Двое в клетке, не считая ксеноморфа

— Какого, извиняюсь, детородного органа?! Это самая хреновая идея из всех хреновых идей, которые я слышала! Громкий крик отдавался звоном в стенах, тревожа слух Ша-ака. Он слышал и видел учёных, сидящих и стоящих за бронебойным стеклом, но не видел смысла шевелиться. Было жарко — он наплевал на это. Было холодно — он трясся, но тоже не двигался. В голове все звучали и звучали жестокие слова отца. Естество, конечно, требовало своего. Желудок — оба — ныли, потом резали, словно ножом, потом боль ушла, и осталась вялость и апатия, усиливающаяся с каждым часом. Оторванный рецептор воспалился, раны гноили и дергали, сломанная рука распухла и пальцы уже не шевелились. То и дело проявлялись галлюцинации, он видел своих друзей — как он теперь понял, всего лишь поклонников, желающих через него примазаться к его славе или отцу. Они смеялись, показывали ему издевательские жесты, хвастались, как смогли победить Королеву… А он здесь, тихо умирает от голода и воспаляющихся ран. Окончательно утонуть в своих мыслях Ша-аку мешал резкий голос уманки. Ее он слышал и видел впервые — такой голос один раз услышишь и не забудешь. Тем более, остальные учёные всегда неразборчиво бормотали или перешептывались, Ша-ак и не слушал их разговоры. А эта кричала, словно у них там пожар. — Я понимаю, что он не ест, но это не значит, что ему надо отдавать меня в качестве обеда! Неразборчивое бормотание. — Нет-нет-нет! Я не пойду! Другой голос, мужской, но тоже громкий: — Вы подписали контракт! Полное подчинение дисциплине! Согласие участвовать в тех опытах, которые руководство сочтет необходимым! Слышите?! — Одна я не пойду! И не надейтесь! А-а-а-а, прекратите меня толкать! Дверь в камеру, через которую обычно подсовывали подносы с едой, скрипнула и в нее скользнул ящер. Как остроумно. Хотят посмотреть, как охотник в экстремальных условиях будет отбиваться от Жесткого Мяса? Их ждёт разочарование. Отбиваться Ша-ак не собирался, пусть лучше будет быстрая смерть. Однако ящер не бросился сразу. Он медленно, переставляя тонкие лапы, подобрался поближе, словно боялся, и вытянул морду вперёд. Между вяло щелкающими жвалами и челюстями, с которых капала слизь, было всего несколько дюймов, но ящер всё ещё не атаковал — азартно обнюхивал Ша-ака, но не больше. Яутжа всё-таки перевел взгляд на противника, моргнул, сфокусировал взор. Сильная, поджарая особь, в самом расцвете сил, длинный хвост вьется, словно лента, на шее мигает ошейник, на хвосте привязан дурацкий бант. Обнюхав лицо яутжа, ящер принялся нюхать его колени и лапы. Осторожно коснулся клыками, прихватил за палец, почти нежно, и тут же отпустил. Даже за укус нельзя счесть. Ладно, это было странно. Это Ша-ака удивляло. Что вытворяет этот ящер? Играет, что ли? Так вроде они к этому не приспособлены, не умеют играть с жертвами… А ящер, между тем, поняв, что Ша-ак шевелиться не собирается, разочарованно отодвинулся и направился прямиком к свиному окороку, оставленному в камере для Ша-ака. Яутжа с интересом следил за ящером. Жесткач вцепился зубами в мясо и азартно зачавкал. Потом, оглянувшись на Ша-ака, подволок к нему слегка обгрызенную ногу и попытался сунуть склизкую голову под лежащую на полу лапу. Ша-ак машинально зашипел на него, чтобы отвязался и побыстрее нападал. На морде ящера отразилось такое страшное разочарование в жизни, что Ша-аку на миг даже стало стыдно. Дверь снова приоткрылась и к нему втолкнули следом за ящером уманку, ту самую, писклявую. Ша-ак вяло подумал, что можно попробовать свернуть ей шею, но решил, что смысла в этом нет — сбежать ему не удастся, да и раны дергало. — Ты зачем Ксеню обидел? — слегка дрожащим голосом спросила уманка, поглаживая обиженно скулящего и жмущегося к ней ящера. Ша-ак фыркнул. Оказывается, у этой ящерицы и имя есть! — Она между прочим, просто пообщаться хотела! — сообщила уманка и представилась. — Я Полина Зайцева!