Saudade

Клото плетёт полотно из пророческих снов, Ла́хесис ловко по следу ведёт гончих псов, А́тропос скрепит печатью жженый сургуч: двери закрыты. Выброшен с пристани ключ.

      Красно-белый скоростной Alfa Pendular с каждой минутой неотвратимо уносился всё дальше и дальше от вокзала Кампанья.       Сперва пролетели сквозь рассветающую жемчужной белизной пустоту над Дору, разгоняя обрывки-лоскуты быстро истаивающего тумана, по любимому Микелем мосту — Понте-де-Сан-Жуан, распахнувший над рекой гибкие крылья одинокого альбатроса, несмотря на свою воздушную тонкокостность, ходящие по нему составы держал надежно и крепко, — потом долго ползли через город и пригород, ныряли в туннели, как в подземные норы, мчались в русле каменных стен, возведенных вдоль железнодорожных путей, то карабкались по взгорьям в окружении черепичных домиков и пихт, то утопали в зарослях камыша. Мимо мелькали урбанистические пейзажи, похожие на задворки афро-гетто: кирпичные склады, изукрашенные бездарными граффити ограждения из бетона, покосившиеся столбы, башни из крашенных в желтый цистерн, напоминающие водонапорные, но скорее всего хранящие в себе какое-нибудь топливо, покрытые витьём плюща насыпи, где ютились, нависая с самого края, трущобного вида хибары из камня, и холмы, холмы, бесконечные зеленые холмы, меж которых и убегал прочь из северной португальской столицы в столицу иную, южную и куда более настоящую, комфортабельный маятниковый поезд.       Кори долго сидел, как в воду опущенный: сперва не мог оправиться и принять внезапное появление Янамари, потом — смириться со своей вынужденной одинокой поездкой. Тискал в пальцах вконец измочаленный и измятый билет, доставал из сумки билет обратный, клал его рядом с первым, хмурил ивовые веточки бровей, пытаясь постичь пропечатанное на нем время возвращения, и почему-то, хоть ты убей, в это возвращение никак не верил. В будущем, которое стелилось под его ногами ковром злосчастной повилики, возвращения попросту не было предусмотрено, не ощущалось, сколько ни прощупывай незримые нити прях-мойр: Клото давно уже спряла и расстелила полотно, Ла́хесис прицепила на ошейник адской гончей поводок, приводя ее к нужному времени в нужное место, А́тропос же залила всё это безобразное плетение быстросохнущим лаком так, что оно склеилось намертво и переделке не подлежало. Кори убирал билеты обратно в сумку и доставал оттуда свой старенький сотовый телефон, тыкал в кнопки сбивающимися пальцами, слушал гудки в фонящей под туннельными сводами и на некоторых особенно пустынных перегонах трубке, но так и не получал ответа — абонента на том конце провода как будто никогда и не было.       Подошли контроллеры, стали проверять билеты у немногочисленных пассажиров; добравшись до Кори Амстелла, долго пытались объяснить ему, что это вовсе не его место и вагон, но тот выглядел настолько подавленным, а отзывался так вяло и невпопад, что они решили оставить его в покое, благо что свободных сидений на раннем и дорогостоящем рейсе всегда оставалось с избытком.       За окнами тем временем занимался слепящим солнцем день, заливая все горы и равнины лузитанского севера топленым сливочным маслом, покрывая их белым золотом и охрой, заставляя ночную росу поблескивать мельхиоровыми искрами на разгорающемся свету. Косматая осенняя трава вспыхивала, раскаленная добела пожарищем холодного осеннего светила, отражала небо, опрокинутое на долины виноградников полной до краев чашей недоспелого вина, и только редкие штрихи воздушных облаков у горизонта омрачали понемногу наливающийся лазурными красками купол. Стекла, извечно пыльные от бесконечных путешествий по долинам и возвышенностям приморской части Пиренейского полуострова, пропускали тончайший солярный дым, и он ложился на спинки передних сидений, на бархатистую синеватую обивку, расчерчивал притихшие внутренности вагона ровными желтоватыми полосками, в которых парила летучая пыльца.       Пальцы Амстелла раз за разом бездумно нащупывали кнопку вызова на телефоне, жали ее, рука подносила телефон к покрасневшему от бесконечного повторения этой однообразной процедуры уху, и он устало и безучастно слушал в динамике размеренные звуковые сигналы.       Телефонный номер, по всей видимости, существовал.       Не существовало его владельца.       Когда от ритмичного и плавного покачивания вагончика стало немного подташнивать и клонить в сон, поезд вдруг замедлился и подъехал к относительно крупной остановке; Кори встрепенулся, отлепился от стены, выпрямился на сиденье и выглянул за окно, где проплывала бетонная платформа и красивое станционное здание в традиционной глазурованной синеве. Расписные панно по фасаду, восточный ажур балкончиков, ворсистые шкуры и раскидистые листья-опахала пальм; курортный городок звался Авейру, и Alfa Pendular неторопливо замер под густой и сочной тенью, падающей от навеса с выносными опорами на перрон.       Подобравшись, Кори во все глаза уставился на полупустую станцию — даже с места привстал, зависнув в такой половинчатой позе и не двигаясь с места ни туда, ни сюда. Он не знал, что ему делать, и колебался в мучительных раздумьях, пока поезд с тихим шипением раскрывал свои двери и впускал тех немногочисленных пассажиров, что поджидали его под тенистым козырьком. Одна часть юноши, приученная подчиняться скороспелым порывам и звериному чутью, требовала немедленно выскочить вон из поезда-ловушки, покинуть этот экипаж злого рока, зачем-то увозящий его из прикипевшего сердцу Порту в чуждый, незнакомый и заочно неприятный Лиссабон, другая же — с присущей ей рассудительностью удерживала от этого бессмысленного поступка. Амстелл долго колебался, долго думал, что же ему делать, и решил всё же благоразумно доехать до конечной, чтобы не застрять где-нибудь на промежуточной станции, где поезда ходят не так часто, и по его билету уехать и вовсе потом не получится.       Билеты, купленные загодя Микелем Тадеушем, делали Кори Амстелла до некоторой степени заложником сложившейся ситуации: сколько бы юноша ни бахвалился своим кочевым бытом, сколько бы ни фыркал с презрением, когда речь заходила о переездах — правда заключалась в том, что сам он эти переезды никогда не организовывал, всегда перемещаясь из города в город и из страны в страну, что называется, «на всём готовом», как домашний котик в благоустроенной кошачьей переноске. Билеты на транспорт приобретал дед, квартиру на новом месте снимал дед, все сопутствующие путевые расходы — тоже брал на себя целиком и полностью дед; участие Кори ограничивалось тем, что он тащил пару сумок и иногда волочил за собой багажную тележку с дедовскими художественными принадлежностями. Всё, что Кори Амстелл умел — это посмотреть в расписании нужный им рейс и найти место его отправления; когда же Томас Фурнье поручал пойти и купить в кассе билеты, то приемный отпрыск обычно приходил в панику и до самого отбытия переживал о том, те ли бумажки ему выдали, какие требовалось, и не перепутал ли он сам чего ненароком: прецеденты случались, пару раз их не пустили в автобус — легкомысленный дед никогда и ничего за внуком не проверял, и только благодаря этому свойству своего непутевого родителя Кори, должно быть, и вырос таким ненормально ответственным для своих лет.       Говоря проще, сдать обратные билеты в кассе и приобрести взамен них другие для Кори Амстелла было задачкой непосильной, своих собственных денег у него, как назло, оказалось мало до неприличия — разве что на какой-нибудь дешевый перекус в Лиссабоне и хватило бы; своих денег у него не водилось в принципе, он давно забыл, когда в последний раз сам платил за себя.       Оставалось только довериться судьбе, доехать до Лиссабона, пошататься там в одиночку, дождаться своего поезда и поздно вечером возвратиться назад в Порту, проклиная потраченный впустую день и всё на свете с ним заодно.       Немного успокоившись на этом, Кори уселся обратно на выбранное им свободное сиденье, так никем не востребованное и в Авейру, и уже расслабленнее откинулся на его спинку, прикрывая глаза и погружаясь в поверхностный и прерывистый сон.       За окнами поезда снова потянулись пригороды, предгорья и долины, расчерченные длинными рядами виноградников; потом закончились и они, и начались совсем дикие, первозданные пейзажи: оливковые и апельсиновые деревья в парном дыму, пронзительно-густая зелень, заброшенные и посеревшие от дождей хижины, провожающие их состав провалами черных глазниц, лохматый кустарник, подступающий вплотную к самой насыпи, и проплешины бежевого песка в окружении кривоватых и тощих сосен. Еще спустя некоторое время Alfa Pendular прибыл, если верить электронному табло над дверьми, в предместья Коимбры, и стал опять незаметно снижать скорость, готовясь к промежуточной остановке.       Телефон Микеля Тадеуша по-прежнему молчал, сколько бы Кори Амстелл ни пытался до него дозвониться, и тревога, поселившаяся за грудиной болотной агой, всё росла и крепла, незаметно превращаясь в когтистого монстра.       Пассажиров в вагоне прибавилось, Кори пришлось пересесть от окна, уступая место законному владельцу, пожилому мужчине в старомодной широкополой шляпе и с большим кожаным чемоданом, надушенному тем особым одеколоном из ушедшего века, что неизменно оставлял за собой специфический ореол удушливой лаванды пополам с нафталином, а путешествие, без того сводящее с ума своей бесцельностью, сделалось вконец неуютным.       За окном, по мере того как отъезжали от древней шумной Коимбры, всё чаще появлялись вымершие полустанки позабытых поселков, где по правую и по левую руку высились одинаково обшарпанные провинциальные постройки, крытые либо бессменной черепицей, либо крашенным под черепицу шифером; потом исчезли и они, вытесненные время от времени подбирающимся вплотную к железной дороге лесом, таким упоительно-зеленым и с такими уютными, аккуратными и сказочными холмиками за простой коричневой изгородью, что казалось, будто в их сердцевине до сих пор прячутся потайные домишки лесовичков-тренти, маленьких и скрытных духов, с ног до головы покрытых мхом, листвой и шляпками грибов, а чуть дальше за деревьями, незримо для человеческих глаз, бродит Господин чащи по имени Башахаун, шерстистый и звероватый покровитель земледельцев и пастухов.       Порой скоростной поезд вылетал из леса и на всех парах проносился мимо одиноких бетонных плит, в которых с трудом узнавались платформы — пролетал, окутав воздушной волной, и исчезал за кривым поворотом, оставляя позади одинокое беленое здание-монолит, некогда числившееся вокзальным, так непролазно заросшее со всех сторон свободолюбивым южным тростником, что побеги его привольно вымахали высотой аж до самого фронтона.       Такие места казались застывшими во времени и навевали ту щемящую и неизбывную тоску, что звалась здесь saudade — Кори Амстелл, изучивший это исконно-португальское явление до мельчайших оттенков, легко распознавал его по болезненному томлению на сердце и привкусу закатной горечи на кончике языка, хотя до заката еще было очень далеко.       Палящее солнце, невзирая на осеннюю пору, раздирало небосклон и плавило воздух снаружи, в салоне поезда работал задувающий шею и зубы кондиционер, от которого некуда было деться, бесконечные пространства выжженных пустошей пополам с курчавящейся жесткой травой раскидывались от горизонта и до горизонта в обе стороны от щебенёной ленты со стальной лыжней; рельсовые тупики и перепутья, паровозные колонки, востребованные во времена паровых двигателей для заливки воды в паровозный танк или тендер, теперь же брошенные за ненадобностью и понемногу ржавеющие под безжалостными лучами, синева, разлинованная паучьими нитями проводо́в — всё это погружало Кори Амстелла в медитативный транс, в астральную проекцию реальной жизни, и когда они наконец-то вышли на финишную прямую, подъезжая к Лиссабону, он уже совершенно перестал понимать, что же с ним и вокруг него происходит.       Только в Ориенте, под белоснежными камеями дебаркадера, куда его вынесли из вагона подкашивающиеся ноги вместе с потоком пассажиров, Кори смог немного прийти в себя, осмотреться и обдумать ситуацию, в которую волей случая угодил.       Ориенте напоминал то ли орбитальный шаттл, то ли скелетоподобный заснеженный лес с недвижимыми деревьями, схваченными по гладким стволам и воздетым к небу костлявым ветвям морозным инеем; Кори Амстелл шел по нему следом за толпой, часто задирая голову к космическим сводам и стараясь отгонять прочь назойливые и пугающие мысли о своем одиночестве в этом португальском городе-троглодите, куда привез его скоростной Alfa Pendular.       Пока двигался в людском потоке по залам и переходам, было чуть легче, но как только покинул пределы вокзала, оказываясь на пересечении окружающих его руа, парковок и зон отдыха, чувство неуместности и потерянности навалилось на него с новой силой.       На лиссабонских улицах было жарко, солнце неуклонно подбиралось к полудню и напекало так, что Кори сперва расстегнул ветровку, а потом и вовсе ее снял, затолкав между лямками переброшенной через плечи сумки. Огляделся кругом, ловя себя на странном ощущении, что угодил вовсе не в старинный европейский город, а в американский Атлантик-Сити, многоэтажный и деловитый, но при этом дышащий океаническим бризом и воздушный своей небеснокаменной синевой. Обернулся еще раз на вокзал, окидывая взглядом возведенные в новомодном стиле архитектурной бионики конструкции, и куда-то бесцельно зашагал, ведомый одними лишь своими стопами: куда те его вели, туда он с покорностью и плелся, пока не оказался в каком-то парке.       Парк тоже показался ему чересчур просторным, и его свободолюбивые площади с ровным строем флагштоков, на каждом из которых трепыхался под порывами ветра флаг того или иного государства, странный монумент, напоминающий с виду мутировавшую терновую колючку, высотные скайскрэперы-отели, похожий на бетонную фрисби стадион — ощущались Амстеллом чужеродными.       Быть может, где-нибудь в лиссабонском центре, всё еще хранящем на себе налет креплёного европейского средневековья, он и смог бы испытать иные чувства, хоть крупицей роднящие его с этим незнакомым португальским городом, но обстоятельства, сопутствовавшие путешествию, и окружающие модернистические пейзажи никак этому не способствовали.       Впереди поблескивала рыбьей чешуей полоска водной ряби, и Кори Амстелл, примагниченный этими серебристыми переливами, побрел по аллее, ведущей, очевидно, к набережной. Вдоль аллеи обнаружились пруды с живой рыбой, и он задержался у одного из таких водоемов, долго разглядывая, как шныряют в прозрачной воде зеркальные карпы, усатые сомики и даже мраморные с рыжиной медузы.       На самой набережной, куда он вскорости добрался, по-особенному рьяно хозяйничал ветер, шнырял и буйствовал бризом-перевертышем в аквариуме безбрежной синевы, а Кори Амстелл стоял у белёных стальных ограждений под кронами отцветших коралловых деревьев, гадая, Атлантика перед ним или же что-то иное, и склоняясь в пользу последнего: его догадки подтверждал длинный вантовый мост, тянущийся от берега и истаивающий очертаниями прямо в пустоте — не мог же, в самом деле, он уходить в открытый океан?       Над набережной пролегала канатная дорога, и время от времени по протянутым вдоль самой воды тросам проплывала крытая кабинка с пассажирами; откуда-то наносило уличной едой, и Кори, чем дальше, тем сильнее проклинающий весь этот неудавшийся день, поплелся на поводу у аппетитных ароматов, мысленно пересчитывая последние карманные деньги и прикидывая, хватит ли их хоть на самый завалящий перекус в этом солидном и деловом столичном парке.       Манящие и притягательные запахи привели к тележке-фритюрнице, где молодой португальский парень в белоснежном поварском фартуке, черноволосый и смуглый от накопленного за лета прибрежного загара, ловко ворочал лопаткой в сетчатой емкости румянящуюся мелкую рыбешку, собирая поджарившуюся и складывая ее в серые бумажные кульки, быстро покрывающиеся маслянистыми пятнами. Покосившись на ценник, Кори понял, что готовят здесь непонятный «жакинзиньюш», с виду походящий, впрочем, на обыкновенную сардину или ставриду. Денег на один такой кулек у него хватало, он взял себе жареной рыбы, а к ней — бутылку минералки, и с этой более чем скромной покупкой вернулся обратно под кроны коралловых эритрин, опускаясь на первую попавшуюся пустующую скамейку.       Снова запустил руку в сумку, выуживая сотовый телефон, и на пробу нажал кнопку вызова, правда, уже не особенно на что-либо рассчитывая. Трубка откликнулась намозолившими слух гудками и тишиной, Микеля по-прежнему не существовало в этой обновленной реальности, и ничего иного не оставалось, кроме как, дождавшись вечера и позднего обратного поезда, возвратиться в Порту с жалкой надеждой, что хотя бы в инфернальной его проекции всё каким-нибудь чудесным образом наладится.       Время волочилось с неспешностью захворавшей улитки, Кори угрюмо грыз поджаристые сардины, изо всех сил стараясь не перемазать пальцы жиром и сожалея о своей рассеянности: взять у фритюрщика салфетки он забыл, а бумажный кулек чем дальше, тем сильнее пропитывался маслянистой субстанцией насквозь так, что казалось, будто рыбу запекали прямо в нем.       Потом он просто сидел на скамейке.       Смотрел, щуря глаза, на то, как солнце издевательски-медленно ползет по небу, размазывая по глубокой синеве блеклую октябрьскую позолоту и к вечеру выжигая его до стальной белизны.       Шатался взад-вперед по набережной, вглядываясь в дымную даль и угадывая на противоположной стороне неясные очертания — значит, это всё же была не Атлантика, а какое-нибудь озеро или, скорее, обширный речной эстуарий, — и спускался к самой воде, на выложенную крупным булыжником береговую линию.       Мимо проходили продавцы жареных каштанов, своим явлением невольно напоминая оставленный в детских воспоминаниях Париж, бренчала где-то в отдалении музыка, проносились вдоль пристани белоснежные катера, промоутер в костюме акулы с недюжинным упорством раздавал рекламные листовки лиссабонского океанариума, и Кори за день успел забрать у него аж пять штук, изредка наталкиваясь на его зубасто-плюшевую персону, тут же принимающуюся навязчиво совать прямо в руки пахнущие типографской краской флаеры.       Ожидание с каждым часом делалось всё невыносимее, хотелось как можно скорее забраться в мерно покачивающийся вагончик, приехать в Порту и никуда больше из него не ездить, раз уж уехать по-настоящему все равно не получалось, и чем больше закатных красок пробуждалось на кобальтовом небе, чем ярче разгоралась под ним отражающая переливы ализарина и багрянца речная рябь, тем ощутимее становилась нетерпеливая дрожь, зарождающаяся под ложечкой и оттуда растекающаяся по всему телу.       Руки Амстелла судорожно потряхивало: сколько бы он ни возвращался к зданию вокзала, входя ненадолго под его своды и отыскивая на электронном табло еще пока отдаленное время отправления своего поезда, сколько бы ни прохаживался вдоль касс и ни выбирался посмотреть на железнодорожные пути — никак не мог почувствовать возвращения. По-звериному обострившаяся с судьбоносного июля интуиция настойчиво твердила ему, что этому не бывать, не случиться; что совсем иная развилка поджидает его в ближайшем будущем.       Изведясь от нервов, он в очередной, неизвестно какой по счету, раз ступил в космический вокзальный лес, когда сумерки уже успели сойти на Лиссабон и основательно укутать синеватой берилловой шалью его улицы, крыши небоскребных отелей и речное побережье, добрел до переливающегося оцифрованным зеленоватым светом дисплея, останавливаясь прямо под ним и задирая голову, и тут вдруг остро ощутил чье-то присутствие. Обернулся — так резко, что в шейных позвонках что-то защемило, заныло, — и выхватил заметавшимся взглядом карамазый и гибкий собачий силуэт, рыскающий на противоположной стороне зала.       Бродячей собаке нечего было делать в чинном и прилизанном холле вокзала Ориенте, ее без промедлений выгнали бы на улицу.       Подавившись вдохом, Кори замер на месте, не смея пошевелиться, и только продолжал неверяще смотреть, как Янамари — а это, бесспорно, была она, — обнюхивает чутким носом пол, пытаясь взять след, регулярно подновляемый юношей, шатающимся туда-сюда, из парка на вокзал и обратно.       След был, и довольно свежий, это Амстелл увидел по тому, как жадно распахнулись ее ноздри, втягивая воздух вместе с дорожной пылью; медленно, стараясь укрыться за фигурами других людей, он попятился, тайком отступая к дверям. Янамари не поднимала головы — просто тщательно изучала каждую пядь под сбитыми и запылившимися лапами, аккуратно огибая не замечающих ее пассажиров, безошибочно улавливая гончим чутьем неповторимый запах своей жертвы и методично подбираясь к ней. Было видно, что она провела весь этот день в погоне за поездом, следуя за ним то по рельсам, то вдоль них, целенаправленно продвигаясь по единственно возможному маршруту.       Амстелл добрался до дверей и там, плюнув на предосторожности, со всей возможной поспешностью выскочил наружу, срываясь прямо с места на бег и лихорадочно выискивая глазами поблизости какой-нибудь рейсовый транспорт. Как назло, Ориенте окружали только парковки и площади, и сходу разобраться в окружающей планировке, чтобы найти выход к путеводным трассам, было затруднительно. Помня, что самое главное — не останавливаться, Кори бросился куда глаза глядят, в потемках цепляясь носками за брусчатку и едва не спотыкаясь, по залитым пятнами разгорающихся фонарей улицам убегая как можно дальше от вокзала. Мысли метались в голове, как дикие кролики, подбрасывая одну за другой спасительные идеи: спуститься к воде и проплыть вдоль берега, заскочить в торговый комплекс, расположенный здесь же, у самого вокзала, чтобы заставить Янамари, оглушенную присутствием сотен других людей, потерять след, разыскать, в конце концов, там же парфюмерный бутик, впервые в жизни переступить его порог и с несвойственной для себя покладистостью использовать все предложенные услужливой девушкой-консультантом пробники, обрызгавшись с ног до головы невыносимой смесью новомодных одеколонов и духов…       Будучи гончей, Янамари ориентировалась исключительно на запахи, и Кори прекрасно это понимал, вот только времени на всевозможные махинации и уловки у него в запасе не имелось ни секунды.       Задыхаясь от бешеного бега, он вылетел на какую-то дорогу и уткнулся взглядом в расположенную поодаль автобусную остановку и неторопливо подкатывающий к ней автобус; это было то, что нужно: рванув к нему со всех ног, он в самый последний миг заскочил в плавно закрывающиеся двери и, привалившись от бессилия плечом к поручням, принялся копаться в карманах, уповая на то, что оставшейся мелочи хватит оплатить проезд.       На этом он должен был оторваться от Янамари, оборвать связующую ниточку, отъехав как можно дальше — желательно до конечной остановки — от вокзала Ориенте и затерявшись в лабиринте лиссабонских улиц, но надеждам его не суждено было сбыться.       Как только они стронулись с места, с присущей городскому транспорту нерасторопностью выруливая на проезжую часть ведущей в неизвестность авеню, из-за остановки выступила гончая, вскидывая точеную морду вверх от асфальта и провожая горящими адским пламенем глазами уходящий автобус. Нетвердо переступила с лапы на лапу, принюхалась, втягивая влажными ноздрями сырой вечерний воздух, и принялась тщательно обшаривать всё вокруг, недоумевая, почему же взятый след обрывается прямо здесь — пробравшись в хвост салона, Кори неотрывно следил за ней сквозь замызганное и пыльное заднее окно, закусив губу и мысленно молясь о том, чтобы только она окончательно отстала от него в этой точке. О том, что он будет делать после, как сумеет возвратиться в Порту, если на вокзале может поджидать Янамари, да и денег на обратный билет у него попросту нет, Кори старался не думать. Влипнув в стекло, прижавшись к нему ладонями и лбом, он украдкой следил за собачьей фигуркой, мечущейся на хро́мых лапах по остановке, забредающей под ее навес, выбирающейся из-под него и спускающейся на проезжую часть; если бы Кори не знал, что на самом деле представляет из себя это существо и кем является, то мог бы даже проникнуться к ней жалостью, но он прекрасно помнил, насколько опасной может быть эта кровожадная женщина-перевертыш.       Когда и сама остановка, и Янамари на ней превратились в отдаленный еле различимый силуэт, Кори острым от природы зрением вдруг увидел, как гончая замирает и, прекращая свои бессмысленные поиски на пустующем пятачке, поднимает голову от земли к отъезжающему всё дальше и дальше автобусу. Что-то неуловимое почуяв, она встрепенулась, сдвинулась с мертвой линии и, к величайшему ужасу Кори Амстелла, медленно затрусила вслед за ними.       Янамари то надолго пропадала, когда автобус пересекал поперечную улицу, и путь временно преграждал поток машин, то настигала снова, следуя в какой-нибудь жалкой сотне метров от них; Кори видел, как она с сомнением поглядывает на автобус, как принюхивается — запах, витающий в атмосфере мельчайшими частицами, невесомым флёром, наверняка был еле различимым, и в гончей не чувствовалось конечной уверенности. Она шла наугад, кромкой пёсьего инстинкта угадывая верный путь, но Кори прекрасно понимал, что на ближайшей же остановке, когда двери распахнутся, выпуская надышанный пассажирами внутренний воздух и впуская немного приморской свежести, Янамари сумеет безошибочно распознать искомое, и вот тогда от нее уже будет не спастись: слишком медленно ехал городской автобус, слишком много было на его маршруте вынужденных перерывов.       Вдруг на кольце под эстакадой, когда проезжали мимо выложенных мелкой шахматной плиткой свай, она сбилась со следа: по собачьей привычке ткнувшись ненадолго носом в асфальт, на несколько секунд потеряла преследуемый транспорт из вида, а когда оторвалась и принялась выискивать его, то запуталась, заметалась — автобус сворачивал, и воздушный поток сворачивал тоже, вихрясь и превращаясь в кольцо. Янамари бросилась вправо, влево, назад; явственно запаниковав, побежала по кругу, как по цирковому манежу, и закономерно отстала, а испытавший внутреннее ликование Амстелл преспокойно поехал дальше, на всякий случай никуда не отходя от окна и внимательно рассматривая убегающую из-под колес дорогу. Подбирался всякий раз, как водитель снижал скорость, подъезжая к очередной остановке, и успокаивался, как только срабатывал пневматический привод, и двери с характерным шипением закрывались.       Он не знал, куда идет автобус, и старался об этом не думать, только изредка поглядывал на время, выуживая из сумки сотовый телефон и с тоской наблюдая, как то неумолимо приближается к моменту невозврата, за которым покинуть Лиссабон станет для него задачкой поистине непосильной.       До отправления поезда оставалось чуть больше часа, но Кори Амстелл прекрасно отдавал себе отчет, что едва ли успеет на него сесть, даже если и отважится на такой рискованный шаг, как возвращение на вокзал Ориенте.       Шансы уехать из Лиссабона стремились к нулю с каждым исчезающим за спиной прозрачным домиком, где они тормозили, одних высаживая, других же увозя с собой дальше по бесконечной авеню; небо над португальской столицей сгущалось, фонари разгорались всё сильнее, пробуждаясь светляками в южной синетной мгле, напитанный вездесущей осенней влагой асфальт поблескивал и переливался, отражая теплый желтый, холодный белый или леденистый синий свет; скоро должна была неизбежно наступить полночь, и что случится тогда, каким окажется этот незнакомый город, чем встретит вторгшегося на его улицы чужака — Кори не знал.       От усталости укачивало, и он привалился к стеклу, утыкаясь в него лбом и прикладывая все усилия, чтобы ненароком не уснуть: веки смежались сами собой, мышцы обмякали, и по ним пробегал колкий холодок дрёмы; лишь в какой-то миг, выхватив угасающим зрением в отдалении черную точку, он встрепенулся, резко пробудился и впился пальцами в поручень. Долго вглядывался в нее, пытаясь разобрать очертания и с каждой секундой всё обреченнее понимая, что ему не мерещится, не мстится.       Янамари с поистине фатальной звериной стойкостью продолжала преследование, вернувшись на тонкую стежку ненадежных следов: следы эти должны были истаять так же быстро, как и отпечатки на песке у каёмки прибоя, но она каким-то чудом их находила всё равно. Постигая крайнюю степень отчаяния, Кори смотрел, как гончая приближается, будто безупречный наемный убийца, который всегда идет за своей жертвой по пятам до тех пор, пока из них двоих не останется кто-то один.       Только на очередном перекрестке, где авеню распадалась надвое и втекала в пару туннельных арок под железнодорожным мостом, черно-рыжим от времени и дождей, сразу за хвостом их автобуса зажегся спасительный красный сигнал светофора, и путь Янамари снова преградил плотный поток автомобилей, снующих туда-сюда и не дающих ей проскользнуть. Пока она тыркалась в поисках бреши, автобус успел скрыться за дорожной излучиной и беспрепятственно подкатил к остановке, и Кори, прекрасно понимая, что всё вокруг превратилось в одну сплошную ловушку, в особенности — рейсовый транспорт, катящийся с выверенной точностью по цепи дорожного графа от точки до точки и не пропускающий ни одной из них, стремглав выскочил из дверей, бросаясь по вечерним улицам в никуда.       Лиссабон всё глубже утопал в спускающейся на него темноте, тротуар пружинил под ногами, оглушительно ударяя в пятки от быстрого бега, руа вихляли, петляли — такие же обыкновенно-португальские, как и в знакомом Порту, хоть и неуловимо другие: многоярусные дома, светящиеся витрины магазинов на первых этажах, угасающие к ночи офисные здания, дыбящаяся броненосцем европейская брусчатка и змеящиеся цепи уличного освещения; столица проносилась перед глазами Кори Амстелла со скоростью двадцать пятого кадра и оставалась в памяти отнюдь не своими пейзажами, а ощущением преследования.       За ним, это он твердо чуял и знал, гналась по пятам аспидная гончая, и тягаться с ней в скорости было глупо, самонадеянно, самоубийственно.       По правую руку незаметно потянулась бетонная ограда, не слишком высокая, но основательная и монолитная, и Кори почти уж было пронесся мимо запертых решетчатых ворот, как вдруг осознал, что рядом с ним находится городское кладбище, так рачительно обнесенное гранитом, будто лиссабонские власти не на шутку опасались тех, чей прах покоился в его стенах и под могильными плитами.       Он резко тормознул, чуть не споткнувшись, и застыл, тяжко дыша и оглядывая этот форт для умерших обнадеженным взглядом.       Высокие чугунные воротины, наглухо запертые к ночи, возвышались зубастыми пиками, но для юноши, поднаторевшего за инфернальные ночи в вынужденном городском паркуре, они больше не являлись таким уж непреодолимым препятствием: замерев перед ними и примерившись, Кори подпрыгнул, ухватился за верхнюю треть ограждения, уперся соскальзывающими подошвами кроссовок в покрытую конденсатом сталь и, подтягиваясь и одновременно отталкиваясь ногами, без труда вскарабкался на вершину, опасно балансируя на тонкой грани и с величайшей осторожностью перекидывая сперва одну ногу через остроконечные верхушки прутов, а затем и другую. Руки тряслись от напряжения, но он благополучно и без лишних свидетелей, коими могли оказаться случайно проходящие добропорядочные горожане, перебрался через ворота и тихо спрыгнул на противоположной стороне.       Утешая себя тем, что Янамари потребуется целая ночь и вся доступная собачьему телу изворотливость, чтобы проникнуть на территорию кладбища, что даже если где-нибудь и имеется лазейка, то отыскать ее будет непросто, Кори отошел подальше от входа, бесшумно ступая по гладкой узорчатой плитке, чтобы не попасться на глаза ночному сторожу, и осторожно огляделся.       Слева возвышался, проступая сквозь наливающееся всё более глубокой чернотой небо, сходящее градиентом от таусинного и сливового до болкатого, угольно дымного, миниатюрный белокаменный дворец с пинаклями, увенчанными гранёными фиалами с шишкообразными чешуйчатыми краббами вдоль их ребер, справа притих, околдованный тенями, такой же белостенный мавзолей, а прямо впереди, сколько хватало глаз в сгущающейся темени, расстилались кладбищенские авеню, чем-то напоминающие Пер-Лашезские и оттого по-особенному согревающие сердце.       Несмотря на сопутствующую подобным местам мрачность, Кори Амстелл кладбища любил и ощущал себя в окружении могил куда как спокойнее и уютнее, чем на тех же городских улицах — среди людей уже отживших ему было находиться не в пример комфортнее, чем среди людей еще живых, благо что мертвые его никогда не трогали и вели себя всегда с похвальной деликатностью. Поминутно дергано и с опаской оборачиваясь на сомкнувшие свои челюсти к ночи врата, он медленно побрел вперед, от вечерней сырости и ни на секунду не прекращающегося холодного ветра застегивая под самое горло ветровку и поправляя на плече сбившуюся сумку, из которой только чудом не вывалилось всё содержимое от его прыжков и беготни.       Кладбище в темноте завораживало чернотой готических ангелов, наблюдающих равнодушными каменными глазами с маковок пышных гробниц и с наверший могильных крестов.       Длинные аллеи из склепов, тянущиеся, будто вскрытая грудная клетка, истлевшая до гранитно-белой кости, приглашали пройтись по ним, а с двух сторон теснились, наседали, наваливались всей своей неподъемной массой отпетого праха стены чужих посмертных колыбелей. Все они имели при себе дверь, а иногда и окна, и из-за прозрачных створок, застекленных либо обнесенных проржавелой решеткой, выглядывали гробы, гробы, гробы, иногда в несколько ярусов, по гробу на каждой полке.       Взрослые и детские, маленькие и большие, совсем еще новые, обитые бархатом или сколоченные из простой древесины, и старые, обветшалые от времени, потрепанные и выглядящие так, будто их обитатель еженощно выбирался на моцион, отчего его ложе ненормально износилось, они стояли в каждом склепе. Некоторые из усыпальниц были ухоженными, и на дверной решетке висели свежие цветы, а иные пугали царящим в них запустением, и подле таких кладбищенская администрация уже успела выставить табличку о скором аукционе. Пихты, ясени, клёны и узловатые бисношкурые тополя нехотя сбрасывали с колышущихся ветвей листья, наново осыпая выметенные к ночи кладбищенскими дворниками аллеи, и городок мертвецов, возведенный в таком же мертвом римском ордере, незаметно сплетал паутину полуночного безумия: часовые стрелки подползали к северному часу, Янамари как будто бы отстала, а Кори теперь вынужденно бродил по кладбищу в кромешной темноте, опасливо прислушиваясь к доносящимся из неспящих склепов шорохам.       Португальцы, желая уважить своих почивших родственников, расстарались на славу, и иные захоронения могли бы поспорить пышностью с дворцами: увенчанные ротондой с колоннами, украшенные по стенам лепными гирляндами-фестонами, с декоративными порталами, обрамляющими входную дверь, с барельефными или металлическими панно на фасаде, с окном-розой и узором кованых решёток, они напоминали Амстеллу цеппелины крошечных Тадж-Махалов, парящие на исходе октября в кладбищенской мгле.       Католические паечные витражи, расписанные шварцлотом по оскольчатому стекольному разноцветью, омуты-лунулы, вставленные в свинцовую оправу, и обыкновенные окна в мутных разводах, за которыми, если приглядеться, можно было различить простой деревянный стул, установленный подле полок с гробами — всё это сквозило печалью и тленом, всё безмолвно рассказывало о скоротечности жизни, и Кори уже через пятнадцать минут пребывания в окружении специфической мортуарной атрибутики охватило таким унынием, какого прежде он, легкомысленный и беспечный, никогда не испытывал.       Дорожки разбегались в разные стороны, исчерчивая безмолвствующий городок вдоль и поперек замысловатым лабиринтом, на перекрестках попадались то гранитные памятники в окружении подстриженных шарообразных кустов, то большие каменные вазоны в черных щербинах, будто червём поеденные; потом Амстеллу встретились шкафчики для урн с прахом кремированных покойников, и он долго топтался подле них под сенью облетевшего тополя, читая надписи на португальском и разглядывая букеты цветов, воткнутые в дверцы некоторых ящичков, как бутоньерка — в петлицу фрака.       Мох, ржа и плесень довлели над этим местом, и Кори разгуливал среди склепов и могил, вдыхая неуклонно холодеющий к ночи воздух, вобравший в себя вечное увядание чужих жизней, повенчанное с осенью. Тягостное ощущение усиливалось, когда проходил мимо заброшенных и позабытых всеми усыпальниц: где-то в них недоставало стёкол, где-то была погнута дверная решетка, а где-то — даже сорвана с замка дверь, и внутри бахромились обветшалые крахмальные занавески и выступали пузатыми боками гробы, почему-то исцарапанные так, как если бы кто-то незримый с завидным упорством драл их ногтями в надежде вскрыть. Хандрящие лиственные деревья, привычные Амстеллу с детства, сменялись деревьями хвойными, а те, в свою очередь, уступали место раскидистым пальмовым опахалам, и с ними лиссабонское кладбище начинало неуловимо походить на древний арамейский некрополь, чьи пустынные улочки готовились к празднованию El Día de Muertos.       Теснящиеся склепы, белесо-серые в палевых разводах, напоминали задремавший кукольный городок — по размеру такие дома сгодились бы только для кукол, — и это ощущение ни на секунду не прекращало преследовать Кори Амстелла: казалось, вот-вот откроются все разом двери, и на улочки высыпят отнюдь не добрые обитатели, вышедшие из-под руки очередного безумного мастера-кукольника. Редрые кованые перемычки, проеденные окисью почти насквозь, синеватая гнильца старого дерева, мутный налет на почти полностью утративших прозрачность окнах и белая саванная ветошь сопровождали юношу, пока тот поднимался куда-то в гору в своих бесцельных шатаниях по кладбищу.       Одолев подъём, он увидел с вершины холма соломящиеся к зиме лужайки с самыми обыкновенными, незамысловатыми могильными плитами, и переливчато-черное русло реки, подернутое ночным туманом. Справа к небу тянулась труба крематория, белая, как маяк, а слева открывался обзор на порт, торчали притихшие стальные конструкции грузоподъёмных кранов и высились черепичные крыши этажных домов; тут только к Амстеллу начало приходить запоздалое понимание, что кладбище отнюдь не форт и бреши в своей обороне все-таки имеет.       Словно подтверждая это озарение, откуда-то сбоку донесся отдаленный шепчущий шорох листвы и до оскомины знакомое: «Цоп-цоп-цоп».       Хлебнув ледяного ужаса, Кори начал в панике озираться по сторонам, но спасения от идущей по следу адской гончей среди мертвых надгробий как будто бы не было. Даже не пытаясь таиться, прекрасно зная, что Янамари идет не на слух, а на запах, он опрометью бросился обратно в лабиринты склепных кварталов и, завидев перед собой небольшую желтую церквушку, в наивном чаянии подбежал к ее чугунным дверям, хватаясь за ручки и дергая изо всех сил, да только те, конечно же, не поддались и остались равнодушны к мольбам: Бог отказывался ложиться спать с упорством пятилетнего ребенка, однако служители все равно ревностно укладывали Его в постель и со всех сторон заботливо подтыкали одеяло.       Убедившись, что в церкви укрыться невозможно, отчаявшийся Кори все свои оставшиеся надежды возложил на склепы — как он успел заметить, пока разгуливал по кладбищу, многие из заброшенных домиков стояли вскрытыми и разоренными. Он подлетел к одному, к другому, пробуя холодные кованые скобы на входе, а в груди от страха и истерики сворачивались клубком липкие земляные черви: воздух тренькал колдовским электричеством и близилась полночь, когда все участники этой гонки должны были войти в инфернальную силу.       Амиантовые стены в грязноватых потеках дождя стремительно проносились мимо, и каждая усыпальница встречала наглухо запертой или замурованной дверью; на втором или третьем перекрестке Кори запнулся и чуть не рухнул на мостовую, когда дорогу ему с рычанием преградила адская гончая, успевшая окольными закоулками обогнать свою жертву и подкараулить ее на перепутье. Она оскалила хищную пасть, показав белоснежные клыки, коротко царапнула стальными когтями неровную брусчатку и сорвалась с места в молниеносном прыжке…       Дальнейшее Кори сознавал смутно: он перепрыгивал через надгробные плиты, задыхался, оскальзывался, падал, вскакивал, до крови обрывал ногти об камень, без особой надежды хватался на бегу за дверные ручки, расшибал по неосторожности плечи об гранитные углы, и опомнился лишь тогда, когда одна из створок поддалась и со скрипом отворилась, впуская его в настоянный на сырости и тлене закуток.       Его трясло, пальцы промахивались, шаря по притолоке в поисках внутренней щеколды; лишь заторможенно смекнув, что таковой в склепе быть не могло по определению, он изо всех сил уцепился за верхушку сквозной решетки, согнул ногу в колене, подтянул к груди и уперся стопой в стену сбоку от себя — всё это оказалось проделано как раз вовремя, потому что аккурат в следующую секунду Янамари врезалась в дверь, клацая зубами, проталкивая пасть между прутьями и норовя достать укрывшуюся в склепе жертву.       Она набрасывалась на дребезжащую под ее ударами решетку, хватала за прутья, смыкая на них стальные челюсти, дергала, билась, рычала, подпрыгивала в попытке дотянуться до удерживающих переборку рук, но все ее старания оказались тщетны, и Янамари, отбушевав и угомонившись, злобно зарычала на преграду. Убедившись, что и рычание никакого действия не возымело, она с присущей собачьему племени терпеливостью села прямо на брусчатку и приготовилась ждать.       Сообразив, что находится в безопасности ровно до тех пор, пока продолжает держать дверь, Кори судорожно выдохнул, впившись как можно крепче пальцами в осыпающиеся ржавчиной пруты, осторожно опустил ногу на пол и привалился плечом к притолоке.       — Черт… — не своим голосом выдохнул он. — Проклятье…       Всё разваливалось на куски, ситуация выходила из-под обманчивого контроля; вернуться в Порту он никак не мог, внутреннее ощущение времени подсказывало ему, что стрелки часов уже преодолели критическую отметку, а его обратный скоростной Alfa Pendular давно покинул платформу и сейчас преспокойно катится через лиссабонские предместья.       Вдруг Янамари подняла голову и отчетливо произнесла ожесточенным и сухим женским голосом:       — Скоро стукнет полночь, и тогда эта жалкая перегородка меня не удержит.       Вздрогнув от сюрреалистичных звуков, вырывающихся из собачьей пасти и разбивающих застоявшуюся сумеречную тишину, Кори встретился с Янамари взглядом, и от страха, от безысходности у него обмякли мышцы и едва не разжались пальцы; встрепенувшись и перехватив решетку понадежнее, он откликнулся, выталкивая слова неподатливым языком:       — Хватит меня преследовать!..       Янамари коротко хохотнула — вышло похоже на отрывистый гортанный грай — и разъяренно потребовала, с угрозой демонстрируя белые клыки в опаленной жаром пасти:       — Верни «Пикатрикс»!       — Да не брал я его!.. — исступленно выдохнул Кори, прекрасно сознавая, насколько жалко и неубедительно звучат его оправдания. Янамари продолжала прожигать в нем дыры горящими адским пламенем зрачками, а он не знал, как решиться на секунду разжать одну руку и выпустить решетку, чтобы выудить из сумки сотовый телефон.       Надежда, хоть и крайне призрачная, оставалась сейчас только на единственный этот звонок в оставленный за спиной Порту.       — Наглая ложь! — пролаяла Янамари, выпрямляясь на лапах и от раздражения принимаясь расхаживать взад-вперед вдоль склепа. — Это вы были той ночью у маяка — меня не обманешь, я запомнила запах! Ворьё, это вы украли фолиант; либо же пособничали, для меня нет разницы!       — Мы ничего не крали! — с мольбой отозвался Кори, выговаривая эти банальные и смехотворные слова пересохшими и потрескавшимися губами, попутно оглядывая внутреннее убранство склепа, куда волею случая сам себя заточил: узкий проход от двери до дальней стенки, справа от входа — каменные полки, на полках — пара гробов, настолько изношенные и одряхлевшие, что казались выходцами из чумного средневековья, хотя он прекрасно помнил из курса истории, что во времена эпидемий хоронили не на кладбищах, в чинных отдельных могилах, а в общих свальных ямах.       — Посмотрим, — спокойно откликнулась Янамари, убедившись, что загнанному в ловушку пленнику некуда деваться из склепной клети. — Когда я начну рвать тебя на кусочки, разговор сразу пойдет честнее. Чем меньше остается мяса на моем собеседнике, тем словоохотливее он обычно становится…       — Отцепись от меня! Ты сумасшедшая! — взвыл Амстелл, в полнейшей беспомощности кривя рот, запрокидывая голову и устремляя полный отчаяния взор в заращенный грязью и плесенью потолок.       — Любопытно, на что вы рассчитывали, — задумчиво произнесла гончая, будто совсем его не слушая. — Неужто действительно верили, что я вас не найду? Кстати, где твой спутник? Высокий мужчина, пахнущий табаком и змеями? Я заучила ваши запахи: от него разит змеиным ядом, а твой похож на увядающие лилии… Но его запаха я рядом не чувствую. И при тебе книги не вижу. Где вы ее прячете?       — Нигде! — чуть не плача, прерывисто выдохнул Кори: голос срывался, еще немного — и он начал бы заикаться от нервного напряжения. Из последних сил стараясь держать себя в руках, он прибавил: — Я даже не знаю, как этот «Пикатрикс» выглядит… Ты взяла не тот след.       — Это уж я сама разберусь, тот или не тот, — огрызнулась Янамари. Выпрямилась на усталых лапах, запрокинув морду к неотвратимо лиловеющему небу, где в прорехах быстро бегущих облаков уже начинали проблескивать зеленоватым турмалином потусторонние звезды, отряхнулась, по-звериному вздыбив мощный загривок, и зевнула, в исконно волчьей улыбке растягивая длинную клыкастую пасть.       С обреченностью ощутив, как по венам, медленно разгоняясь, начинает течь про́клятое зелье — все их чаяния оказались напрасны, проклятье оставалось с ним, куда бы ни направился, а бегство от себя было заведомо дохлым номером, — Кори понурился, поник в плечах, и пальцы его сами собой беспомощно заскользили вниз по прутьям решетки, собирая рыжую крошку и занозы: теперь он уже больше не верил, что эта никчемная преграда сможет его уберечь.       А между тем, кладбище вокруг них неуловимо оживало тоже.       Где-то заскрипела проржавелая ограда, где-то с характерным стуком упала гробовая доска. Кто-то неторопливо зашаркал по брусчатке — будто дряхлая старушка подволакивала измученные ревматизмом ноги, обутые в домашние тапочки с помпонами. Неподалеку тихо заиграла скрипка: невидимый скрипач тоскливо надрезал полночный час, и слезливую мелодию тут же подхватил гортанный голос, запевая тягучую песню на уже знакомом, но по-прежнему непонятном баскском наречии.       Внезапно шебаршение раздалось совсем рядом с Амстеллом, и крышка стоящего на верхней полке гроба медленно отъехала в сторону, а затем с оглушительным грохотом рухнула прямо в проход, чуть не зашибив в узком пространстве склепа неурочного гостя. Янамари встрепенулась и подпрыгнула, упреждающе зарычав, а Кори от неожиданности вскрикнул, отшатнулся к двери и вжался плечом в решетку, на мгновение даже позабыв о внешней угрозе.       В гробу, отбрасывая грязно-белое покрывало, поднялся и сел скелет: в подранном черном фраке, в пыльном кожаном жилете и с гавайским леи из увядших бесцветных маков, наброшенным на вешалку-плечи.       Краем уха потрясенный Кори слышал, как Янамари за стенами склепа угрожающе рычит, краем глаза видел, как она пятится на полусогнутых лапах, словно ее окружает кольцом незримый противник, как пригибается, прижимает уши и мечется, а скелет обернулся к нему, улыбнулся — или же оскалился, разобрать никак не удавалось, — размыкая лишенные плоти челюсти, потянулся гремящей костями рукой…       По наитию Кори шарахнулся, ненароком навалился на незапертую дверную створку, о которой совершенно позабыл, та под его весом распахнулась, и он вылетел из склепа наружу, но значения это уже никакого не имело.       Лиссабонское кладбище пробудилось: труба крематория, утратившая белизну маяка и одевшаяся в налет копоти, дымила, выплевывая в розоватое небо густые клубы, а по ней вверх-вниз на протянутых от макушки до земли веревочных лестницах ползали горбатые карлики и время от времени что-то подбрасывали прямо в чадящее жерло. Некоторые склепы открывались, их обитатели опасливо выглядывали наружу, но что-то их пугало, и они спешно скрывались обратно в своих домишках, оглушительно захлопывая дверь. Далеко за пределами кладбища, где плескалась еле различимая полоска реки, показалась огромная хентилиха: с рыбьей головой и в амадиновом оперении, ярком и цветастом, как витраж собора Нотр-Да́м-де-Пари́; величаво прошествовав вдоль берега, она скрылась под водой, подняв фонтан брызг.       Янамари больше не представляла для Амстелла ни малейшей опасности — она отступала, как побитый щен, наделавший под себя от страха лужу, а вокруг них обоих со всех сторон толпились люди-нелюди: многорукие, в цветастых одежках, смуглолицые, темноволосые, с опасными и диковатыми взглядами…       Затравленно и ошалело озираясь, Кори осознал, что их с Янамари обступили цыгане, расположившиеся табором прямо на кладбище.