Сердцу не прикажешь

      Чувство опустошения…       Он не чувствовал ничего подобного так давно, что совсем забыл, как это. Когда внутри что-то обрывается. Вернее, не что-то, а ты сам словно бы срываешься в бездну, и позвоночник на миг прошивает стальной проволокой леденящий ужас. Но ты летишь вниз так стремительно, что не успеваешь осмыслить свою участь, а просто разбиваешься, разлетаешься на куски, умираешь. И хоть физически ты остаешься жив, вся твоя сущность обращается в прах. И этот прах уносит в пустоту.       Память уже когда-то пережил нечто подобное — в тот день, когда лишился всего. После этого он не существовал очень долго. Так долго, как только может выдержать телесная оболочка, не начав распадаться. За это время он по капле, по крупице наполнял себя новым смыслом. Настоящим — не той подделкой, что вдалбливал в головы юнцов клан. И однажды он возродился, получив другое имя и другую роль. С тех пор он пообещал себе одну вещь: что бы ни случилось, он больше не позволит пустоте себя забрать. До сегодняшнего дня…       Он совершил ошибку. Потому что был уверен: ничто и никто более не сможет его задеть. И в этой уверенности легкомысленно подпустил самку низшего создания слишком близко, не восприняв ее всерьез. Затем он с усердием принялся убеждать себя, что она не такая, как прочие самки. И даже видя явные доказательства обратного, искал ей оправдания. Но теперь, кажется, пришла пора признать: своенравие, упрямство и коварство было свойственно любой особи женского пола, и не при чем здесь видовые особенности. Все они одинаковы… Конечно, Тшей было бесполезно тягаться с самками яутжей в силе и кровожадности, но это мало что меняло, ведь боль, которую она оказалась способна причинять, не шла ни в какое сравнение даже с самыми изощренными пытками Матриархов.       Когда-то Память зарекся иметь дело с самками именно по этой причине: он был не согласен терпеть боль и унижение, не согласен был, чтобы им помыкали. А теперь мягкотелая не только подло ковырнула потайной застарелый шрам, но и все больше стремилась главенствовать. И, что самое страшное, она могла главенствовать, потому что — великая несправедливость! — из них двоих лишь он один на эти проклятые несколько месяцев в году становился безвольным рабом своих страстей. А уманка, весь Сезон пребывающая в здравом уме, знала, как эти страсти унять. Знала и беззастенчиво пользовалась. Дрессировала как пса, используя секс вместо лакомства. И вот теперь, стоило поступить не так, как ей хотелось, применила другой метод. Когда пес не слушается, его просто перестают кормить…       Так… Прекратить, пока не поздно? Только кого он обманывал… Поздно, давно уже было поздно. Да, Память мог все прекратить — множеством разных способов. Но это было все равно что прекратить дышать. И самец знал, что у него не хватит на это воли.       А если подчинить, заставить? Ведь что может быть проще, когда имеешь дело с тем, кто намного слабее тебя. Одно дело — претензии на доминирование, и совсем другое — реальные возможности. В конце концов, это же была всего лишь хилая уманка, которую в свое время уберегло от гибели какое-то чудо. Не огромный старый Матриарх и даже не дерзкая воительница. Напугать, пригрозить, если нужно, применить физические методы… Это же так просто. Ей нечего противопоставить бывалому наемнику. Она сделает все, что он хочет — лишь бы он снова стал к ней добр. Просто дрессура — это работает со всеми. Но…       …Разве можно заставить любить?..       Когда-то это начиналось как «взаимопомощь» — не более. Просто физическая разрядка. Плата за кров, еду и защиту, если хотите. Работа. Однако чем дальше заходило это взаимодействие, чем смелее и откровеннее оно становилось, тем больше менялась и сама его суть. Медик, раздраженно штопающий незнакомого бойца, и мать, врачующая раны сына, вернувшегося с первой в жизни самостоятельной охоты, с виду занимаются одним и тем же делом, но разве можно сравнить чувства, которые испытывают участники того и другого процесса? Так и Тшей — в какой-то момент она начала не просто оказывать вынужденную услугу тому, кто был залогом ее выживания, но вкладывать в свои действия необъяснимо искренние тепло, сострадание и заботу, которые день за днем все плотнее сплетались в нечто единое, близкое, жизненно важное, прекрасное… То, что никогда не удастся получить силой. То, что не вытравить из души, не оставив кровоточащего рубца. То, без чего потребности тела просто теряют смысл. И теперь… Как теперь остаться без этого?       Самец размышлял в одиночестве уже несколько часов. Хорошо, что Мелочь ушла в свою каюту и не мешала принимать решение. Вернись она сейчас… Он не знал, чем бы это кончилось.       Время шло, а Память по-прежнему находился в тупике. Ослабевший на почве подступающего Сезона разум метался между стремлением держать все под контролем и желанием забыться, отдавшись на милость инстинктов. Инстинктов, твердящих, что самке нужно подчиниться.       Черт, опять! Нет. Никогда он больше не станет бабе подчиняться. Тем более такой наивной и самоуверенной. Творящей фигню, не задумываясь, чем это может грозить. Без малейших раздумий ставящей под удар и себя, и его. В который раз, кстати. Но что тогда делать? Опять тупик… Потому что варианты — один хуже другого.       Отказаться от Тшей? Нет, Память не был готов. Ведь она была его. Даже не так — единственное настоящее, что у него было. Со всеми женскими капризами и знаменитой умановской отвагой, граничащей с глупостью. Со всеми успешными и заведомо провальными попытками навязать свои правила игры. Вся.       Принуждать ее? Он понимал, что не осмелится. Это означало потерять ее окончательно и бесповоротно. Что толку держать при себе то, что уже не твое и никогда не будет твоим? Все равно что нацепить обратно кольца на гриву и ожидать, что это вернет тебя в клан…       Признать ее правоту — и это тоже не выход. Ведь она не права. Да и как оно будет выглядеть в этом случае — признание ее правоты? Пойти вколоть себе транквилизатор, как она велела? Нет уж, спасибо, Одной Левой был кем угодно, но не самоубийцей. Пока «Демон» стоял в доках, расслабляться было нельзя. И потом… Ну он ведь прекрасно знал, чем это закончится. Через несколько суток Мелочь не выдержит и сжалится, как сжалилась тогда. Только на этот раз все будет хуже. У Тшей будет повод великодушно его простить. И он позволит себя простить, наплевав уже на то, что никакой вины за ним изначально не имелось…       Боги! Ну почему она просто не могла понять, что он переживает за свою самку и не хочет, чтобы с ней что-то случилось? Неужели она до сих пор думала, что находится в плену…       И вдруг…       «Вот же я дебил», — Память в сердцах обрушил кулак на приборную панель и заскрежетал от досады челюстями. А ведь правильное решение все это время было на поверхности. Он уже шел в верном направлении, но почему-то сбился с курса. Наверное, потому что струсил… Попросту струсил.       Тшей уже не была беспомощна, как раньше. Она подняла корабль, когда ее самец был слеп, и договорилась с медиком, когда партнер был не в состоянии что-либо соображать. Она в одиночку разгуливала по «Хвосту», добывая провиант и избегая опасностей. Да кто ее знает, на что она еще была способна… Но когда поверившая в себя самочка вышла из корабля, чтобы разведать обстановку, а затем посмела высказать свое мнение, Память взбесился. Из-за страха потерять контроль и потерять уманку — самец затруднялся сказать, что пугало больше. Он сам научил ее выживать, а теперь, увидев, какой способной она оказалась ученицей, предпринял попытку запереть вновь. Тогда как нужно было совсем наоборот…       Одной Левой поколебался несколько секунд, затем встал и решительно направился к выходу. Он мог ошибаться, но сейчас ему казалось, что он впервые за долгое время поступает правильно.       Злость понемногу отступала. Нехотя, на каждом шагу останавливаясь и пытаясь себя оправдать. Но чем больше Джейн анализировала произошедшие события, тем больше понимала: реальных оснований злиться у нее нет. «Он посмел замахнуться!» — поначалу вопило задетое за живое женское самолюбие, но вскоре выдохлось, а новых поводов почувствовать себя жертвой не наблюдалось. «Да, замахнулся, — в итоге восторжествовало здравомыслие. — Но не ударил. И скорее всего не собирался. И вообще это больше походило на чрезмерно эмоциональную жестикуляцию. Это хищ — хищи эмоциональны. Особенно в брачный период».       Ох, ну сколько же можно наступать на одни и те же грабли, а, Джейн Тернер? Сколько можно забываться, да и как в принципе можно в таком деле забыться? Ворчун — яутжа. Не человек. Больше, чем не человек. Другие понятия, другое мироощущение… Другие инстинкты. И мера дозволенного тоже другая. Еще не так давно он хватал ее за шиворот и за волосы, брал и ронял, пугал рычанием, смысла которого землянка была не в силах понять. И то, что он со временем приноровился относиться к партнерше другого вида аккуратнее, вовсе не гарантировало, что… он тоже не может забыться.       Они забылись оба — только и всего. И можно было сколько угодно орать, что чем больше сила, тем больше ответственность. Понятно же, что данное правило на кого-то вроде домашних тигров не распространяется. А Джейн опять заигралась с чудовищем и начала таскать его за усы. Спутала тигра с котом, которого можно натыкать носом или стукнуть газетой. И какого результата она, спрашивается, ожидала?       «Нужно быть мудрее», — часто наставляла Дженни нянюшка. Это была единая и самая верная формулировка на множество нелепых ситуаций, в какие обожают попадать подростки. И теперь, спустя много лет, этот совет по-прежнему оставался актуальным. Где же сейчас, нянюшка, твои нравоучения, как же их иногда не хватает…       Безусловно, яутжа был сильнее человека, но не духовно. Он себя не контролировал — в отличие от Джейн, которая дала слабину и тупо ляпнула не подумав. Просто рассердилась и захотелось сделать побольнее… А теперь что мы имеем? Теперь на фоне весеннего слабоумия клыкастый пойдет и, чего доброго, опять вколет себе ту ядовитую хрень. Потому что любимая самка велела. А любимая самка — дура эдакая — совсем позабыла о том, сколько на самом деле от нее зависит. Вот нет бы сделать скидку на его скудный опыт общения! Понять, поддержать, показать, научить… Она все это могла и должна была. А вместо этого напрочь проигнорировала стремление Ворчуна идти на уступки и обесценила его усилия.       А он старался. Правда старался. Он пытался быть хорошим. Возможно, ему не всегда удавалось быть догадливым и внимательным, не всегда он мог обуздать свой порывистый нрав, не всегда понимал, что говорить, а о чем молчать… Но не все же сразу! Чудес не бывает, чудовища не превращаются в принцев и в том нет их вины… Да, Ворчун не сдержался и замахнулся. Но не ударил — и именно это было главное, а вовсе не то, что замахнулся. А вот Джейн ударила. И, по-видимому, очень больно…       Прошло несколько часов. Ворчун за это время не пришел ни мириться, ни выяснять отношения, и Дженни поняла, что пора начинать всерьез волноваться. В нынешнем состоянии он мог вытворить что угодно. В лучшем случае это были бы пиво или транквилизаторы. На счет худшего… Не хотелось, если честно, фантазировать.       Выйдя из каюты, девушка тревожно прислушалась. Ни звука. Хотя это еще был не показатель. Сегменты коридора являлись практически звуконепроницаемыми. Например, Память мог спокойно тренироваться в отведенном для этого отсеке, и ни удары, ни рычание сюда не долетали даже в виде отголосков. Но тяжелый шаг яутжа прямо за перегородкой можно было услышать. И, если честно, Дженни сейчас больше всего хотелось его услышать. Но нет, так нет…       Первым делом она решила проверить рубку — все-таки большую часть времени хищник сейчас проводил там. По дороге землянка напряженно думала, с чего начать разговор. Попросить прощения? Или просто приласкать без разборов, кто прав, кто виноват? В конце концов, если бы клыкастый не начал рычать и махать лапищами, она бы тоже не стала его обижать. Если уж на то пошло, она до последнего не предъявляла никаких претензий, просто сказала, что хочет быть рядом со своим любимым — разве это преступление? Ну хорошо, у него были какие-то дела, а то, что сказали урм с раутом могло вообще оказаться пустой болтовней. Но ведь можно же было спокойно объяснить, а не возвращаться к излюбленному «самка не поймет», «самки не касается» и «самке нельзя». Вот честно, Дженни была уверена, что их отношения это переросли, и космический бандит уже должен хотя бы частично посвящать ее в свои планы. А то она опять оказывалась в положении ребенка, которому запретили трогать огонь, но не объяснили, почему.       В рубке было пусто. Привычный полумрак разбавляло слабое свечение работающих в фоновом режиме бортовых приборов, тишину нарушало мерное гудение дремлющих систем. Постояв на пороге, Джейн развернулась и медленно вышла. Следом она проверила тренировочный отсек, но и там Ворчуна не оказалось, и даже не наблюдалось свидетельств, что он приходил сюда «выпустить пар» — на держателях скучали копья и топоры, аммиачный след в воздухе отсутствовал. Каюта Памяти также была пуста; пустовали душевая, кладовка-«медотсек» и остальные кладовки…       Джейн методично обходила все помещения на «Черте», уже заранее зная, что не найдет Одной Левой ни в одном из них. Когда же мест, куда бы она еще не заглянула, не осталось, ноги сами понесли землянку в командный отсек. Там, встав возле приборной панели, девушка некоторое время вглядывалась через лобовое стекло в темнеющее пространство ангара, наполненного смутным шевелением причудливых катающихся и ползающих ремонтных роботов. С высоты кабины можно было различить лысые макушки суетящихся вокруг звездолета урм. Рауты были гораздо ниже, и отсюда Дженни не видела даже кончиков их ушей. Появилась слабая надежда, что Ворчун сейчас тоже там, внизу — вышел проверить, как идет починка судна. Но вскоре Джейн поняла, что рабочие предоставлены сами себе. Куда же он тогда мог уйти…       Внезапно спохватившись, землянка посмотрела на таймер. Конечно же он задал время и сейчас… А в следующий миг сердце панически сжалось. Обратный отсчет был отключен. Ворчун просто взял и ушел. Неизвестно куда, неизвестно зачем и неизвестно в каком состоянии.       С минуту девушка стояла на месте точно оглушенная, не сводя растерянного взгляда с табло, на котором застыли яутжевские «ноли», а потом медленно осела на пол и закрыла лицо руками.       Звук отъезжающей двери заставил Джейн резко вскинуть голову. Словно застигнутая врасплох страдающая от неразделенной любви школьница, землянка поспешно вытерла слезы тыльной стороной ладони, привстала и в замешательстве уставилась на яутжа. Из-за маски, скрывающей лицо клыкастого, понять его настрой сразу не получилось. Дополнительно сбивал с толку предмет, который хищник держал в руках.       — Мелочь, ты что опять ревешь? На секунду отвернутся нельзя… — фыркнул самец, заходя в рубку и медленно сгружая на пол, а затем аккуратно прислоняя к стене небольшое пилотское кресло — без крепежа оно не стояло.       Вообще-то Памяти пришлось перевернуть вверх дном три раутских барахолки, прежде чем наконец-то попалось подходящее сиденье. Хозяин торговой точки даже сам не помнил, что оно у него есть, видимо случайно осталось при разборе какого-то умановского суденышка на металлолом. Кресло было потертое, с местами лопнувшей обивкой, но зато идеально подходило под фигуру умана. А выбирать все равно было не из чего. Кресла урм и раутов в мастерских встречались сплошь и рядом, но Тшей вряд ли смогла бы долго на таком усидеть, так как изготавливались они с учетом хвостатости и видоспецифичного положения тазовых костей. А дыры — это не беда, дыры заштопать можно.       — Ворчун… Ты где был? — неосознанно продолжая размазывать слезы по лицу, спросила землянка.       — Прошелся. Отыскал для тебя вот это, — Память снял маску и с максимальной небрежностью указал жвалами на кресло. Поразмыслив, он пришел к выводу, что сейчас лучше всего вести себя так, как будто ничего не случилось. И уж тем более не подавать вида, что слова про транквилизаторы его как-то задели. Подумаешь, какая ерунда! Да он их вообще мимо ушей пропустил. Мало ли, что глупая самка болтает…       — Зачем? — неуверенно поднимаясь на ноги, спросила Дженни. Она-то посчитала, что про второе кресло — это шутка…       — Ну как зачем… — самец внезапно замялся. Что, так ей прямо и сказать? А как сказать-то?.. — Чтобы ты была около меня…       — Ворчун, я… — не дожидаясь объяснений, девушка сделала навстречу яутжа несколько робких шагов.       — Я понял, что делал неправильно, — опередив ее дальнейшие слова, вдруг выпалил самец и снова замолчал.       Землянка открыла рот, но также не смогла вымолвить ни слова, лишь захлопала глазами, смаргивая остатки слез. Вновь повисла неловкая пауза.       — Я больше не буду тебя запирать, — наконец, собравшись с мыслями, серьезно рыкнул Память. — Не буду запрещать. Не буду скрывать. С этого дня — на равных. Как напарники. Если ты, конечно, согласишься. Я буду снова тебя учить. Только больше не делай ничего тайком. Давай все обсуждать. Это наша безопасность.       Дженни непонимающе сдвинула брови. Он сказал что-то вроде «сообщники»? Не пара, не партнеры, не супруги? Цепляясь за языковой барьер, как за последнюю соломинку, девушка переспросила, но Память повторил: их союз больше не будет таким, как раньше. Это означало…       На этот раз молчание продлилась еще дольше. Хищник терпеливо ждал, что скажет землянка, а землянка не знала, что сказать.       — Ворчун, я ведь не смогу тоже быть наемником, — наконец осмелилась она. И это было совсем не то. Больше всего хотелось крикнуть: «Не бросай меня!». Но… Это прозвучало бы глупо и непонятно. Он же не бросал… Он просто прекращал отношения. И был прав, потому что межвидовая пара — это бред. Разные взгляды, разные потребности, разная физиология…       — Тебе и не надо, — прервав ход ее мыслей, Память выразительно мотнул головой. — Ты — надежный тыл, вторая пара глаз и ушей, а иногда и единственная. У каждого будут свои обязанности. И каждый будет отвечать за другого. У тебя уже хорошо получается, только знаний не хватает. Мы это исправим.       — Значит, ты не хочешь, чтобы я оставалась твоей… самкой? — она все-таки смогла сформулировать вопрос, как нужно. И едва удержалась, чтобы не зареветь снова от этой «правильной формулировки».       Теперь уже Память пришел в смятение. Но лишь на миг. Потом сразу осознал, в чем дело. Во всем был виноват проклятый языковой барьер, который еще периодически вносил досадную неразбериху в их общение. Особенно в минуты волнения. А сейчас волновались оба. И, похоже, волновались из-за одного и того же: не собирается ли противоположная сторона положить отношениям конец. Что ж, пока она не сказала «да», он в их паре пока главный — ему и вносить ясность…       — Тшей, ты не можешь быть просто самкой — ты больше чем самка, — тщательно подбирая слова, начал Одной Левой. — У нас самцы с самками встречаются раз в год, чтобы зачать потомство. Раз в год — и все, понимаешь? А мы с тобой не расстались после Сезона. И дальше не будем расставаться. Я бы так хотел… Это правда. Но я не знаю, как это правильно называется, поэтому объясняю, как могу. С напарником делят все радости и невзгоды. Это ведь ближе. Я только это хотел сказать… Я всегда думал, что так и умру одиночкой, но ошибался. Я хочу быть с тобой всегда. В Сезон и в остальное время. Ты понимаешь?       …Все это время они незаметно для себя продолжали постепенное сближение, покуда не обнаружили, что находятся друг от друга на расстоянии вдоха. Тогда хищник умолк и медленно склонился над девушкой, с ожиданием и нескрываемой надеждой всматриваясь в ее лицо. Джейн замерла… А затем от сердца вдруг отлегло — так резко, что в ногах почувствовалась слабость. Дженни попыталась улыбнуться, но губы задрожали.       — Кажется, понимаю, — с трудом проговорила она. — Мы просто называем одно и то же по-разному. У нас то, что ты описал, называется «семья».       — У яутжей есть семьи, но они другие… — смутился Память.       — А у людей все именно так, — девушка отвела глаза.       — Знаешь, без разницы, как это будет назваться, — не позволяя ей отходить от темы и стараясь скрыть тревогу за нетерпением, рыкнул самец. — Главное, что ты поняла суть. Так… Ты согласна?       — Ты мне сейчас как будто предложение делаешь… — от прилива противоречивых чувств пряча лицо в ладонях, пробормотала Джейн.       — Делаю, — не совсем понимая, к чему клонит уманка, но пребывая в полной уверенности относительно собственных намерений, подтвердил самец.       — Согласна, Ворчун. Конечно, согласна… — сил хватило только на шепот. С этими словами землянка встала на цыпочки и подняла руки вверх. Яутжа тотчас подхватил ее и бережно поднял, позволяя себя обнять.       — Ты опять плачешь, — с легкой укоризной проурчал он, когда девушка уткнулась в его шею мокрым хлюпающим носом. — Почему?       — Так бывает, — вздохнула Джейн. — Когда не можешь поверить в свое счастье…