Властелины хаоса

* * * * * Несмотря на время года, тепло костра приятно согревало. Здесь, на опушке Фангорна было зябко, как будто солнце не могло просочиться сквозь густую мглу под раскидистыми ветвями, и от земли волглой дымкой поднималась прохлада. — Держи, — окликнул Леголас, бросая одеяло своему товарищу. — Зачем это? — Мне оно ни к чему, а тебе пригодится. Закутаешься и сможешь не притворяться, что не продрог под дыханием леса. Гимли хмыкнул, но охотно воспользовался советом, и, устроившись поудобнее, раздумчиво набил и раскурил трубку. Присыпав землей слишком жарко вспыхнувшую головню, он запрокинул голову, провожая взглядом плывущие в вышине звезды. — Здесь, на юге всё по-другому, — протянул он. — Те же звезды светят по-иному… ох, только послушай-ка! Я нынче поэтичен, что твой эльф. Дальше, глядишь, сбрею бороду и обстругаю кончики ушей. Леголас не ответил, откинувшись навзничь и созерцая звездное небо. Неподвижный, как надгробный памятник, подумал Гимли. Есть ли у эльфов гробницы? Вряд ли. Хотя едва ли они сжигают своих усопших. Быть может, те просто истаивают, претворившись туманом… только вот окровавленные тела воинов Халдира у Хельмовой Пади были куда как осязаемы. — Какие обычаи? Леголас приподнял голову. — Что? — Я спросил, какие обычаи? Леголас, хмурясь, оперся на локоть. — О чем ты? Гимли со вздохом снова набил трубку. — Какие обычаи гномов так для тебя непостижимы? Леголас вернулся к созерцанию звезд. — Ты снова? Это было… мой вопрос был неуместен. Оставь это. Ты как собака, схватившая кость. — Или настырный гном. Так что же? У нас сейчас уйма времени. Спрашивай. О каких обычаях ты хочешь узнать? Настал черед Леголаса вздохнуть. Гимли наблюдал, как он аккуратно сложил на груди руки. — Я говорил о… любви. Ваши любовные обычаи мне неведомы. — Ага. — Если Гимли и удивился, то ничем этого не выдал. Он игриво подмигнул своему приятелю. — Положил глаз на хорошенькую гномиху, а? И то верно, в свите Торина Камнешлема была пара писаных красоток. — О, Элберет, — пробормотал Леголас, отворачиваясь. — Я же сказал, оставь это. Гимли умолк, дивясь вновь накатившей на Леголаса вспыльчивости. Какое-то время он задумчиво курил, глядя на звезды. Костер вспыхнул, подбросив в воздух пригоршню огненных искр, потом задымил, осыпаясь красноватыми угольями, а Гимли всё курил и размышлял. — Любовные обычаи гномов, — начал он наконец, будто читая по книге. Леголас не шелохнулся. — Любовные обычаи гномов, — повторил он, — непросто постичь даже им самим. У нас нет любовных песен, нет стародавних сказаний о запретной или безысходной любви. Такая любовь лишена для нас смысла. К чему любить, если нет надежды на взаимность? Или же путь ведет лишь к погибели и смерти? Гномы существа более всего прагматичные. Любовь для них — путь к тому, чтобы обзавестись детьми, крепкой семьей и домом. А любовь, что неискоренима и неподвластна воле любящего — к чему она нам? Гимли сызнова набил и раскурил трубку, с наслаждением затянувшись крепким пряным дымом. Леголас не сводил с него глаз. — Ведь так? — подытожил он. — Такими видят нас эльфы? Угрюмыми, суровыми, толстокожими и грубыми? — Не все эльфы, — тихо сказал Леголас. — Мне это известно. Но прежде и ты так думал, верно? — Да. Признаю это. А как ты сам судил об эльфах? Еще одна глубокая затяжка, еще одно сизое кольцо дыма. — Коварные. Вероломные. Лицемерные. Гордые. Высокомерные. Упрямые. Надменные. Назойливые. Жадные до власти. Не… — Довольно! Гимли заметил мелькнувшую на губах Леголаса улыбку. — А теперь? — спросил эльф. — Ну, теперь-то я всё вижу иначе. И уже не считаю эльфов коварными. — Хохотнув, он ловко увернулся от кома земли, которым Леголас запустил ему в голову. Снова воцарилось уютное молчание, пока прогоревший костер, в конце концов, зашипел, окончательно угасая. — Развести огонь снова, или ты согрелся? — Вполне. — Гимли завернулся в одеяло, отложив трубку в сторону и устраивая голову на поваленном стволе дерева. Глаза у него слипались, но сквозь поволоку сна до него снова донесся голос Леголаса. — Гимли. — Гм? — Спасибо, что пошел со мной. Я знаю, что тебе в этом лесу не по себе. Гимли улыбнулся в темноту. — Занудный ты эльф. Думаешь, есть что похуже, чем трястись на лошади у тебя за спиной? Леголас не ответил, и Гимли снова улегся поудобнее. Они ехали с самого утра, пусть и неторопливо, и вымотался он изрядно. День, проведенный в седле, по-прежнему утомлял его больше, чем долгий забег на своих двоих, даже когда поводья лежали в уверенной руке Леголаса. Он зевнул. — Ты устал. — Ммм. Самую малость. — Я бы послушал одну из этих любовных песен, которых, по твоим словам, гномы не знают. — Ааа… — Гимли задумчиво свел брови. — У них, знаешь ли, нет бород. — У кого? — У наших женщин. Сказав, что по виду их не отличишь от нас, я разумел только, что нá людях они всегда закутаны в плащи и скрывают лица. Они куда оглядчивей своих сестер других рас, и не без причины. Но в наших чертогах… там они являются во всей красе. Гибкие и прекрасные, как эльфийки, с волосами мягкими, будто лунный свет, и улыбками, подобными лучам солнца. Они истинные жемчужины нашего народа. Верно, оттого их так мало среди нас. Рождение дочери — это чудо и счастье, и величальные песни ее родителям не смолкают потом еще много дней. Arhum-kh’zil, породивший бриллиант — так называют отца дочери. Истинно благословен тот дом, где дочь появилась на свет. Хотя я слыхал, что люди полагают рождение дочерей безделицей, и дорожат ими куда меньше, чем сыновьями, что, как по мне, весьма странно. Он поерзал, удобнее устраивая голову на самодельной подушке. — Однако не все наши руны воспевают женщин. Не знаю, оттого ли, что их так мало, или же утешение, которое воины находят друг в друге, сродни всем расам… но как бы ни было, многие из этих песней не пришлись бы ко двору в залах Гондора. Быть может, одну из них ты хочешь услышать? Краем глаза он наблюдал за Леголасом, остававшимся почти неподвижным. Таким неподвижным, что Гимли подумал, не соскользнул ли тот в чудную отрешенность, которую эльфы почитают за сон. — Да, — отозвался он наконец. — Говорят о том меж вас или нет, одну песнь я хотел бы послушать. Эльфы лишь перешептываются об этом, а кое-кто твердит, что такого и вовсе не могло случиться. Слыхал ты когда-нибудь… — Он помедлил. — Знаешь ли ты сказание о Келебримборе и Нарви? В горле у Гимли пересохло. Этого просто не могло быть. В этом ли разгадка неотрывных взглядов Леголаса? Он ощутил, как ему внезапно сдавило грудь, и, к его смятению, чресла его наполнились жаром. Валар всемилостивые, если этого хочет Леголас… Он снова поерзал и прочистил горло. — Да. Эльфийский владыка и король гномов. Лучшие и наивернейшие друзья, а иные говорят, больше чем друзья. Хотя и в нашем народе то почитают за хулу и злословие. — Что из этого? Что они были друзьями или что етлись? От расхожей непристойности, так небрежно соскользнувшей с языка эльфа, Гимли почувствовал спазм в паху и в горле, и представившаяся картина едва не вскружила ему голову. Нет. Нет. Он не осрамится так перед своим другом, вообразив, что… Он не поддастся обману чувств. Леголас по-своему понял его молчание. — Ты устал, — тихо проговорил он. — Сказания подождут до другой ночи. Спи, а я покараулю. Может, украдкой затянусь раз-другой твоей достославной трубкой. — Только тронь ее, и ты покойник, — прорычал Гимли. — Спи уже, старый брюзга. — Я не ослышался? Ты назвал меня старым?! В темноте раздался приглушенный смешок, и воцарилась тишина. Гимли поплотнее завернулся в одеяла, повернувшись к Леголасу спиной, чтобы тот не мог видеть его глаз, так и оставшихся открытыми. Ох, ради Ауле и Йаванны… Етлись. Леголас произнес это так легко и непринужденно, будто делал это каждый день… делал, не говорил… и, незваные, мысли и темные фантазии, которые он нещадно гнал от себя, нахлынули, как весеннее половодье, и он увидел нагого Леголаса под собой, Леголаса, оседлавшего его… лицо Леголаса, искаженное страстью… его певучий голос, осипший от похоти… сильные руки эльфа, сжимающие, потирающие его… сладкий Ауле, как он должен выглядеть обнаженным… Его член дернулся в штанах, и он понял, что если не дотронется до себя, то просто умрет. Само собой дело теперь уладиться не смогло бы, так что иного выбора ему не осталось. Если он поднимется и уйдет в лес, Леголас ни о чем не спросит. Не раз и не два на долгом пути из Ривенделла Леголас видел, как кто-то из Братства покидал лагерь по зову природы. Он ничего не подумает. Грудь Гимли ходила ходуном, когда, отбросив одеяла, он ходко устремился под прибежище раскидистых ветвей, не смея оглянуться, и не останавливался, пока не отошел от лагеря настолько, что даже эльф не смог бы его услышать. Привалившись к толстому стволу дерева, он одной рукой торопливо высвободил свой стояк. Ох, он и забыл, как хорошо это может быть, просто уступить собственным желаниям… Его член уже был скользким и каменно-твердым, и он позволил запретным видениям нахлынуть снова, представляя распростертого под ним Леголаса, выгибающегося ему навстречу, позволил себе почувствовать, какая тесная и горячая у него задница, как он мечется и стонет под ним… лицо Леголаса, запрокинутое в экстазе… ох, да, вот так… как наяву ему виделось, как Леголас горячей струей кончает себе на живот, заливая семенем его пальцы, ласкает себя, запрокинув голову, и его рука движется быстро, как молния… — Охх, — тихо застонал он, достигнув собственного пика — мощно, остро, неистово. Колени у Гимли подогнулись, и на мгновение он соскользнул в сладкую истому. Наскоро обтерев руку о кору дерева и, как мог, себя самого, он широким шагом двинулся обратно к лагерю, не поднимая глаз и виновато переводя дыхание. Он не шумел. Конечно же нет. Леголас ничего не слышал. Он, верно, и вовсе погрузился в свои эльфийские грезы. Конечно же, он ничего не слышал. Сердце у него упало, когда, выбравшись из-под деревьев, в лунном свете он разглядел бодрствующего Леголаса, застывшего, как стрела на натянутой тетиве, только глаза полыхают на закаменевшем лице. Крякнув, Гимли снова нырнул под одеяла и поспешно отвернулся. — Ети тебя в бороду, — донесся до него тихий голос. — Что?.. — Что слышал. Ты дрочишь за деревьями, хотя мог бы воспользоваться мной? Разъети тебя в дышло, Гимли, сын Глоина. — За все долгие месяцы их похода он ни разу не слышал, чтобы голос Леголаса дрожал, и не дрожал сам под этим горящим взглядом. Не найдясь с ответом, он только беспомощно смотрел, как Леголас вскочил, сжимая кулаки, и в два шага скрылся среди деревьев. Еть. Ох, еть. «Клянусь бородой Дурина, это слово у меня уже в печенках сидит», — подумал Гимли.