***
Последующие дни протянулись для Чуи нудным бременем поисков оружия. Он уже не наблюдал за светом солнца, который проникал в щели досок. Смена дня и ночи перестала волновать, он спал, когда совсем валился с ног, а глаза уже сами закрывались. Единственное, что его волновало — это найти заточку, ножницы или обычное шило. Поиск оружия стал самой настоящей одержимостью для Накахары. И казалось, что если посмотреть ему в глаза в их зрачках можно было увидеть острый металлический предмет. Всё время Чуя ползал в темноте мастерской под столами со швейными машинками, искал в ящиках, тумбочках, в развалившихся шкафчиков. Ничего. Его руки, ноги были полностью в занозах, которые он потом пытался достать в темноте, а кожа во многих местах посинела: Чуя часто неаккуратно пролезал под столами, ударяясь конечностями. И ничего. Его глаза настолько привыкли к полумраку, что смотреть даже на щели в досках было болезненно больно. Казалось, что даже такой тусклый свет сжигал роговицу глаза. Ничего. Совершенно ничего. Только лишь клубки пряжи для вязания, катушки прочных ниток, лоскуты обрезанной ткани, но ножниц не было. Словно те, кто здесь когда-то шил обходились собственными руками, без помощи острых предметов. Или же, возможно, все ножницы разобрали взбунтовавшиеся пациенты для своей обороны. В мыслях Чуи постоянно закрадывалось: украсть заточку у Дазая. И он бы это обязательно сделал, только вот Осаму был всегда настороже, смотрел на него пристальным взглядом, словно догадываясь о намерениях Накахары. Конечно, Чуя мог попытаться украсть оружие у Дазая, когда тот спал, только вот он не знал, где находится ночное пристанище «маньяка». Чуе оставалось только продолжать искать оружие в мастерской, проверяя все укромные места по сто раз. Мало ли пропустил, случайно. Чуя нужна была цель, чтобы не сойти с ума. Он её нашёл, только вот теперь именно из-за неё казалось, что у него начинает ехать крыша, ведь даже во снах ему снились чёртовы ножницы и заточки. Ни единожды Чуя ловит себя на мысли, что главная его цель как раз нахождение острой железки, а не попытка выбраться на свободу. От этого становилось страшно.***
После тогдашнего разговора по душам, Осаму и Чуя стали часто трапезничать вместе, это даже можно было назвать романтическим приёмом пищи в темноте без свеч, только лишь с тусклым светом, пробивающимся сквозь щели досок. А вместо красивых столов и узорчатых тарелок, скрипящие парты со швейными машинками и надбитыми блюдами. Своего рода ненормальная романтика. — А кем ты был до лечебницы? — задаёт внезапный вопрос Осаму во время ужина. Чуя аж вздрагивает от неожиданности, потому что это в первый раз, когда Дазай заговорил с Накахарой во время приёма пищи. Неужели захотелось поговорить с кем-то, кроме того старого деда каннибала? Чуя хотел было думать, что Осаму захотелось поговорить с кем-то нормальным и адекватным, но теперь Накахара сам сомневался в уравновешенности психического состояния. Ему казалось, что лечебница полностью пожирает его, а синяки и царапины, полученные из-за поисков ножниц, её болезненные укусы. Чуя думает несколько секунд стоит ли изливать душу Осаму, рассказывать своего рода тайну (Чуя никогда не любил говорить о себе), но затем понимает, что стоит. Всё равно здесь некому трепаться о прошлом Накахаре. — Родители разошлись, когда я ещё был маленьким, из-за измены отца. Мать не смогла простить его, — и сам Чуя до сих пор не мог простить отца за этот поступок. Накахара до сих пор чувствовал себя преданным. — Воспитывала меня мать одна, пыталась дать мне всё, отец же полностью забыл о моём существовании, создал новую семью, — Накахара ловит себя на мысли, что завидует чёрной завистью другим детям отца, которые росли в полной семье. — Когда мне было восемнадцать, мать умерла от инфаркта, сердце у неё всегда было слабое, а из-за тяжелой работы всё только усложнилось. Я остался один. И тогда появился отец, наверное проснулась совесть, он оплатил мне обучение. Это был единственный его хороший поступок, — Чуя усмехнулся. Отец просто напросто на старости лет решил откупиться от него, а сам Накахара был даже не против, потому что общаться с предателем ему совсем не хотелось. — Я выучился на программиста, мне всегда нравились компьютеры. И мать, когда мне было десять ценой бессонных ночей всё же купила мне его, — на лице Чуи появляется печальная улыбка. Он скучает по матери, ведь та всё всегда делала ради него. — Только вот с работой как-то не шло, перебивался подработками, на которых много не заработаешь. И когда меня приняли на работу в эту лечебницу, я обрадовался, но лучше бы я бежал отсюда, — Чуя в очередной раз корит себя за такой необдуманный поступок, но ему всего лишь нужны были деньги, чтобы выжить, и тем более в лечебнице предоставлялось место жительства. Всё было слишком заманчиво. И Чуя повёлся на это, как ведётся мышка на запах сыра в мышеловке. — Кто тебя вообще ждёт за стенами этой лечебницы? Этот вопрос болезненно задевает что-то внутри Чуи, может быть остатки чувств, которые не уничтожила лечебница. У Накахары не было никого. И никто его не ждал. С друзьями, что когда-то у него были, он рассорился, а отец… Навряд ли он ещё помнит о существовании своего нелюбимого сына. Откупился же, значит совесть уже не мучает, и легко можно забыть. Чуя ничего не отвечает на вопрос Осаму, а тот и не спрашивает больше ничего, понимающе молчит. — Ты хотел найти оружие, — снова нарушает тишину Дазай. — Вот держи, — он протягивает Чуе заточку. Накахара смотрит на острый металлический предмет, который держит в руке Осаму, и не может поверить, что это ему не снится. Неужели Дазай сам отдаёт ему прямо в руки свою заточку? Чуя неуверенно берёт в руки оружие, рассматривает его со всех сторон странным сумасшедшим взглядом. Ему хочется смеяться. А царапины и синяки начинают болеть ещё больше. — У меня есть ещё, — говорит Осаму. — Я устал смотреть на то, как ты корчишься в поисках ножниц, которых здесь нет. Их и никогда здесь и не было. Всеми острыми предметами психи пользовались под надсмотром, а затем, когда они заканчивали с шитьём, все ножницы забирали работники лечебницы. Чуе уже было всё равно, что говорит Осаму. Все его внимание приковано к металлической заточке. Было приятно ощущать тяжесть и прохладу железа в своей руке. Внутри Накахары трепетало лёгкое чувство счастья и удовлетворённости. Он достиг своей цели. — Спасибо, — тихо произносит Чуя, посмотрев на Осаму. — Только подумай хорошо, нужна ли тебе эта свобода за стенами лечебницы?***
Сумасшедшие глаза смотрят прямо на Осаму, и если бы он не привык к такому обществу психов, то непременно бы испугался. Осаму видел, как Чуя медленно сходит с ума. Видел, как быстро теряются светлые цели парня. В глазах Накахары уже нет светлого огонька, который Осаму увидел при их первой встрече. Нужно было что-то делать, чтобы не дать Чуе полностью потерять себя. Именно поэтому и решил отдать Накахаре заточку, только вот реакция того подвергла Осаму в некий шок. Дазай опоздал. Чуя потерян. В его глазах уже нет того сильного, светлого желания выбраться из стен лечебницы. Некоторые люди ломаются, так и не пройдя испытания, которые им преподнесла судьба. Чуя сломался. Но ведь его можно починить? Может, как раз вера в то, что теперь у Накахары больше шансов выбраться из лечебницы, вылечит его? Но в то же время Осаму овладел интерес, что же будет дальше? Как поступит Чуя? Загниёт полностью? Или попытается выбраться из этой вязкой трясины болота? У Осаму же было почётное зрительское место. Он уже вмешался, направил Чую, как казалось ему, в правильное русло. Теперь оставалось только ждать исход.