Сердцу не прикажешь

      Отменять курс на «Всячину» Одной Левой не стал, а просто отложил. Но все равно ни подзаработать, ни покутить ему там теперь уже не светило. А светили, прежде всего, крупные незапланированные расходы, вызванные необходимостью встать на внеочередной ремонт. Стратегические системы «Демона», конечно, при недавнем нападении не пострадали, но корпус был помят, что отражалось на летных свойствах, особенно, в условиях атмосферы. Кроме того, где вмятина, там, глядишь, через месяц и пробоина. И перспектива оказаться посреди космоса с разгерметизацией — не шутка.       Тем не менее, отправляться немедленно Память остерегался. Слишком большой имелся риск подвергнуть себя повторной опасности. Старина Мгла — а именно он подбил корабль наемника, сомнений не оставалось — был кто угодно, но только не дурак. Потеряв цель из вида, он наверняка сразу же сообразил, куда направится улизнувший преступник, ведь ближайшим местом, где без вопросов могли подлатать незарегистрированное судно, являлись именно нижние доки легендарной пересадочной станции с более чем сомнительной репутацией. И вот как раз в своей логике Арбитр был весьма предсказуем. Прибыть раньше и поджидать в засаде выглядело вполне в его духе. Значит, Памяти, чтобы не попасться, следовало недели на две-три затаиться. Дольше Мгла в доках точно не просидит — дела угонят его прочь, вот тогда можно будет и вылезать аккуратненько…       А сейчас неплохо было бы отыскать надежное временное убежище. Но, как назло, именно в этом секторе подходящих вариантов имелось не так уж и много. Необитаемых спутников и крупных астероидов со сложным рельефом, позволяющим укрыться, в пределах досягаемости не наблюдалось, дрейфовать слишком долго также не хотелось — это как минимум выглядело бы подозрительно и могло привлечь внимание кого-то похуже, чем дружище Мгла.       В итоге, поразмыслив как следует, Одной Левой заключил, что выход у него на данный момент всего один. По правде говоря, не самый желательный, но из всех доступных наиболее практичный. Однако, прежде чем заставить себя к нему обратится, самец от всей души выругался, максимально вложив в слова рвущееся наружу раздражение, потом опрокинул еще одну бутылку умановской дряни и лишь тогда, сделав глубокий вдох, отправил запрос Громиле. К помощи давнего знакомого Память прибегать не любил, но, несмотря на это, иногда все-таки приходилось вспоминать былое, так как лучшего места, чтобы временно спрятаться от властей, чем бойцовые подвалы «Свалки», не существовало, пожалуй, во всей галактике.       Фактически, Громила действовал с молчаливого согласия большинства законников, цинично позиционируя себя перед ними как «комбинат по уничтожению всякого сброда». И с этим сложно было не согласиться. В недрах его обширного странствующего комплекса, маскирующегося под мусороперерабатывающее предприятие, ежедневно убивали друг друга десятки беглых преступников всех народов и национальностей. Здесь же массово уничтожались «отдыхающими» сотни «общественных отбросов», которых подручные Громилы отлавливали по всей галактике — наркоманы, бездомные, уродцы… Арбитры, в целом, знали про это место, но не совались — таково было негласное правило. Ну, Мгла, по крайней мере, не сунулся бы точно…       После нескольких минут ожидания пришло подтверждение запроса и стандартное требование: два боя за сутки простоя. Громила признавал в качестве оплаты только бартер. Память ответил согласием и вскоре получил требуемые координаты… Теперь его судно ожидали десять дней в безопасном ангаре, и ценой за них было двадцать выигранных поединков. До «Свалки» выходило чуть больше двух суток лета, да потом около шести до «Всячины» — в случае, если все назначенные бои Одной Левой выдержит. Впрочем, иной вариант самец даже не рассматривал, ибо выдерживал всегда. А, если и суждено ему было когда-нибудь пасть на арене, то… Хотя бы не от рук поганых законников.       Итак, если суммировать эти сроки, времени как раз хватало на то, чтобы спровадить со «Всячины» уставшего ждать Мглу и после преспокойно оставить «Демона» проверенным мастерам, а самому на недельку забуриться в свою излюбленную тайную берлогу на самом дне станции. Обычно Память пережидал там Сезон, но иногда наведывался и просто перевести дух, да зализать раны. Хотя, без весомой причины, наемник старался долго на одном месте не задерживаться. Вот и теперь это было продиктовано только исключительной необходимостью. Были б на «Свалке» толковые механики, и основная проблема отпала бы сама собой — ради качественного ремонта Одной Левой и больше, чем на двадцать раундов мог согласиться. Но, к сожалению, единственное, на что здесь приходилось рассчитывать — это экстренное заваривание совсем уж откровенных пробоин. Подобного «техобслуживания» хватало лишь на то, чтобы худо-бедно долететь до нормальных доков, где все потом приходилось заново переделывать. «Демон» же был помят, но вполне на ходу, так что доверять его в кривые лапы местных жестянщиков Память не собирался.       Проложив курс, он окончательно успокоил нервы третьей бутылкой и отправился в кладовую, чтобы заесть ударивший в голову алкоголь. Проходя мимо подсобки, самец прислушался. Оттуда не доносилось ни звука.       Однако, плохо, что уманка оказалась не из боевых. Если бы она принялась там громить его инвентарь, пытаясь выбраться, Одной Левой сразу же принял бы меры. А так…       На всякий случай он заглянул в помещение и, включив переводчик, пригрозил:       — Тронешь здесь что-нибудь — прибью!       Пленница, все еще сидящая в том же углу, где Память ее несколько часов назад оставил, прижала к себе все конечности и что-то тихо прохныкала в ответ — что именно, переводное устройство не разобрало. Ну, что же… Она ведь просила ее убить поскорее? Пожалуйста, вот ей руководство к действию. В конце концов, не так уж много и требовалось, чтобы спровоцировать яутжа-киллера…       Самец вышел и вновь запер отсек, после чего выбрал из своих запасов три тубы консервов и вернулся в рубку. Жрать за приборной панелью не полагалось по технике безопасности, как, впрочем, и спать там во время перелета, но, если бы Одной Левой соблюдал такие глупые правила, то давно бы либо попался Арбитрам, либо во что-нибудь врезался. Когда путешествуешь один, то волей-неволей приходится большую часть времени торчать у штурвала, сколь бы надежной ни казалась бортовая автоматика…       Еще раз тщательно просканировав окружающее пространство и успокоившись на предмет возможного преследования, Память удобно откинулся в кресле и друг за другом опустошил все три емкости с пищевой белковой смесью. Свежей вырезке она, конечно, значительно уступала и по вкусу, и по консистенции, но всяко была лучше твердых концентратов, которыми потчевали самца в годы клановой молодости. Вот чем охотников не баловали, так это хавкой. Оно, конечно, понятно — даже полугодовой запас нормальной пищи на всю ораву представлял бы собой слишком тяжелый и габаритный груз, а Вожаки, наоборот, предпочитали забивать склады сразу на пару лет вперед, так что воякам поневоле приходилось довольствоваться теми пайками, что занимали мало места и почти ничего не весили… Думая о тамошних обедах Память до сих пор морщился. И это притом, что в первые месяцы своего изгнания ему нередко приходилось ловить и пожирать помойных тварей… Он тогда скрывался на нижних ярусах орбитального комплекса, не имея возможности ни выйти на поверхность, ни покинуть это чертово место…       Именно там его обнаружили прихвостни Громилы. Его сгребли вместе с еще несколькими изгоями и запихнули в клетку, кинув туда же пару раутов и стайку урм для травли. Память тогда еще носил иное имя… И был совсем несмышленышем, к тому же, калекой. Ему сильно повезло, что среди соседей не оказалось матерых яутжей, иначе бы проститься с жизнью юнец мог еще по дороге. Но его товарищи по несчастью, в основном, представляли собой такой же проштрафившийся молодняк — озлобленный, истощенный, перепуганный; с рваной, местами гноящейся шкурой и жалкими огрызками вместо гривы.       Перед тем, как перевезти «свежатину» на «Свалку», изгоев по одному вытащили из клетки и каждому вырезали ножом установленный в загривке чип. Это запомнилось так явно, будто произошло лишь вчера… Двое бандитов, таких же мощных, каким Память стал теперь, зажали юнца, чтобы не дергался, а третий рассек кожу на хребте и вытащил когтями последнее напоминание о клане. «Не реви, еще спасибо за это скажешь», — рыкнул он и захохотал, а потом обливающегося кровью пленника вновь кинули в общую кучу. Справедливости ради, стоило сказать, что это действительно позже оказалось благом — без чипа самца было намного труднее выследить властям. Но в тот момент на перспективу как-то не думалось…       Поначалу в бойцовых подвалах пришлось нелегко, но, все же, лучше, чем на задворках станции — здесь, хотя бы, кормили. Первая схватка была для юнца решающей. Ему дали простейшие доспехи и старый погнутый клинок, после чего вытолкнули на арену сражаться в качестве «разогрева» перед выходом более серьезных участников. По счастью, соперник оказался некрупным — организаторам не было смысла выставлять друг против друга бойцов со слишком разной весовой категорией, так как зрители жаждали противоборства, а не быстрого убийства. Кто хотел смотреть на убийства — шли на травлю. До определенного момента Память проигрывал — травмированная конечность не чувствовала оружия и повиновалась с трудом. И тогда, пытаясь выжить, самец перехватил клинок в левую руку, благо в клане немного учили управляться двумя парами запястных лезвий. По-видимому, этот момент и определил окончательно его судьбу.       В первый раз его, конечно, спасло больше чудо, чем собственный боевой навык — противник ошибся, недооценив калеку, и дурака удалось прикончить с одного удара. Во второй раз сыграла роль принадлежность к народу яутжей, так как против юнца выставили группу специально обученных урм, а те, сколько их ни натаскивай, не могли составить достойную конкуренцию бывшему охотнику даже, намного превосходя числом. А вот третий бой Память едва не проиграл, вернее, все-таки проиграл, но не до конца, потеряв сознание от удара, после чего его оттащили как мертвого. Тогда-то его и выручил один из подвальных старожилов — гигантский черно-белый самец по кличке Вагон. По неведомой причине сжалившись над мальком, внезапно закопошившемся в груде тел возле утилизатора, он укрыл его в своей каморке и несколько недель тренировал, делясь не только знаниями, но и скудными харчами. Однако долго прятаться не удалось, и вскоре пришлось возвращаться на арену. Тем не менее, полученная фора дала юнцу неплохой шанс. Калека начал непостижимым образом побеждать и вскоре полюбился постоянным зрителям, получив говорящее прозвище Одной Левой.       В подвалах «Свалки» он продержался чуть больше трех лет, и там его впоследствие заметил Черный Клинок, впечатлившийся необычной техникой молодого бойца. С одобрением поглядев на то, как лихо левша размазывает по рингу чужие мозги, пиратский главарь потолковал с Громилой, и вскоре предмету этого разговора сообщили, что теперь у него новый хозяин. Громила, видать, что-то задолжал Клинку, так как уступил ему бойца с видимой неохотой, но без лишних вопросов. Так юнец попал в банду, где, собственно, и взял новое имя. Это была, скорее, его личная прихоть, ибо Памятью его все равно никто не называл. А вот кличка Одной Левой так навсегда при нем и осталась в качестве основного позывного.       Потом… Потом был долгий путь от фактически рабства к партнерству. Дальше — раздор, поединок и, наконец, долгожданная, хоть и весьма неоднозначная свобода.       К Громиле Память после всех этих событий еще несколько раз возвращался уже в качестве добровольца, но надолго старался не задерживаться, дабы слишком не втянуться. А финальной, как ему на тот момент показалось, чертой, стал день, когда ему в соперники достался порядком сдавший за последние годы Вагон… Правила на ринге были едиными для всех, и главное из них категорически запрещало отказываться от поединка. Тех, кто по какой-либо причине упрямился, с позором расстреливали на месте, не важно, относились они к невольникам или приходили сами. Поэтому, когда Память узрел перед собой давнего товарища, то пришел в полное замешательство. Он не забыл о тех временах, когда старик прятал и учил его, так как же теперь было идти против него?.. И тогда Вагон спас его во второй раз. Видя, что младший самец готов пожертвовать собой, только бы не предавать их дружбу, он просто напал первым, вынудив юнца обороняться, а затем вдруг кинулся на его лезвия сам.       — Зачем? — только и успел прошептать Одной Левой, с трудом подхватывая и удержаивая оседающее на песок тяжелое тело.       — Задолбало меня все, малек, — хрипло усмехнулся в ответ Вагон и испустил дух.       В тот же вечер наемник покинул «Свалку», поклявшись больше никогда туда не возвращаться. Но все равно потом пришлось и даже не раз…       Погрузившись в воспоминания, Память не заметил, как уснул в кресле. Погони не было, и он спокойно проспал около четырех часов, а, пробудившись, немедленно вспомнил о незапланированной пассажирке. Возможно, она уже навела в подсобке такой разгром, который достаточно выведет его из себя, позволив, наконец, покончить с этой нелепой ситуацией?       Выпрямившись в кресле, самец первым делом, обратился к мониторам и тщательно проверил текущую обстановку, дополнительно скорректировав курс звездолета, после чего встал, слегка размял мышцы и пошел глянуть, чем занята уманка.       К своему огромнейшему разочарованию, отперев отсек, Память застал внутри идеальный порядок. Ну, то есть, вещи были разбросаны не сильнее, чем обычно. Пленница по-прежнему сидела, съежившись, в дальнем углу, и создавалось впечатление, что она вообще все это время не двигалась. Одной Левой рыкнул с досады и подошел поближе, убеждая себя, что все равно должен сделать то, что должен. И что он, право, колебался? Он убил на своем веку стольких самцов и самок, что обрывание чьей-то жизни уже стало для него привычной частью дневного распорядка. Да, что там! Когда-то он без колебаний убил даже своего единственного друга. И, если б потребовалось, то убил бы еще раз! Но тут…       Память подпер бока руками и, кривясь, поглядел на трясущуюся от ужаса уманку. Ее личико уже не было мокрым, но выглядело сильно опухшим и раскраснелось, а глаза стали большими и черными, словно у Головастого. Нет, эту пакость, пожалуй, следовало прикончить как можно быстрее…       — За что? — тихо проскулила она и попыталась натянуть на плечи свою расползающуюся на полосы одежку.       Здравствуйте. Еще он уманам не объяснял, за что он их убивает. Память фыркнул и отключил переводчик, чтобы не слышать этого бреда. Потом фыркнул снова. А что за мерзкий, кстати, запах?       Окинув подсобку взглядом и принюхавшись, самец быстро отыскал источник. Отлично. Малявка захотела по нужде и не нашла ничего лучшего, чем вытащить из стеллажа емкость для растворителя и справить в нее все свои дела. Еще и крышкой закрыла, вы только поглядите…       Первым желанием, которое возникло у Одной Левой, было просто скормить этой твари все ее чертовы отходы, а потом на пике неприязни, наконец, ее пристукнуть, но, прекрасно осознавая все дурно пахнущие последствия подобных мер, самец воздержался, а просто забрал емкость, отнес в санузел и вылил, после чего брезгливо промыл под сильным напором воды. Возвращаясь обратно, Память внезапно подумал, что самка, в общем-то не виновата, что ей приспичило, и было бы хуже, если бы она нагадила на пол. От этой мысли ему сперва стало еще противнее, но затем попытка уманки обустроить в чужой кладовке свой нехитрый быт неожиданно развеселила самца. В отсек он вошел уже тихо посмеиваясь, впрочем, тут же спохватился и поджал жвала.       При виде своего грозного похитителя с пустой «ночной вазой» наперевес, самочка опять запищала, то ли оправдываясь, то ли спрашивая о чем-то. Расшифровывать, а уж тем более что-то отвечать Память не посчитал нужным, просто швырнул ей с порога чистую емкость (а то, неровен час, она бы в другую какую посудину нассала) и быстро закрыл дверь.       Вернувшись в рубку, самец проверил, нет ли за бортом чего подозрительного, а затем, получив от систем слежения обнадеживающий ответ, что все спокойно, выудил из-под консоли очередную бутылку пенной отравы, угнездившись вместе с ней в кресле. Напиток нагрелся и стал от этого горчить еще сильнее, но Памяти так даже больше нравилось.       «Может быть, продать ее работорговцам?» — неторопливо потягивая из горлышка, размышлял наемник. Тогда бы и убивать не пришлось, и выручить удалось бы хоть сколько-то… С другой стороны, в этом случае уманка могла потом всплыть там, где не следовало, и в самый неподходящий момент. Тогда бы обман раскрылся, поставив под угрозу всю годами наработанную репутацию… Так что нет, это тоже был не вариант. С какой стороны ни взглянуть, прирезать-то оно оставалось проще и надежнее.       «Вот сейчас допью и возьмусь», — решил Одной Левой и откинулся в кресле, приготовившись растянуть удовольствие. Но удовольствие слишком быстро кончилось, и ему пришлось достать еще бутылку. Однако та тоже непозволительно рано иссякла, и Память потянулся за новой… А после четвертой он подумал: «Пожалуй, хватит». А, когда встал и покачнулся, то подумал так: «Я уже слишком пьяный, вдруг я промахнусь?» И сел обратно, не удержавшись и вытянув из ящика пятую (ну самую распоследнюю, честно!) бутыль.       До «Свалки» оставалось меньше суток. Проспавшись, Память встал с больной головой и ощущением дикой жажды. Он с трудом разлепил веки, изучил показания бортовых систем, после чего приволокся в душевую, где пил намного дольше, чем купался. Напившись, самец торжественно пообещал себе, что больше никогда не станет так нажираться, и вновь отправился убивать уманку — иначе потом уже было бы просто некогда.       Пленница лежала все в том же углу, свернувшись на металлическом полу калачиком. В глаза сразу бросилось, что из своих лохмотьев она смастерила что-то вроде топа и набедренной повязки. По-видимому, на корабле для ее вида было слишком жарко. Ну, да, яутжи — народ теплолюбивый…       Когда Память подошел, самочка внезапно приподнялась на локтях и протянула к нему руку, сделав неловкую попытку подползти. Из ее округлившегося ротика донеслось что-то вроде блеяния. И как только природа умудрилась уманов такими странными пастями наградить… Такими… В виде меняющих диаметр округлых дырок… Право слово, будто второй анус на роже играет…       Одной Левой отступил на шаг и с омерзением встряхнулся. Затем включил переводчик — сам не понял, для чего…       — Пожалуйста… Дай, пожалуйста, воды! — пленница уставилась на него с мольбой. Память в который раз перед ней завис…       …Да е-мое!!!       Поборов секундное оцепенение, он вдруг развернулся и выскочил из отсека. Это уже переходило всякие границы! Да, Память был убийцей и, да, он любил убивать, все верно. Даже не так, он получал от этого искреннее наслаждение! Ему нравилось воспринимать всем своим естеством, как лезвие с треском распарывает чужую плоть, нравилось ощущать на руках густую, горячую кровь, нравилось слышать последний истошный вопль, такой непохожий у тварей разных видов и, в то же время, поразительно одинаковый своей великолепной безысходностью. Вид проломленных голов и пышущих жаром внутренностей, вываливающихся на землю сочным нагромождением, вызывал у него чувство сродни эстетическому, предсмертная судорога жертвы была самой лучшей похвалой отлично проделанной работе, очередной остекленевший взор вызывал удовлетворенную улыбку… О, перебирать приятные впечатления можно было до бесконечности, ибо Память действительно любил убивать! Убивать, а не мучить.       Его самого когда-то жестоко искалечили и бросили затем на произвол судьбы. Добить было бы милосерднее, но его оставили жить, словно бы недостаточно оказалось той кары, что он уже понес. И ему поневоле пришлось выживать. Пришлось голодать и подыхать от холода, переносить неведомую заразу, драться за право просуществовать каждый новый день… Нет, Память слишком много знал о мучениях, чтобы причинять их тем, кто не заслужил. И потому он предпочитал убивать сразу. Когда убиваешь жертву, все происходит быстро, и ты не успеваешь усомниться в своих действиях. Но совсем иначе все оборачивается, если ты вдруг начинаешь ее пытать…       Нет, конечно, нельзя было сказать, что у него проснулась совесть — о подобном явлении самцу давным-давно пришлось забыть. Но запирать живое существо без капли воды почти на двое суток, предварительно тюкнув по башке и напугав до потери сознания только потому, что кишка оказалась тонка сразу его прикончить… Это как-то выходило неправильно. И, что самое ужасное, это даже не являлось достойным стимулом скорее положить конец злоключениям уманки! Потому что самец теперь уже не мог выбросить из головы ее умоляющие глазенки, когда она просила пить… Казалось бы, что проще? Прибил — и больше она никогда ничего не захочет! Но проблема заключалась в том, что она уже успела немало пострадать по его вине и умудрилась рассказать об этом прежде, чем он нанес удар! То есть, даже убийство теперь не могло поправить дела: он все равно бы остался ее невольным мучителем…       Глухо застонав от внезапно навалившейся дилеммы, самец свернул за угол и, дабы выплеснуть эмоции, избил стену. Потом, взяв себя в руки, сходил за посудой для питья, набрал воды и вернулся в подсобку. На сей раз он даже не стал заходить, а просто приоткрыл дверь и протолкнул сосуд в щель, сразу же закрыв отсек.       После этого Память решил не посещать пленницу как можно дольше. Теперь ведь у нее было все необходимое для счастья? Питье, туалет, теплый угол… В конце концов, жива и даже не искалечена! Что еще надо?       Он выдержал целых три часа, отвлекая себя всеми способами, что только смог придумать. А потом опять сорвался с места, сходил в кладовую и, достав оттуда упаковку консервов, таким же образом, почти не глядя, зашвырнул ее в подсобку через небольшой зазор в дверях. Ситуация окончательно вышла из-под контроля…       За последние годы «Свалка» совершенно не изменилась. Как и десятилетия назад, она бороздила просторы космоса неопрятной, обшарпанной громадиной, один вид которой вызывал стойкое желание развернуться и свалить, чтобы впредь держаться как можно дальше…       И Громила, ее хозяин, тоже совершенно не изменился. Он был все так же широк и грузен, как прежде — необъятный и угрюмый, темношкурый мерзавец. «Свалка» не принадлежала ему официально, и он почти никогда не показывался на поверхности. Числился комбинат на каком-то запуганном шешеке. Но учитывая, что сама жизнь этого шешека находилась в полной власти Громилы, вопрос о собственности являлся чистой формальностью.       Подлетев к мусороприемнику и передав дежурным тайный позывной, Память немедленно получил допуск в нижний ангар, где нетерпеливый владелец подвалов уже встречал его собственной персоной. Большая честь, кстати, хотя Одной Левой с удовольствием обошелся бы и без этого…       — Твой первый бой через два часа, — растянув ротовые перепонки в высокомерной ухмылке, сообщил Громила, приближаясь к трапу и хлопая спустившегося наемника по плечу. Сколько времени прошло, а эта рука все еще казалась неимоверно тяжелой… Продолжая лыбиться, теневой властитель «Свалки» добавил: — Мы уже объявили, что Одной Левой вернулся, и народ повалил, как прежде. Ожидаются высокие ставки. Чтобы ты был в курсе, сейчас я требую за простой уже не два боя, а четыре — сам понимаешь, времена меняются, расценки растут… Но для тебя, дружище, действуют прежние условия! Так что располагайся с комфортом и потом приходи на главную арену.       Пришлось сжать зубы и обменяться с Громилой любезностями — на его территории следовало играть по его правилам, особенно, когда общее положение дел снаружи являлось неутешительным. Убедившись, что боец прибыл и готов следовать договору, довольный Громила удалился в сопровождении своих помощников, оставив Память возле корабля, полностью уверенный в том, что следить за ним не потребуется. Одной Левой был здесь уже далеко не в первый раз и успел отлично себя зарекомендовать.       Память проводил его взглядом, внешне изобразив учтивость, но мысленно обозвав работодателя отрыжкой ползуна, потом тщательно заблокировал вход на судно и двинулся по знакомым вонючим коридорчикам в сторону общежитий и арсеналов. О нем явно уже были предупреждены все местные.       Оставшееся до первого поединка время Одной Левой планировал посвятить выбору оружия — со своим сюда не пускали. Хотя, он бы и сам, если честно, свое марать не захотел.       …В указанный срок он ступил на арену — ту самую, где сотни раз дрался прежде, где беспощадно убивал и многократно проливал собственную кровь. Все это уже было когда-то… Рев трибун, тусклый грязно-желтый свет, льющийся с потолка, и черный вулканический песок, хрустящий под ногами. Соперник — незнакомый яутжа с обрезанной гривой и шрамом через всю рожу — стоял перед Памятью и многообещающе скалился, готовый до последнего бороться за свою ничтожную жизнь… Сколько их таких было? Память давно не запоминал лиц. Чаще всего просто не успевал — слишком быстро они превращались в кровавый кисель.       Прозвучал сигнал, и самцы, грозно взревев, бросились друг другу навстречу. Без вызова, без предварительных ритуалов, традиционно предшествующих поединку яутжей, без каких-либо взаимных претензий или обязательств — здесь всей этой мишуры попросту не требовалось. Зрителей этикет охотников не интересовал, а самим участникам раскланиваться был вовсе не резон. Ведь, случается, присмотришься как следует к противнику да, неровен час, вдруг его зауважаешь, и возникнет нехороший соблазн биться честно, а чем подобное оборачивается, все хорошо в курсе…       Справедливости ради стоило отметить, что сражался незнакомец и впрямь храбро, даже достойно, если подобный эпитет вообще может применяться к боям без правил… Но его судьба была решена еще в тот момент, когда он вышел на арену с Одной Левой. Вскоре безгривый уже лежал у ног победителя с пробитым черепом, а Память с пренебрежением купался в нескончаемом потоке льющихся с трибун восторгов обезумевшей от вида крови публики.       Одержав первую из предстоящих двадцати побед, наемник в перерыве удостоился от Громилы приглашения на праздничную кормежку. Гордость настойчиво требовала отказаться, но соблазн наконец-то поесть нормальной пищи ее пересилил, и Одной Левой согласился. Мясо и правда подали отменное: свежее и в достаточном количестве. Интересно только, чье оно было…       Следующий бой состоялся ближе к ночи и оказался вообще ни о чем. На Память выпустили свору одичавших щупальцеротых. Все они пали друг за другом в течение примерно получаса. Чтобы не разочаровать посетителей, самец попытался умертвить каждого с максимальной театральностью. Что-что, а уж это он умел делать профессионально. В итоге, восторженные зрители бесновались и буквально валились с трибун. А к Памяти, кажется, постепенно начал возвращаться утраченный на почве постоянных сомнений тонус…       Ощущая эмоциональный подъем и приятную усталость в мышцах, Одной Левой отправился к себе на корабль где с наслаждением отрубился, едва скинув доспехи, — в кои-то веки не за штурвалом, а в собственной кровати. К уманке он перед этим даже заходить не стал, дабы не портить себе настроение. Тем не менее, на следующее утро все же не удержался и заглянул, застав ее мирно спящей.       Самочка осмелилась взять одну из шкур, постелила ее себе вместо лежанки и теперь тихо посапывала, зарывшись в густой мех руками и личиком. Память вновь поморщился, но предпринимать ничего не стал, только вылил содержимое ее «туалета», чтобы не воняло на весь звездолет, и набрал для пленницы питьевой воды. К счастью, уманка спала так крепко, что ни шаги яутжа, ни шум открывающейся и закрывающейся двери ее не разбудили. И хорошо, не то бы пришлось ее все-таки убить, а настрой был на более серьезные деяния.       Третий бой назначили днем, и Память вновь сорвал громовые овации, голыми руками расправившись с двумя молодыми изгоями. Пожалуй, это опять было слишком легко. Но зрителям понравилось. Особенно, когда старший боец буквально сломал одного из парней пополам.       А вот четвертая схватка, произошедшая вечером, стала уже серьезным испытанием. Противником оказался такой же вольнонаемный самец, ничуть не уступающий Памяти по размерам, силе и мастерству. На этот раз бой затянулся, что, с одной стороны, неимоверно порадовало болельщиков, с другой, заставило немало поволноваться тех, кто сделал ставки. Одной Левой, в итоге, все-таки победил. Победил, если говорить прямо, не совсем честно, использовав один запрещенный прием… Но на то это и были бои без правил, чтобы правила не соблюдать. Второй боец, очевидно, этого не просек. Хотя, прежде чем отдать демонам душу, он тоже успел нанести Памяти несколько серьезных ранений. Тем, кстати, и разозлил окончательно.       Вспоров сопернику брюхо, Одной Левой отбросил его обезображенный труп и терпеливо принял заслуженные почести, после чего, хромая, покинул арену и радостно заспешил к звездолету, ибо, похоже, наконец-то нужный момент настал! Боль ожесточила его, и кровь кипела после рискованной схватки. Этого было достаточно, чтобы отбросить ненужные терзания подальше и покончить уже с воцарившейся на его судне оккупантшей. Память даже не стал тратить время на залатывание своей шкуры, а, взойдя на борт, сразу же ринулся в подсобку — как есть, запыхавшийся, вспотевший и грязный, с множеством открытых ран.       Но он вновь совершил роковую ошибку, когда включил переводчик. Подумал, что мольбы о пощаде лишь укрепят его руку… Наивный! Ведь проклятая уманка опять сумела этим воспользоваться, подло нащупав в душе наемника еще одну неожиданную слабость. Вместо того, чтобы, как полагается приличной жертве, разреветься от ужаса при виде злющего, с головы до ног окровавленного маньяка, она неожиданно вскочила с места, всплеснула руками и запричитала:       — Бо-ожечки, как тебя отделали! Да тебя же надо срочно перевязать! Сильно болит?..