кажется, что он видит каждого из них насквозь, навылет. когда болеть начнет, когда, может, отпустит у кого-то, если чувство похоже на вкус железа во рту или самый холодный день зимы. акааши нравится зима, если она на улице, а не внутри. у девушки по правую руку от него подходит к концу время — звучит как приговор к расстрелу. иногда, может, чуть хуже. сложно сказать, что он видит на самом деле: ни у кого над головой не витает таймер и не бьют набатом часы. скорее чувствует. как температуру воздуха, как поглаживающий щеки слабый ветер, как солнце, запутавшееся поутру в волосах, как след от подушки под глазом и сонный поцелуй бокуто. любовь красивая и сложная. акааши дал бы ей алый цвет без лишних раздумий, как подарил бы его цифрам, если бы вдруг. но он не в тетради смерти; глаза закрыть недостаточно — это чувство на кончиках пальцев и застрявшие в горле слова. не вытряхнешь, не убежишь никуда. у всего есть срок годности, хочет он этого или нет. никто ничего не выбирает: он говорит себе, что так нужно, чтобы не переживать за людей, которых больше никогда не увидит. бокуто купается в свете и самом настоящем тепле, влившемся в комнату через открытое на ночь окно. акааши смотрит на его широкую спину, смятые волосы с отросшими корнями и не прячется, когда его застают врасплох. в воздухе, нагревшемся и полном приглушенного шума городской суеты, кружит пыль. бокуто улыбается совсем немного, краешками губ, и акааши думает: я его люблю. я просто чертовски его люблю. это похоже на дом и что-то хорошее. на что-то, что не должно закончиться ни сегодня, ни завтра, ни потом. бесконечная история, застывшая в утре воскресенья. место, в которое можно возвращаться всегда, если тебе этого захочется. в уголках глаз суетится влажное и теплое — акааши смаргивает и вытирает пальцами почти незаметно, пугая самого себя. все будет хорошо. все должно быть хорошо. у кого-то. ойкава тоору смотрит из-под стекол очков и прижимает к груди папку с документами, вид у него воробьиный какой-то, встрепанный и счастливый, рубашка мятая. рядом иваизуми из другого отдела — акааши плохо его знает, но часто сталкивается, выдавливая вежливое приветствие и другие ничего не значащие вещи. иваизуми из тех, у кого рубашка точно выглажена идеально, в расписании утренние пробежки и дополнительные часы работы в офисе по собственной инициативе. ойкава выбалтывает ему однажды в обед за кофе, что они встречаются уже с год. как-то вот так молчаливо, никому не говоря — акааши никогда не воспринимал их взаимные подначки в таком ключе, но и не слишком удивился тоже. ойкава чувствовал себя немного неловко, говоря об этом, сжимал горячий стаканчик в руке и строил планы на будущее. скромные, ничего особенного — акааши от одного воспоминания делается дурно и горят уши. иваизуми смотрит на него так, словно все понимает — под таким взглядом невольно передергивает всего, хочется уйти молча к себе и работать, пока цифры не полезут из ушей, а потом сразу домой, чтобы никого случайно не встречать по пути. ойкава говорит о чем-то своем, а на макушке у него волосы торчат смешно. иваизуми хаджиме: около шести месяцев с половиной. ойкава тоору: десять лет и три дня. десять лет. акааши сбегает под глупым предлогом, а потом, спустя пять минут, его тошнит в общей офисной уборной. в животе плещутся скользкие рыбины и режут острыми плавниками по живому. он думает: ничего страшного — не первые и не последние. но ему страшно. он не говорит людям, когда. он и сам не всегда может определить точно. в его случае ничем не поможешь, вмешаешься только и поселишь тревогу, испортив последние моменты счастья, которые беречь нужно и запоминать. в любом случае, кто ему поверит, да? акааши живет со своим знанием один на один. бокуто ни о чем не знает: просыпается с ним в одной постели, гладит по открытым плечам, сбивает к ногам простынь, показывает ему мир и делает жизнь жизнью, не стесняется признаваться раз за разом и любить. чувства угасают вне зависимости от того, сколько сил в них вложено, сколько клятв сказано и принесено безоговорочных жертв. они или бездушно тают в воздухе, или остаются висеть невысказанной болью и душить. в конце концов, все упирается во время. акааши знает: полтора месяца. парой недель больше-меньше, но зачем-то верит, когда люди говорят, что будут любить кого-то всю жизнь.