Одержимость

      У него было замечательное, счастливое детство — Мори приложил все усилия, чтобы сохранить его юность чистой, светлой и невинной, наполненной нежностью и вниманием, состоящей из радости, веселья и беспечности. Дазай не видел крови — ему не позволяли — не видел жестокости, хоть и прекрасно знал, что однажды ему придется с этим столкнуться; его любили, окружали заботой и комфортом, его обучали самые лучшие учителя мира, Огай не поскупился на них в свое время. Осаму старался урвать от каждого того дня свой кусочек трепетного счастья, он был ветреным, субтильным, но все же здоровым ребенком, который любил прогуливаться в садах летней резиденции Мафии и плести из цветов венки, который видел кошмары о пугающем будущем и бежал к Мори, всегда принимающему его в своей постели, успокаивающему. Дазай не боялся признаться ему в своих страхах, и босс учил его, как с ними справляться. Дазай не боялся признаться ему в своих желаниях, и подростковый возраст прошел для него насыщенным экспериментами — ему позволяли все, что было его душе угодно, начиная элитными проститутками и заканчивая уроками шибари от лучших мастеров своего дела. Осаму еще тогда знал — его влечет к доминированию и подчинению, он долго изучал себя, свои границы и потребности, но на настоящую БДСМ-сессию не решался; не мог довериться человеку, которого не знал, как бы его ни рекомендовали. Жрицы любви — только для секса, и то это скоро наскучило.       А потом его стали понемногу отпускать в жестокий черный мир теневой Йокогамы — Дазай готовил себя к этому очень давно, он хотел, он напоминал Огаю, что больше нельзя тянуть, что это все равно должно будет случиться. Внутренне Мори был в отчаянии — он все еще видел в нем маленького ребенка, которого хотелось оберегать и прятать от всего мира, но, в конце концов, Осаму был прав. Первая неделя после его восемнадцатилетия была самой мучительной на его памяти.       Этой недели хватило, чтобы привыкнуть к железному тошнотворному запаху крови и больше не блевать. Ее хватило, чтобы познакомиться со всеми своими подчиненными, влезть им в душу и начать умело поощрять их, располагая к себе — это сыграло определенную роль, когда Огай повысил его до исполнителя, слишком скоро для того, чтобы подумать, будто это повышение было действительно заслуженным. Дазаю было страшно — с началом участия в делах Портовой Мафии его жизнь начала стремительно меняться, ему приходилось подстраиваться, быстро учиться, практически на ходу, он совершал много ошибок и винил себя, ненавидел, пробуя снова и снова. Ему нужно было стать достойным. Ради Мори. Ради самого себя. Он поднимался несмотря ни на что, он сгибался в три погибели, становясь объектом чужих сплетен и слухов, однако распрямлял спину вновь, ровно, гордо и делал над собой усилия — но выполнял то, что должно было быть исполнено.       Авторитет, уважение подчиненных, признание — Осаму доказал, что заслужил данное ему место под солнцем, и теперь пожинал эти сочные плоды своего вселенского терпения и железного упорства, своей перманентной боли и упрямой решимости. Он стал значимым, важным. Он больше не метался, не зная, что ему делать и куда ему деться — опыт тяжелым грузом давил на плечи, но только благодаря ему он не терялся в рутине дней, забываясь ничтожными вещами, приносил пользу, живя одной этой возможностью быть ценным для общества, в котором жил. Лживого, темного, лицемерного — и все же того, в котором нужно было поддерживать свой порядок.       Дазай немного нервничал, ожидая Накаджиму в назначенном месте — темный неприметный переулок с выходом в пустынный порт, подлови здесь кого и похить — никто и не заметит. Мужчина курил сигарету за сигаретой, его руки пропахли табаком, а горло заболело от частых глубоких затяжек, таких болезненных, но таких нужных ему сейчас; он был почти на взводе, и только горечь курева могла помочь ему держать себя в руках. Липкий страх отступал, стекал по коже, прячась в бинты, и можно было повести плечами, почувствовать себя немного раскованнее, свободнее, ощутить прилив спокойствия, кутающего в свои нежные объятия. Только Осаму засмотрелся в небо в просвете меж домами, любуясь кучкой серых облаков на багряном закатном небе, послышались шаги — Ацуши подошел, засунув руки в карманы, и пронзительно посмотрел на исполнителя.       Никто из них не поздоровался первым — Дазай подозревал, что ответного приветствия не получит, а Накаджима просто не хотел без дела молоть языком. Они молча направились через переулок к порту, сели в машину, и только тогда Осаму подал голос — напомнил детали миссии, прошелся по именам, отметил главаря, которого нужно было оставить в живых, и вновь замолк, заряжая пистолет. Признаться, пистолетам он предпочитал ножи, но в перестрелке глупо было носиться под пулями в попытке подобраться к кому-нибудь, чтобы зарезать, поэтому такая необходимость не обременяла его. Ацуши коротко бросил, что будет делать, чтобы они скоординировались, Дазай кивнул, и путь до базы противника они провели в молчании.       Это был особняк на окраине города — запущенный, кажущийся заброшенным из-за разросшегося плюща и сорняков в саду, из-за ржавчины на кованых воротах с облупившейся краской и из-за почерневших от старости кирпичных стен забора. Накаджима сразу засучил рукава, подвернул бриджи и призвал тигриные лапы, чтобы сломать тяжелый замок и кинуться на вражескую территорию, начиная убивать противников одного за другим. Послышалась громкая автоматная очередь, оглушающая даже с такого расстояния, а затем и крики, эхом разносящиеся по округе — начиная душераздирающими воплями боли и заканчивая приказами перегруппироваться. Осаму торопливо достал пистолет и пошел прямо к входу, отстреливая тех, кто обращал на него внимание, с опаской оглядываясь по сторонам. Открыв тяжелую резную дверь особняка, он достал из внутреннего кармана пиджака световую гранату и бросил ее внутрь, выдернув чеку. Просторный зал озарило яркой вспышкой. Началась слепая пальба, и, выждав, Дазай вбежал внутрь, перестреливая всех присутствующих — их было с десяток человек, и все они были дезориентированы, напуганы и беспомощны; слишком легкие мишени, они даже не перемещались, чтобы по ним было сложнее попасть.       Осаму был безжалостен и собран — этому он уже давно научился. Чего он не умел — так это оправляться после, но сейчас еще было рано думать об этом, они с Тигром еще не закончили.       Ацуши молниеносно вбежал в помещение, бросая на Дазая короткий взгляд, повел носом, словно принюхиваясь в попытке поймать чей-то след.       — Осталось человек двадцать, — сказал он, обращаясь к Осаму. — Небольшая группа бежит на юг, явно чтобы отвлечь внимание от главаря и его охраны на третьем этаже.       — Иди за группой. Я разберусь с главарем, — произнес Дазай, и они вновь разделились.       Поднимаясь по лестнице, Осаму кожей мог чувствовать густую горячую опасность, поджидающую его за каждым углом, поэтому он осторожничал, двигался тихо и быстро, проверял коридоры и комнаты, внимательно прислушиваясь. Чужие едва слышные шаги — мужчина выскочил из-за угла и вскинул руку с пистолетом, делая несколько последовательных и точных выстрелов, тело перед ним упало с глухим стуком, а в конце коридора появилось еще несколько врагов, поднимающих на него автоматы. Дазай дернулся, скрываясь за углом, сердце его бешено застучало в висках, и пули рассекли воздух, кроша ровный слой штукатурки на стене. Вновь послышались крики. Выстрелы прекратились. Выглянув из-за угла, Осаму заметил бегущего вдаль Ацуши и поспешил за ним, перебегая трупы со вспоротыми животами и порванными в мясо глотками.       — Накаджима!       Крик Дазая утонул в новой автоматной очереди, послышался нечеловеческий рев, эхом отскакивающий от стен коридора, и мужчина, определив, из какой комнаты доносился этот звук, ворвался туда, рывком поднимая пистолет. На полу лежали двое убитых — их шеи были свернуты так, словно Ацуши пытался буквально открутить их головы — а третий, еще живой главарь, был прижат Тигром к стене и хрипел, придушенный большой когтистой лапой. Парень замахнулся. Осаму сделал несколько быстрых шагов к нему, как можно скорее коснулся его плеча, и комнату озарила яркая синяя вспышка.       — Он нам нужен живым, помнишь? — сказал Дазай, и Накаджима отпустил главаря, пялясь на свою человеческую руку невидящим взглядом, почти что опустошенным. Кажется, он был озадачен, впервые испытав на себе его обнуляющую способность — конечно, парень знал о том, что исполнитель одарен, но сути его дара из слухов он до сих пор не мог понять.       — Ох. Да.       Выстрел.       Ацуши увернулся, выбил из рук противника револьвер и громко зарычал, наступив ему на плечо.       — Эй, тише! — крикнул Осаму и подошел ближе, склонился, чтобы схватить главаря за волосы и хорошенько приложить его головой о стену. Он делал это уже много раз. Враг не умрет, зато будет без сознания некоторое время. — Держи себя в руках, Накаджима-кун, — сказал мужчина тихо и сдержанно, поднявшись, и строго посмотрел успокоившемуся Тигру в глаза. — Бери его, и уходим. Я звоню чистильщикам.       Дазай тяжело вздохнул и достал из кармана телефон, набирая нужный номер — наконец-то все было кончено. Перешагивая через трупы, пачкая подошву своих белых лакированных туфель, мужчина возвращался к машине, на ходу отдавая приказы, и, закончив, сбросил вызов, устало прислоняясь спиной к кирпичной стене и доставая из кармана брюк пачку сигарет. Уже стемнело. Ацуши дотащил бессознательного главаря до машины, связал его на капоте, обернув веревку так, чтобы при малейшем сопротивлении она впивалась в болевые точки, отбрасывая всякое желание хоть как-то двигаться, и бросил в багажник, отряхивая руки. За процессом связывания Осаму наблюдал с нескрываемым интересом, склонив голову набок, закусив губу в глубоких раздумьях — мысли сами собой лезли ему в голову, и он ничего не мог с этим поделать, прокручивая в голове навязчивые картинки. Если бы Накаджима перетянул веревку между его ног, да так, чтобы она вдавливалась в мошонку...       Дазай затянулся и отвел взгляд. Не самое лучшее время для подобных размышлений, да и их цель — не самый подходящий объект для таких фантазий. Полноватый, с жирной блестящей кожей и сальными волосами, пусть опрятно одетый, но явно не самой привлекательной наружности, словом — совершенно не его тип. Однако если бы на его месте под обвязкой Ацуши был не он, а Осаму...       — Эй. Дай затянуться.       Перед лицом Дазая неожиданно возникла фигура Тигра, все такая же гибкая и такая же статная. Он был... довольно близко. Тонко ухмылялся, глядя глаза в глаза, вроде бы снизу вверх из-за разницы в росте, но все же с явным превосходством и довольством собой. Его рука упиралась в стену рядом с головой Осаму, и это было чертовски похоже на кабэ-дон, отчего мужчина чувствовал некоторое смущение и неловкость, прожигающую кончики ушей.       Сердце часто забилось. Дазай взял сигарету двумя пальцами и развернул ее фильтром к чужому лицу, давая затянуться из своих рук. Вдыхая сигаретный дым, наполняя легкие едким смогом, Накаджима блаженно прикрыл глаза, а затем открыл их и выдохнул сизые клубы в чужое лицо, приближаясь, пугая таким неожиданным порывом; Осаму прерывисто вздохнул и широко распахнул веки, мысленно паникуя, но парень вовремя оттолкнулся от стены, чтобы прижаться к ней спиной, и встал рядом. Дазай повернул голову в противоположную от него сторону, чтобы скрыть свой румянец и смущенно поджать губы. Он сделал несколько быстрых коротких затяжек, прожег фильтр и выбросил под ноги тлеющий окурок, придавливая его ногой.       — Знаешь, я удивлен, — тихо сказал Ацуши, поднимая голову, устремляя свой взор в бескрайнее звездное небо — от города было достаточно далеко, чтобы можно было полюбоваться густой россыпью сжатого в космосе газа, такого же пустого, как их души, но все же не теряющего своего холодного великолепия. — Ни единой капельки крови на твоей до тошноты белой одежке. Я даже немного завидую. — Он коротко посмотрел на свои перепачканные бриджи, которые когда-то были белыми, и засунул руки в карманы. — Не ожидал такого мастерства от... подстилки босса.       Дазай среагировал на его слова мгновенно, словно по щелчку затвора — раздраженно скрипнул зубами, сжимая губы в тонкую линию, молниеносно достал из кобуры пистолет и встал перед Накаджимой, вдавливая дуло ему в живот, глядя разъяренно и бешено, чертовски озлобленно. Парень тут же стиснул в пальцах его тонкую шею и толкнул, разворачивая спиной к стене, вжал в нее с безумной, просто маниакальной улыбкой, без раздумий давая отпор. Это произошло буквально за доли секунды, и теперь они оба тяжело дышали, вступив в перепалку больше моральную, нежели физическую.       — Ты можешь говорить обо мне все, что угодно, — низко и хрипло, угрожающе проговорил Осаму, разъяренно скалясь, и без колебаний снял пистолет с предохранителя. — Но только, блядь, попробуй что-нибудь вякнуть о Мори-сане.       — О-хо, — игриво протянул Ацуши, сжимая его шею крепче, придвигаясь ближе, совсем не смущенный упирающимся в пресс пистолетом. — Тычешь в меня стволом, но явно не тем, каким мне хотелось бы... Не трать понапрасну пули, меня не убить выстрелом в живот.       — Зато покорчишься от боли, я бы на это посмотрел.       Накаджима засмеялся, и Дазаю показалось, будто он за всю свою жизнь не слышал более раздражающего смеха, такого веселого и задорного, хриплого, неимоверно действующего на нервы и буквально издевающегося. А потом... парень протиснул колено между его ног, тесно вдавливаясь своим бедром в его пах, потерся, дразняще заерзал, и мужчина шумно выдохнул, немного размякая, но явно не собираясь отводить от него пистолет. Ацуши убрал душащую Осаму руку только для того, чтобы нежно обхватить ладонями его лицо и приподняться на носочках, опаляя горячим дыханием румяную щеку, близко и жарко, бесстыдно до ужаса, вызывая холодные колючие мурашки, толпой разбегающиеся по коже.       — Ты не садист, — мягко проговорил Тигр, продолжая прижиматься, словно был твердо уверен в том, что его не пристрелят. — Ты любишь по-другому, верно? Вот... так.       Он скользнул рукой по его шее, провел по груди и животу и наконец смял ладонью пах, вновь вдавливая бедро между ног, дразня до сладкой клубящейся меж внутренностей истомы, до ярких мушек, медленно плывущих в глазах. Дазай закусил губу и резко выдохнул, даже положил палец на спусковой крючок, готовый выстрелить в любой момент, прекратить все это как можно скорее, но влажный поцелуй в шею совсем разнежил его — горячо, с зубами, так непозволительно страстно и требовательно, что воля сопротивляться совсем сошла на нет. Гаденыш играл на его слабостях, выискивал их и успешно находил, надавливал там, где никто бы не посмел, начиная честью и добрым именем босса и заканчивая острой неудовлетворенностью, жаждой, которую не утоляли уже очень давно. Против воли Осаму застонал, откидывая голову назад — лишь бы предоставить парню больше места, лишь бы он целовал, кусал и лизал, заставляя млеть под его ласками. И совсем забылось, что подчиненный здесь Накаджима. И было не важно, что он оскорбил его, смешал с грязью, относясь так пренебрежительно и неуважительно — частью своей Дазай этого хотел, его фантазии, крутящиеся ранее только на периферии сознания, теперь стремительно претворялись в жизнь.       — Если хочется таких вещей, придется засунуть свою ебучую гордость куда подальше, — зашептал Ацуши ему на ухо, трепетно выдыхая, и прикусил чувствительную мочку, вылизывая ее старательно и даже как будто бы нежно.       Осаму едва ли держался на ногах, его тело прошибали горячие волны экстаза и сладкая нервная дрожь, пульсирующая тугим комком в низу живота, в глазах плыло, а сердце билось отчаянно часто, и ничто не могло это остановить — здравомыслие отключилось, отдавая волю телу, алчущему чужой близости. Мужчина растерянно положил свободную руку парню на грудь, цепляясь за него, хватаясь, как за последнюю возможность притормозить, вроде бы такую нужную, но раздражающую самим своим существованием, пальцы до скрипа стиснули ткань черной рубашки, выкручивая ее, сжались сильнее — все отчаяние Дазая сосредоточилось в подушечках его пальцев.       — Накаджима-кун... — надрывный, хриплый голос, умоляющий и тонкий, подрагивающий в нерешительности; для Тигра он был самой прекрасной и сладкой музыкой, с одной стороны, тешащей самолюбие, а с другой, просто возбуждающей.       — Ацуши, — подсказал парень, хищно облизываясь, и подцепил край бинтов кончиком пальца, оттянул их, целуя чужую шею ниже, вызывая у Осаму новую волну холодной дрожи. Мужчина поверить не мог, что это происходило с ним на самом деле, он трясся и едва слышно постанывал, закатывая глаза и вжимаясь ладонью Тигру в грудь с желанием то ли оттолкнуть, то ли прижаться потеснее. Пистолет он до сих пор не убрал, и это распаляло, потому что было опасно, но в то же время опасность эта была призрачной — даже если он выстрелит, ничего критичного не случится.       — Ацуши... — с придыханием вышептал Дазай, опуская голову, и стиснул подрагивающие от блаженной неги бедра, кусая щеку изнутри — он не мог, не мог, он сдерживался из последних сил, сбивая дыхание и ритм своего горячего сердца. — П-пожалуйста... — взмолился мужчина, не зная, чего хочет на самом деле, ощущая себя слабым и беспомощным.       — Пожалуйста, что? — уточнил Накаджима, теперь явственно ощущая под пальцами чужой стояк, и мягко смял его через ткань, ощупал, прослеживая под тканью четкий рельеф налившейся кровью плоти. Осаму машинально застонал и резко запрокинул голову, ударяясь затылком о кирпичную стену — слишком давно его так не трогали, настолько давно, что он уже успел отвыкнуть и теперь чувствовал все в сотни раз острее, чем пару лет назад, когда еще вел активную половую жизнь.       — П-пожалуйста... П-прекрати, — попросил Дазай, совершенно не желая, чтобы Ацуши останавливался, но тот... послушался.       Прекратил лапать, покончив с поцелуями, отшатнулся назад и засунул ладони в карманы как ни в чем не бывало. Осаму остался стоять у стены, его руки все еще висели в воздухе — та, что упиралась в чужую грудь, и та, что держала пистолет — и он опустил их, изможденно облизывая губы, вожделение на его лице сменилось непониманием и растерянностью, и Накаджима на этот взгляд только ухмыльнулся.       — Поехали на базу? — спросил он невинно, разворачиваясь к машине, и Дазай опустил глаза, отсутствующе глядя в сухую черную землю, потихоньку начиная смиряться с отсутствием теплых прикосновений на коже и отсутствием давления между ног, со спутанными растянутыми бинтами и перемазанными кровью брюками — когда Ацуши прижимался, красные разводы отпечатались на белой ткани, и мужчине было бы до этого дело, не занимай его сознание один вопрос.       «Что... это было?»       Конечно, он не собирался спрашивать Тигра, почему тот послушался и остановился, поэтому вернул пистолет в кобуру, торопливо протер глаза в попытке успокоиться и тоже пошел к машине, усаживаясь на переднее сиденье рядом с водительским, отчаянно пытаясь выбрать такую позу, в которой не будет заметно стояка. О случившемся они так и не заговорили, даже когда тронулись и вернулись в центральные районы Йокогамы. Накаджима настолько умело делал вид, будто ничего не произошло, что Осаму даже завидовал, украдкой посматривая на него краем глаза и сгорая со стыда, а, поймав на себе чужой взгляд, он и вовсе зарделся, в панике отворачиваясь к окну. Черт. Как можно быть... таким? Дазай искренне ненавидел себя за свое поведение, хотя внутренне разрывался между противоречивыми желаниями, одним из которых было отсосать Ацуши, пока он за рулем, а другим — ударить его и схватить за грудки, выпытывая: «Какого хуя тебе от меня надо?!»       Губ парня коснулась мерзостная клыкастая ухмылочка, и после мимолетного взгляда на исполнителя он вновь уставился в лобовое стекло, первым подавая голос за такое долгое время молчания:       — Знаешь, если тебе нужно подрочить, можешь сделать это прямо здесь. — Накаджима сказал это так непринужденно и буднично, словно не было ничего такого в мастурбации на чужих глазах. Осаму прекратил тешиться смущением — в нем закипела тихая злость вперемешку с раздражением; да как он смел, этот паршивый, дрянной, похабный Тигр?..       — Ага, — скептически отозвался Дазай. — А лучше ты мне отдрочи, можешь и отсосать на радостях.       Ацуши молчал некоторое время, а затем выдал тихое:       — Хорошо, — и одна его рука соскользнула с руля, вжимаясь в чужой пах, затем он и вовсе оторвался от вождения, склоняясь над чужими бедрами.       — Эй! Ты больной?! — Осаму тут же дернулся в сторону рулевого колеса и вцепился в него обеими руками, словно боялся, что их выкрутит с трассы на пешеходную зону. — Не буквально! Ясно? Боги, ты мог нас угробить!       Вернувшись в прежнее положение, Накаджима громко заливисто засмеялся и вновь взял управление в свои руки, бросив на Дазая очередной издевательский взгляд. Блеф. Когда парень склонился над его пахом, вроде бы желающий исполнить чужую, легкомысленно брошенную просьбу, он сблефовал, намеренный потешить себя реакцией мужчины.       — Я придерживал руль коленом, — сказал Ацуши, будто объяснял глупому и наивному ребенку суть проделанного фокуса, так снисходительно и насмешливо, что даже тянуло блевать, — ты правда думал, что я тебе отсосу? Пока я веду? — Парень снова захохотал, хлопая руками по рулю, и Осаму скрипнул зубами, скрещивая руки на груди и терпеливо прикрывая глаза — Накаджиме определенно было до чертиков весело, но, к счастью, мужчина знал, как прервать его безудержное веселье.       — Накаджима Ацуши-кун, — серьезно и низко проговорил Дазай, стараясь вложить в свои слова как можно больше строгости и угрозы; как показал опыт, Накаджима покорно отступал, когда его начинали тыкать лицом в то, что он выходил за рамки дозволенного. — Ты определенно забыл свое место, — и это сработало, Ацуши как можно скорее умерил свой пыл и стер со своего лица то противно-игривое выражение, так раздражающее Осаму, но некоторой своей ипостасью очаровывающее его. Будь объектом насмешек Тигра не он, а кто-нибудь еще, мужчина, может быть, посмеялся бы вместе с ним. — Будь умницей, извинись и заткнись, — почти прошипел Дазай, вновь посмотрев на него, и Накаджима тяжело вздохнул, крепко сжимая пальцами руль.       — Извините, Дазай Осаму-доно.       И замолчал.       Но «этого больше не повторится» не сказал.       В тишине у Дазая даже получилось немного расслабиться, он устало откинулся на спинку своего пассажирского сидения, уставился в окно бессмысленным взглядом из-под прикрытых густых ресниц, а затем, заметив знакомые улицы, попросил подбросить его до дома и продиктовал свой адрес, протяжно зевая. Зачистки всегда его выматывали, но этот раз был... другим. Преимущественно из-за того, что его спровоцировали на агрессию, не свойственную ему в обычное время, прижали к стенке, касаясь так откровенно, непристойно и бессовестно, что от неожиданности возможность адекватно на это реагировать мгновенно улетучилась, и унизили. Покинув автомобиль во дворе своего дома, Осаму даже не попрощался и как можно скорее направился внутрь, желая только принять душ, упасть лицом в постель и крепко беспробудно заснуть. Стоя в кабинке лифта, он невольно представлял, каким бы мог быть секс в нем, и сразу зажмурился, стараясь отогнать эти развратные, навязанные чужим вниманием мысли.       Одежда полетела на пол прямо с порога — плащ, пиджак, падающая с глухим стуком кобура на портупее и галстук с рубашкой; Дазай ввалился в ванную, снимая с себя остатки вещей, и вошел в душ, тут же забираясь под теплые струи.       А если бы... Ацуши прижимал его к стенке душевой кабинки?.. Скользил руками по мокрому скользкому от мыла телу, трогал еще бесстыднее, держа на грани оргазма, заставляя скулить и жаться к нему, умоляя о желанной разрядке, но не позволяя дойти до конца? Осаму закрыл глаза, прерывисто выдыхая, опустил голову, упираясь рукой в плитку, и скользнул ладонью вниз по своему впалому бугристому от шрамов животу, примял пальцами набухающую головку, потирая ее самыми кончиками. «Будь моим. Подчиняйся мне, — сказал бы Накаджима своим хриплым соблазнительным голосом, ускоряя движения своей руки, и Дазай, представляя это, тоже ускорился, целиком и полностью отдаваясь своей постыдной фантазии. — Кончи для меня, Осаму», — пронеслось в голове чужим голосом, и мужчина застонал, чуть ли не завыл, сгорая то ли от смущения, то ли от желания — так странно было дрочить на реально существующего человека, тем более на того, что совсем недавно был так близко, буквально опалял его шею своим горячим дыханием, тесно вдавливался в его тело, насколько позволял пистолет.       Дазай задрожал, отбрасывая все свои сожаления и морали, и слишком быстро излился в собственную руку, представляя вместо нее чужую. «Отбросить гордость... Да?» — подумал мужчина, глядя на сперму, стекающую с пальцев вместе со струями воды, и горько усмехнулся, прикрывая глаза, сжимая руку в отчаянно слабый кулак.       «Я ничтожный, жалкий червь, плохо скрывающий свою низменную суть. И я... Наверное, я... хотел бы...»       Закусив губу, Осаму оборвал свои мысли и торопливо вымылся, не желая больше думать об этом. Он не знал, чего хотел, он боялся, не доверял Ацуши и в то же время млел от одних только мыслей о нем, всплывающих невольно, неловко, смущающе до ужаса. Мужчина был слишком слаб, чтобы сопротивляться ему, но крупица здравомыслия терзала разум, и полностью вверить себя в чужие руки он тоже не мог. В конце концов Дазай решил просто действовать по обстоятельствам, какими бы они ни были, но если они сложатся против него, он не будет упираться и противиться неизбежному — как бы Осаму ни отрицал, он получал удовольствие от чужой смелости, наглости и распущенности.       Мужчина упал лицом в постель и заснул, как и хотел.       Зачистки его выматывали. Но в этот раз он забыл подумать о всех тех людях, которых убил, и не пролил по их смертям ни единой слезинки.