Это прощание последнее

— Думаешь, кто-то там смотрит на нас и говорит: "Вот же глупые они, люди эти"? — у Изуку в глазах отражаются звездные огни. И потом он смотрит на Бакуго, а тот и слова не может сказать, потому что он не знает, как разговаривать с ним — с таким Изуку. На крыше холодно, ветер дует. Катсуки прикрывает глаза и уже представляет, как утром будет злиться, потому что спину не разогнуть: застуженные мышцы будут как деревянные, будут болеть и отдавать неприятными уколами, стоит ему только пошевелить чем-нибудь. Катсуки вздыхает. Как-то уж грузно. Как-то уж совсем по-взрослому. — Никто не смотрит. Мы никому не нужны. По крайней мере те, кто нам важен... им и дела до нас никакого нет. — Ты пессимист. — Извини. Знаешь, сегодня метро подорвали, двести людей умерло, а я после этого бухаю с вроде как лучшим другом, — и Катсуки давит грустный смешок, сжимает в руке бутылку виски. Больше пить неохота. — Та же херня, — Изуку махает рукой в сторону Бакуго, оперевшись локтями о перекладину: он сидел на самом краю, свесив ноги. А под ними живой светящийся огнями Токио, дороги, люди, такая суета. Деку бы прыгнул. Катсуки бы рванул за ним. Все бы закончилось здесь. Но у них одна на двоих бутылка, они пьют с одного горла, Изуку думает: это так забавно, как старшеклассники — когда мельком касается пальцами горячей кожи Бакуго; Катсуки думает: это непрямой поцелуй. Они не делают ни одного шага навстречу. Так глупо: Изуку говорит: "Ты виноват", а Катсуки, свесив голову, отвечает: "Я виноват", но потом пустое ничего и они опять возвращаются к этому же. Изуку считает это по-своему романтичным. Дебильно особенным моментом в их жизни, который циклично повторяется, но ни оба не против. Даже если мир будет гореть, Катсуки побежит спасать Изуку, потому что тот пропадет. Между ними химия, Изуку решает, что спирт. Изуку решает, что поджег бы это к чертовой матери, чтобы все сгореяло к хуям. — Ты мне нравишься, — на выдохе, и Изуку мелко дрожит, заходясь истошным хриплым смехом, потому что голос от опьянения сипит. — С двенадцати, блядь, нравишься. А Катсуки почему-то робеет, тянет руки к Изуку, но осекается. Вылетает что-то вроде: "Ты мне тоже". "Типа". "Нравишься". — Вот как, — улыбка Изуку очень красивая, а ночью он совсем другой. Безбашенный. Готовый шагнуть за линию, чтобы лететь. Бакуго дурной, он готов за Изуку биться. Или прыгнуть с крыши.