Одержимость

      Дазай лениво растянулся на постели, прослеживая глазами витиеватый узор на светло-серых обоях, и тяжело вздохнул, плотно смыкая веки: вставать совершенно не хотелось. Впрочем, он мог себе это позволить — после зачисток Мори никогда не торопил его на работу и позволял отдохнуть день-два, а если Осаму просил, мог дать отгул и на всю неделю. В любом случае все зависело только от Дазая, и пусть сейчас бессилие и леность накрыли его с головой, вечером он планировал наведаться в штаб, написать свою часть рапорта и... найти Накаджиму, чтобы согласовать с ним события.       Ацуши... Черный Тигр... Вчерашняя стычка с ним казалась сном, слишком хорошим для того, чтобы быть кошмаром, но достаточно плохим для навязчивых волнений и смутных страхов. Худшей частью было то, что все произошло наяву, те прикосновения и поцелуи, те жаркие резкие слова и напористые ласки — они были самыми что ни на есть реальными, и Осаму по-прежнему не мог справиться со своими переживаниями и тревогой, терзающей его воспаленный прожженный фантазиями рассудок. Дазай зарылся лицом в подушку, не в силах сопротивляться своему горячему стыду, опаляющему кончики ушей, и тихонько завыл, почти что захныкал — когда он не был знаком с Накаджимой, было намного спокойнее, даже монотоннее, но точно сказать, хорошо это или плохо, мужчина не мог. В конце концов перемены всегда нарушали спокойствие, вне зависимости от того, полезными они были или пагубными, и с этим ничего нельзя было поделать — мироздание зиждилось на этом досадном незыблемом принципе.       Осаму еще долго занимался бы самокопаниями, но его подняла низменная нужда, а после захотелось и покурить. Когда он вернулся в спальню, экран лежащего на прикроватной тумбочке телефона горел — это было сообщение от Мори, и его текст против воли вызывал улыбку: «Как ты, солнышко? Не хочешь посидеть в чайной попозже?» Ласковое обращение босса смутило, внимание — тоже, и Дазай прикрыл свои блестящие нежностью глаза, гадая, как такой взрослый мужчина может называть его, уже давно не мальчика, так. Осаму ответил согласием, они сошлись на времени и месте, и пришла пора рутинных приготовлений — привычная обработка старых порезов и ожогов, заматывание в бинты, подбор одежды на сегодня. Как всегда, мужчина предпочел белые брюки и черную рубашку, но вместо пиджака и плаща накинул на плечи жилетку, не застегивая ее, и позволил себе сегодня обойтись без галстука.       День был солнечным, и это вызывало бы отвращение, не будь его настроение таким приподнятым. Дазай не стал заморачиваться с личным водителем и доехал на такси, а у чайной его уже ожидал Огай, прислонившийся спиной к темно-красному деревянному столбику под резной крышей и пялящийся в экран телефона. Заметив Осаму, он заулыбался и убрал девайс, распахивая руки для объятий, в которые мужчина поспешил упасть, всем телом прижимаясь к боссу.       — Здравствуй, Осаму-чан. — Мори отстранился, с теплотой заглядывая в искрящиеся нежно-голубые глаза напротив, и выражение его лица отчего-то стало озадаченным, даже как будто неверящим. Дазай не мог не заметить этой перемены в его взгляде и склонил голову набок, осторожно спрашивая:       — Что-то... не так?       — Нет, просто... Хах, — Огай нервно усмехнулся, накрывая его щеки своими широкими ладонями в черных перчатках, и очертил большими пальцами скулы, — ты не плакал вчера? Я знаю твое опухшее от ночных рыданий лицо, и это — не оно. Вчера... все прошло лучше, чем обычно?       Осаму едва заметно покраснел и смутился, опуская глаза — ему было неловко, когда Мори вот так говорил о его слабостях и признаках их проявления, но тем не менее мужчина был прав, пусть и отчасти. Вчера явно было не как обычно, но сказать, что «лучше», язык не поворачивался — просто вечер его бессмысленных сожалений и самоистязаний сменился вечером размышлений, постыдных желаний и мучительно-возбуждающих фантазий, о которых Дазай не хотел бы говорить.       — Ну... — протянул он неловко, и Мори взял его под руку, утягивая в сторону чайной, распахнул двери, повел через узкие темные коридорчики мимо девушек в шелковых кимоно к комнате, которую уже успел заказать. Осаму не решался говорить дальше, но, когда они сели бок о бок за низкий столик, он тихо произнес: — Вчера было просто... по-другому.       Огай жаждал подробностей, но он не напирал и был не прочь немного потянуть время. Они сделали свой заказ, когда пришла работница, чтобы их обслужить, Дазай устало привалился к чужому плечу, тяжело вздыхая, и рука Мори сама собой потянулась к его макушке, чтобы вплестись пальцами в светлые прядки и мягко погладить, массируя кожу головы. Это была его любимая комната — широкое открытое окно выходило в сторону залитого солнечным светом сада, где покачивались ветви глициний и пестрели своим пышным цветом нежные азалии; меж камней журчали маленькие тонкие ручейки, и звонко стучало бамбуковое содзу, врываясь умиротворением в беспокойную душу. Было хорошо вот так сидеть, в молчании и тепле, ожидая свой заказ, но интерес Огая был сильнее его, и он все же спросил:       — Расскажешь мне? — тихо, ласково, этот мягкий тон действительно вызывал желание поделиться своими волнениями. Осаму вздохнул и прижался к нему крепче, цепляясь за рукав его пиджака, совсем как в детстве.       — Сама зачистка была такой же, как и всегда, — начал он обыденно. — Наверное, она даже была проще из-за того, что нас было всего двое и мы друг другу не мешали. Думаю, дело... в Ацуши.       Дело и было в Ацуши. Но Дазай не хотел говорить это так прямо.       — Он сделал что-то, — уверенно и немного зло произнес Мори, и Осаму весь сжался, будто босс злился не на Накаджиму, а на него. Это пугало, заставляло чувствовать себя неловко и жалеть о сказанных словах, но он уже начал, а значит, нужно было закончить — хотя бы ради того, чтобы не возникло дальнейшего недопонимания.       — Да, то есть, нет, — залепетал Дазай. — Я имею в виду... Кажется, он мне нравится! — выпалил мужчина, крепко зажмурившись, и уткнулся лицом в плечо Огая, сильнее стискивая его рукав своими пальцами. Лицо Мори вытянулось в удивлении, а после смягчилось, вновь наполняясь лаской, теплотой и стыдом за поспешные неправильные выводы — он не простил бы Тигру, если бы тот что-нибудь сделал с его драгоценным Осаму, но если дела обстояли так... — Не пойми меня неправильно. — Дазай отсел, стискивая ладони между колен. — Как человек он просто отвратителен, но он...       Осаму не мог подобрать правильных слов, которые смогли бы описать то, что так зацепило его в Накаджиме, этом нахальном, невоспитанном, распутном мальчишке. Самым подходящим было «доминант», но так откровенничать Дазаю не хотелось, поэтому он просто промолчал, смущенный сложившейся ситуацией.       — Он... привлекателен для тебя? — предположил Огай, заглядывая ему в лицо, и в комнату вошла девушка, чтобы тихонько оставить чашечки с зеленым чаем и тарелку с вагаси и скрыться, словно ее здесь и не было.       — Да, думаю, да. Просто... Я уже взрослый человек, и я не хочу, чтобы ты носился за ним со скальпелем, как ревнивый, чрезмерно опекающий меня отец. — Осаму неловко вжал голову в плечи и взял свой чай, делая маленький глоток — он не думал, что их разговор зайдет так далеко, но раз уж появилась возможность попросить Мори воздержаться от вмешательства, отступать было нельзя. — Ацуши вышел за рамки, но не настолько, чтобы причинить мне вред, — честно сказал Дазай. — И я... был не против того, что он делал, — признался мужчина перед Огаем, а заодно и перед самим собой — и это было тяжело.       — Я тебя понял, Осаму-чан, — сказал Мори с тонкой понимающей улыбкой, но с тяжелым сердцем, обливающимся кровью. — Просто знай, если он сделает тебе больно и ты захочешь сделать больно ему — я помогу, только попроси.       Слова Огая получились жуткими, но тем не менее успокаивающими, и Дазай сделал кроткий кивок, начиная уплетать сладости за обе щеки, словно давно их не ел, что было не далеко от истины. Последние дни его желудок видел лишь кофе и рис с рыбой или мясом — мужчина давно себя не баловал ни деликатесами, ни другими гастрономическими изысками, но, честно говоря, он к этому и не стремился, зато теперь было до ужаса приятно чувствовать, как язык сводило от приторности вагаси.       Мори рассказал о предстоящей ему командировке и переговорах с немецкой организацией одаренных, и Осаму предположил, что сотрудничество с ней откроет новые пути сбыта автомобилей, с чем не прогадал. Некоторых эсперов Огай планировал нанять, чтобы разобраться с парочкой невесть что возомнивших о себе чиновников, Дазай тяжело вздохнул, предчувствуя скорые разборки с правительством, и сменил тему, утомленный разговорами о работе.       В чайной они просидели недолго, Мори нужно было ехать по делам, и Осаму крепко обнял его напоследок, желая удачи. Дазай вновь остался один. У него не было ни близких друзей, с которыми он мог бы провести время, ни хобби, которое занимало бы часть его жизни, выходные обычно уходили на просмотр фильмов и сериалов, если, конечно, оставались силы, но сейчас возвращаться домой и заниматься глупостями желания не было. Осаму направился на базу, со скукой глядя в окно такси, однако торопиться ему было ни к чему — работы его ждало немного. Время до вечера пролетело быстро, Дазай написал свою часть рапорта и теперь ждал, когда придет Накаджима, чтобы уточнить у него, кого и в каком порядке он убил.       Рядом с Ацуши было невероятно сложно держаться собранным и сосредоточенным. За время их работы парень не сделал ничего, что выходило бы из ряда вон, но мысли так и разрывались между «не прикасайся ко мне, не прикасайся» и «почему ты не прикасаешься ко мне?» В итоге Дазай эмоционально выдохся, но он мог гордиться собой, потому что не дал воли своим откровенным вопросам и низменным желаниям, клокочущим в голове, груди и паху, сжирающим изнутри и требующим немедленного исполнения. Конечно, их встреча дала пищу его разуму, со скоростью света генерирующему сценарии развития событий между ними, но все было лучше, чем новые унижения, которых Осаму, как ни отрицал, хотел всем собой.       Накаджима делал вид, что ничего не произошло, Дазай — тоже, их общий рапорт скоро был сдан, и не осталось ни единой ниточки, что связывала бы их. Они вновь отдалились — разные подразделения, разные области действий, разные исполнительные методы, и казалось, мокрые сны Осаму никогда не воплотятся в жизнь.       Дазай был слишком наивен, полагая, что Ацуши отстанет от него так просто.       Пятница, сизая ночь, накрывающая город плотным одеялом из мрака и холода — большинство мафиози уже разошлись по домам, опустошив сотни кабинетов этажа, и можно было не беспокоиться, что кто-то не вовремя зайдет и увидит не предназначенную для его глаз картину. Накаджима тихо вошел к Осаму — тот уснул за книгой, устроив голову на столе, и это было чертовски кстати; Тигр заухмылялся, плотно закрывая за собой дверь, и неслышно подошел ближе, склоняясь над его креслом, внимательно всматриваясь в его помятую мордашку. Мужчина сладко посапывал, подложив под щеку предплечье, его ресницы чуть подрагивали, а мягкие губы были едва приоткрыты, и это почти умиляло — Ацуши полюбовался им некоторое время, сверля его пристальным взглядом, а потом голодно облизнулся и закусил губу.       Он должен был действовать осторожно, чтобы не спугнуть и одновременно с тем распалить. Он должен был дать понять, что все это — увлекательная приятная игра, которой не нужно сопротивляться.       Накаджима опустился чуть ниже, обжигая дыханием шею Дазая, прерывисто вздохнул, наслаждаясь его тонким сладким запахом, пьянящим, до головокружения дурманящим, и медленно поднял глаза, вновь засматриваясь — этот нежный ангел скрывал в себе дьявольские желания, которые парень был совсем не прочь исполнить. Ацуши провел по свободному от бинтов участку его шеи своим шершавым языком и мягко прикусил чувствительную кожу за ушком, вплетаясь рукой в белые вьющиеся прядки — он не сбежит от него, не сегодня, он признает свою жажду и откроется перед ним, обнажит свою истинную, нуждающуюся в подчинении суть. Тайное всегда становится явным. А уж человеческие слабости — тем более.       Осаму сонно приоткрыл глаза, еще не до конца осознавая, что происходит, и Накаджима осмелел, целуя его крепче, мокрее, вжался в тонкую кожу шеи зубами, покусывая ее, тихо порыкивая под чужим ухом. Исполнитель наконец пришел в себя и испуганно отстранился, вжимаясь лопатками в спинку своего крутящегося кресла, но Ацуши не пустил его, прильнул снова, вжимая колено в обивку аккурат между его ног, и стиснул пальцы в его волосах сильнее.       — Накаджима-кун... — хрипло выдохнул Дазай, упираясь ладонями в чужую грудь, и новая цепочка кусачих влажных поцелуев заклеймила его кожу, разливаясь по всему телу теплой будоражащей нервы волной.       — Ацуши, — напомнил Тигр сипло, обхватывая губами его кадык через ткань бинтов, и Осаму тяжело задышал, всхлипнул, тщетно пытаясь оттолкнуть его ослабевшими руками. — Что такое? — поинтересовался парень, чуть отпрянув, но только для того, чтобы было удобнее начать срезать уже поднадоевшие бинты острым когтем.       — Я не... не могу... — тихо пискнул Дазай, дрожа, и теперь Ацуши стал ласкать ртом его шрамы, приминать губами, полизывать и оттягивать зубами прикушенную кожу, мягкую, но чуть бугристую от старых рубцов.       — Почему нет? — спросил Накаджима, замирая рядом с его ухом, и вжал колено посильнее — он не хотел такого скорого отказа, он сделает все, чтобы продлить эту забавную игру, такую заводящую, запретную... и такую желанную. Осаму, чтобы ответить, пришлось отдышаться несколько секунд, и, облизнув свои пересохшие губы, он проговорил подрагивающим голосом:       — Я исполнитель... А ты всего лишь капитан... Я не...       — Неправильно, Осаму. — Ацуши сдавил пальцами его подбородок, теперь заглядывая в чужое лицо серьезно, хищно и зло, но с тем же вожделенно — и оттого пугающе. — Здесь и сейчас, в этой пустой темной комнате, мы — двое мужчин, один из которых хочет подчинять, а другой — подчиняться. Разве я не прав? — поинтересовался парень невинно. — Разве ты не хочешь, чтобы тебя контролировали? — спросил он жарко, оказываясь слишком близко у его губ, и Дазай едва ли не растаял, опьяненно глядя на приоткрытый влажный рот напротив своего, на ровный ряд зубов с явно выделяющимися клыками. — Разве ты не хочешь, чтобы тобой манипулировали, лепили из тебя фигуры, как из податливой мягкой глины?..       Его голос зазвенел в ушах, вмиг опустошая мысли. Осаму смотрел на парня расфокусированно, исступленно, и все, чего он действительно хотел прямо сейчас — это приникнуть к его губам и почувствовать их мягкость, вкус, пламенный жар, обжигающий кожу; мужчина даже подался вперед и прикрыл глаза, намеренный исполнить свое маленькое желание, но Накаджима отпрянул, вновь присасываясь к его шее, и пресек его попытку. Голодный, жестокий, черный зверь... Дазай простонал, вышептывая трепещущее:       — Не хочу, — и рядом с ухом послышалось раздраженное цыканье.       Ацуши отстранился и выпрямился рядом, вытирая тыльной стороной ладони свой рот, его презрительный взгляд словно хлыстом ударил по Осаму, и тот вмиг отрезвел, более не чувствуя на себе ласки. Накаджима уже развернулся к двери, торопливо к ней шагая, но теперь Дазай не собирался молчать — он вскочил с кресла, догоняя его и хватая его за руку, и громко отчаянно вскрикнул:       — Постой!..       — С какой стати? — Ацуши вывернул свою ладонь из чужой хватки и надменно скрестил руки на груди, окидывая Осаму хмурым и раздраженным взглядом, пробирающим ознобом до костей, бросающим в ледяную пучину отчаяния. — Ты сказал, что не хочешь — и я отвалил, ясно? Если хочешь быть изнасилованным, поищи кого другого, — фыркнул парень, вновь оборачиваясь к двери, — я убийца, а не насильник.       Беспомощно закусив губы, Дазай вцепился в плечи Тигра обеими руками и вновь остановил его, не давая уйти — если Накаджима покинет кабинет сейчас, все будет кончено, мужчина был уверен. Осаму больше не хотел отрицать, не мог — да, он жаждал подчинения, и Ацуши стал первым, кто вызвал у него это бесконтрольное желание и пробудил в нем эти постыдные чувства, гложущие его слабую трепетную душу.       — Я солгал... — надрывно просипел Дазай, опустив голову и сжав пальцы на чужих плечах сильнее. — Я хочу, правда, очень хочу, — зашептал мужчина, поднимая свои широко распахнутые растерянные глаза, мерцающие страхом, а Накаджима только скривил губы, глядя на него с недоверием, и смиренно вздохнул.       — Ты не понимаешь, — сказал Ацуши твердо и тихо, щурясь. — Мне нужно, чтобы ты умолял меня и ползал передо мной на коленях.       Своим взглядом он источал превосходство и властность, и Осаму восхищался этим так же сильно, как и боялся этого, неловко пряча взгляд, судорожно комкая пальцами ткань его рубашки. Чтобы так низко опуститься перед ним, нужно ему доверять — а этого Дазай не мог, потому что совсем не знал его и понятия не имел, на что он способен. Между ними разрослась огромная пропасть, заполнить которую было попросту нечем. А баловать его слепым доверием было опасно, но, видимо, других вариантов больше не оставалось; в конце концов каждый раз, когда Осаму просил Накаджиму остановиться, тот подчинялся — и это была единственная соломинка, за которую мужчина мог ухватиться.       — Ацуши, — произнес Дазай как можно ровнее, — позволь убедиться. То, что произойдет в стенах моего кабинета... останется здесь?.. Ты это имел в виду? — спросил он неуверенно, но настороженно, и последовало едва слышное:       — Да.       Быстрое, твердое, непоколебимое. На такую игру Осаму был согласен. Этого он желал.       — Хорошо.       Дазай медленно и очень скованно опустился перед ним на колени, укладывая ладони на его бедрах и прижимаясь щекой к его животу — так он мог чувствовать опору, такую нужную ему сейчас, так он мог совсем немного расслабиться и попробовать проникнуться своей ролью, вышептывая:       — Пожалуйста, Ацуши... Пожалуйста, пожалуйста... — Осаму жмурился и жался к Накаджиме ближе, он терся о него щекой, ластился, прерывисто дыша, и чувствовал себя свободнее, чем когда-либо, хотя в действительности был подчинен чужой воле. Его утягивало, накрывало с головой теплым мягким саваном из податливости и страсти, и это было приятно — полностью зависеть от чужих желаний, вместе с тем претворяя в реальность свои.       — Пожалуйста, что? — скептически спросил Накаджима, накрывая рукой его макушку, и небрежно погладил его, словно надоедливого увязавшегося за ним без какой-либо цели безродного щенка. Этот умоляющий дрожащий тон его голоса, эта покорность, нежность и неуверенное желание, против воли отражающееся во всей фигуре мужчины, его осанке, даже в его дрожащих ладонях. Все это было... восхитительно. Но Ацуши не позволял своим истинным восторженным чувствам завладеть собой и старательно прятался за маской своего лживого презрения, кривя лицо в отвращении. — Я хочу, чтобы ты сказал это сам. Чтобы признал мою власть и покорился мне.       — Я признаю, — Дазай поднял голову, заглядывая Накаджиме в глаза, и смелости раболепствовать перед ним с каждой секундой становилось все больше и больше. — Я хочу подчиняться тебе, хочу быть ведомым, хочу...       — И что ты мне позволишь делать с собой? — поинтересовался Ацуши холодно, и Осаму затрясся, чувствуя нарастающее возбуждение от его безразличного тона — сразу захотелось прильнуть потеснее и упасть ему в ноги, лишь бы угодить, лишь бы получить хоть самую малую похвалу, способную сыграть на контрасте с этой наигранной отстраненностью.       — Все, — выдохнул Дазай смело, беря его руку в свою, и осыпал ее поцелуями от запястья и до самых кончиков пальцев — главным было ублажить, удовлетворить его, забыть о себе и отдаться всем своим существом, пресмыкаясь.       — Прямо все? — переспросил парень и легко погладил его по щеке, продолжая тихо, угрожающе: — Даже если я захочу оттаскать тебя за волосы? Даже если захочу толкнуть, ударить, вытереть о тебя подошвы своих ботинок?       Осаму задрожал от одних его слов, представляя это себе, переживая в своем разуме каждую из всех возможных вероятностей развития событий, и любая, какой бы жестокой она ни была, привлекала своими перспективами. В подчинении Дазай видел свою отдушину — это сладкое ощущение чужого контроля, сковывающее в тиски, ограничивающее, но вместе с тем... позволяющее выключить голос разума. Это приятно — не заботиться о том, как ты выглядишь в глазах партнера, потому что в любом случае ты для него — домашнее животное, однако это не плохо, ведь так было оговорено заранее. Забыть о стеснении, забыть о приличиях, выгибаться в чужих руках, умоляя о близости — Осаму не знал, каково это, но сейчас он был на пороге того, чтобы узнать. Он млел и растекался, покладисто ползая перед Тигром на коленях, и это ощущение смирения, абсолютного покорения было захватывающим, пьянящим, будоражащим — самым прекрасным из всех, что сабмиссив мог испытывать.       — Да, — истомленно закивал мужчина, и нельзя было не заметить блеск энтузиазма в его глазах. Накаджима позволил себе нахальную довольную улыбочку, вновь поглаживая его по голове, и вцепился пятерней в волосы, оттянул, крепко наматывая пряди на пальцы.       — Что ж, тогда наслаждайся.       Ацуши силой потащил его в центр комнаты и толкнул на ковер, уронив почти что случайно. Приподнявшись на руках, Дазай невидящим взглядом уставился в пространство, и его вновь схватили за волосы, вынуждая снова встать на коленях, вжали щекой в пах, направляя его.       — Будь хорошим мальчиком, — ласково заговорил Накаджима, облизываясь, — отсоси мне.       Осаму не до конца осознавал происходящее, ощущая себя больше вещью, нежели личностью, но чувство это было приятное и распаляющее, сводящее внутренности сладкой судорогой, и, немного помедлив, мужчина с пылом отозвался, вдавливаясь в чужую ногу всем телом, потираясь носом рядом с ширинкой, совсем теряя голову от возбуждения. Дазай вновь сжал руками чужие бедра, на этот раз явственнее и смелее, зубами потянул собачку молнии вниз и провел губами по чужому влажному белью, прослеживая рельеф твердого члена, горячего даже через ткань. Ацуши был заворожен его откровенным поведением и, заведенный, приспустил штаны вместе с бельем, одной рукой оттягивая Осаму за волосы, а другой обхватывая свою плоть, чтобы провести ей по чужим губам и хлопнуть ей по розовым жарким щекам, пачкая лицо мужчины смазкой.       Дазай покорно распахнул уста, не помня себя от похоти, взял на язык головку, и Накаджима, не дав ему привыкнуть, сразу толкнулся в его горло, не заботясь ни о его дыхании, ни о его рвотном рефлексе. Осаму давился, но принимал его член, раскрывая рот как можно шире, насаживаясь им на чужую плоть, а когда воздух в легких совсем закончился, отстранился для короткого вздоха, однако прильнул вновь, не жалея себя. Безумно. Жадно. Ненасытно. Ему не приходилось раньше отсасывать кому-то, но, судя по тому, как шумно Ацуши вздыхал и как стремился вжать его потеснее, он все делал правильно. Солоноватый вкус, похожий на его собственный, гладкая поверхность, кое-где прорезанная ровными выпуклыми ниточками вен, крупная головка, толкающаяся в заднюю стенку глотки — Дазай привык к этому слишком быстро и так же быстро начал этим наслаждаться, тихо гортанно постанывая.       Накаджима уперся рукой в его лоб и кончил ему на лицо, стряхивая густые капли спермы прямо перед его глазами, и Осаму, поглощенный своей ролью и желанием унижаться, ловил их языком, нисколько не стесняясь, утопая в беспамятстве и безрассудстве. Лицо Ацуши вновь искривилось в отвращении, и парень тихо произнес:       — Это был самый отвратительный минет в моей жизни.       Дазай не сразу осознал смысл его слов, одна эта фраза словно вырвала его из пучин сладострастия, облила ледяной водой и вернула в жестокую беспощадную реальность. Накаджима был либо слишком правдоподобен, либо в действительности искренен, и, судя по тому, как Тигр засобирался, оправляя одежду и застегивая ширинку, верным было второе. А потом он развернулся и... пошел к двери. Осаму почти мог слышать, как с каждым его шагом что-то внутри трещало, ломалось и разбивалось на части, царапая крупными острыми осколками изнутри, но с этим ничего нельзя было поделать. Мужчина чувствовал отчаяние такой степени, что все тело, ранее скованное возбуждением, онемело от ужаса.       — Ацу... ши... — зашептал Дазай, сидя на ковре одиноким брошенным щенком, сгорбленным, сломленным чужой прихотью. — П-пожалуйста, останься, умоляю, — залепетал он, и Накаджима обернулся, глядя на него уставше, словно говорил одним своим видом: «Как же ты меня достал».       — Я уже получил свое, — сказал Ацуши проникновенно, — что еще ты можешь мне дать? Всего себя? Да зачем ты мне нужен? — спросил он насмешливо, издеваясь, и Дазай был готов заплакать, не желая смиряться с его словами.       — Я... Я...       — Вот именно. Ты ничего не можешь, — нахмурился Накаджима, разворачиваясь, словно отрезая Осаму от себя, и вновь зашагал к выходу, небрежно махнув ему напоследок рукой, — так что я пошел.       Напряжение внутри разрасталось бесконечной черной дырой. Дазай отчаянно стискивал зубы, судорожно пытаясь придумать, что он мог бы отдать парню, лишь бы тот не уходил, лишь бы в конце концов одарил нежной улыбкой, похвалой, лаской, хоть чем-нибудь, чего мужчина так сильно желал, помимо унижений, которые уже получил. И в какой-то момент... Осаму понял, что есть только одна вещь, способная заинтересовать Тигра. Даже не вещь — часть его тела.       — Глаза! — выпалил Дазай, крепко зажмурившись, и звук чужих шагов прекратился. — Забери мои глаза... — выдохнул мужчина, дрожа, опустошенно пялясь в ворсинки белого ковра, не смея поднимать головы, и шаги возобновились — но теперь Ацуши направлялся к нему.       Парень подцепил пальцами его подбородок и неверяще вгляделся в его лицо, в глаза, способные вот-вот увлажниться слезами. Он склонился, оглаживая ладонью левую щеку Дазая, провел пальцем по верхнему веку, чуть вдавливаясь подушечкой, и подобрался совсем близко, раздвинул сомкнутые веки насильно, ведя языком по глазному яблоку. Осаму прерывисто вздохнул и закусил губу, щурясь.       — Хорошо. Я останусь, — проговорил Накаджима, отстраняясь и вновь вставая напротив. — Отдрочи себе, — приказал он. — И смотри мне в глаза; не смей отводить взгляда, понял?       Дазай часто закивал, позволяя себе расплыться в счастливой улыбке, покорно впился в него взглядом и на ощупь расстегнул свои брюки, вытаскивая свой твердый, мокрый от сочащейся смазки член, стал часто водить по нему пальцами, дрожа, чуть прогибаясь в пояснице, но не позволяя себе даже моргать. На грани оргазма так хотелось опустить голову, сжаться, кончая в привычной закрытой позе, однако Осаму пересилил себя и излился в свою руку, только сощурившись и закусив губу — но не нарушив приказа. Ацуши тонко надменно улыбнулся и погладил его по макушке, приговаривая:       — Молодец, — и Дазай потерял рассудок от похвалы, ластясь к чужой руке. — Но ты все равно мне противен, — сказал Накаджима тем же тоном с тем же выражением лица и небрежно толкнул его, роняя на ковер, разворачиваясь, чтобы вновь направиться к двери.       У Осаму больше не было сил его останавливать.       Когда дверь за Тигром захлопнулась, струйки слез сами собой скатились по щекам, и мужчина свернулся в комок, крупно дрожа, начиная тихо отчаянно рыдать, вжимая ладони в перепачканное спермой лицо.