Saudade

«Главное — только заприте все двери!». Дама безумна; в доме темно. Скалятся стены, как дикие звери: гипсовых ликов живое кино. Этот этаж на вошедших озлоблен, этот — намерен творить чёрт-те что… Чёрным вином каждый ярус затоплен — призрачных тварей слепое гнездо.

      Хорошо он поступил или плохо, Кори старался не думать.       Что теперь будет с Андричем — старался не думать тоже.       Прислонившись изнутри к двери, он тяжко выдохнул и сполз по створке на пол.       Не до Андрича ему сейчас было.       Повозившись под грузом навьюченных на него сумок, Кори скинул с плеч рюкзак, выудил из кармана сотовый телефон и убедился, что полночь, как он почему-то и чувствовал, накрыла Порту прежде времени. Casa com asas обернулся Живоглотом без десяти минут двенадцать, и это уже совсем никуда не годилось. Получалось, что он теперь не мог никогда наверняка знать, во сколько ему ожидать роковой момент перехода, и не начнет ли потусторонний город еще спустя месяц проявляться — целиком или отдельными деталями — на час или даже на два часа раньше положенного срока.       Совершенно выбитый из колеи всем произошедшим за этот день, Кори поднялся на ослабевшие ноги, сделал вперед всего один шаг по покачивающемуся, ровно корабельная палуба, подъездному полу, и тут услышал позади шорох.       Обернулся он аккурат в тот миг, когда инфернальный Микель просочился сквозь дверь восковым чёрным фантомом. Они оба замерли на мгновение; в глазах у Амстелла плескалось такое тоскливое отчаяние, что лузитанец запнулся, и по его лицу молнией пробежала напряженная судорога.       — Príncipe, — выдохнул он, и тогда Кори не выдержал — губы дрогнули, с них сорвалось беспомощное:       — Прекрати ты уже исчезать! — Видя, какая растерянность охватывает Микеля Тадеуша от этих слов, он выпалил уже требовательнее, с мольбой: — Прекрати! Почему ты исчезаешь всё чаще? Почему не появляешься всё дольше?       Кори чувствовал, что ответы на эти вопросы, заданные, по сути, в пустоту — лузитанец лишь расстроенно и без вины виновато молчал, — у него уже есть: Кукольница просто озвучила то, что юноша в глубине души знал и так. Знал, но отказывался принимать.       — Я не… — наконец оправившись от потрясения, неуверенно заговорил Микель, явно не ожидавший такой встречи, и протянул Кори руку. — Мальчик мой…       Кори вскинул ладонь, чтобы за нее ухватиться и переплести с Микелем пальцы в замо́к, но рука ухватила пустоту. Он постарался убедить себя, что попросту промахнулся, мазнул правее, левее или и вовсе не дотянулся, но и здесь, сколько бы ни обманывался, уже прекрасно знал правду.       Их пальцы смогли соединиться лишь с третьей или четвертой попытки, и Микель Тадеуш, мрачный как грозовая туча, обнял юношу, накрепко прижимая к своей груди и зарываясь ему в волосы лицом.       — Не исчезай! — еле сдерживая слёзы, вышептывал ему Кори на ухо кривящимися и дрожащими губами. — Не исчезай больше! Пожалуйста… Мне же страшно, когда ты исчезаешь… мне страшно, что ты уже не вернешься!..       — Meu tesouro, meu céu, — торопливо заговорил Микель. — Да ведь я даже не думал, что… Я ведь даже не догадывался, ты огорошил меня с порога, и я…       Он нехотя отстранился, чуть ослабив объятья, и с неодобрением оглядел собственные кисти, то сжимая их, то разжимая.       — …Я ничего не понимаю, — сознался с оглушающей честностью.       — Ты снова пропал, — убитым голосом отозвался Кори. — Минувшим днем. Конечно, как только я остался один, тут же случился пиздец.       — Что произошло? — подобрался и встревожился лузитанец. — Неужели опять Янамари?!       — Нет, — по неосторожности коснувшись опасной темы, Кори с досадой на самого себя поморщился, но первое слово было уже сказано, и следовало говорить остальные слова. — Да ничего особенного… Не бери в голову.       Он попытался изловчиться и уйти от разговора — потому что грядущий разговор, это было кристально ясно, ничем хорошим обернуться не мог, — но Микелю его уклончивый ответ пришелся сильно не по нраву.       — А ну-ка, рассказывай, — уже не попросил, а приказал он. — Что произошло с тобой, когда я… когда тот «я» исчез? — он поправился, снова, как и в начале их с Амстеллом знакомства, вознамерившись отрекаться от своей безответственной дневной сущности.       — Я же сказал: ничего особенного! — рявкнул Кори, всё еще наивно надеясь неприятной исповеди избежать. — Я же жив — значит, всё в порядке.       — Это верно, bebê, — подхватил распаляющийся и звереющий с каждой секундой беседы-допроса Микель. — Ты, моё сердце, жив, но это еще не значит, что всё действительно в порядке. Бегемот, которого мы с тобой видели во Дворце Алхимиков, тоже жив, однако, думаю, ты согласишься со мной, что про него нельзя сказать, будто бы он в порядке.       — Я что, похож на этого Бегемота? — оскорбленно огрызнулся Кори, тоже заметно ярея, выпутываясь из рук мужчины и рефлекторно отступая на шаг назад. — Ты же видишь, что всё нормально, ну! Какая разница…       Даже сам он прекрасно понимал, что выходит чересчур нарочито и вымученно, а уж Микель и подавно чуял в его словах, в лучшем случае, недоговорки, в худшем же — и вовсе откровенную ложь. Шагнув за ним следом, мужчина стремительно вскинул окончательно обретшую телесность руку — как раз вовремя, потому что Кори рассчитывал увернуться и нырнуть в комнату, — и сгреб его за борта куртки на груди, подтаскивая обратно к себе и с угрозой вглядываясь в перепуганно-мучное лицо.       — Говори, — велел он тоном, не терпящим возражений. — Пока я не заподозрил тебя во всех смертных грехах. Ты знаешь, я очень скор на подозрения, menino, так что лучше тебе меня не дразнить и не проверять прочность моей выдержки.       Кори поджал губы, покусал их, разгоняя кровь по помертвелой плоти и заставляя ее розоветь, а потом обреченно выдохнул и потёр пальцами ноющую от стресса и усталости переносицу.       — Да увязался за мной один, — нехотя поведал он. — От университета. Мы с тобой вчера в университет мой ездили, потому что там есть библиотека. Ну и книги учебные я заодно прихватил, чтобы сдать. В общем… пока я был в библиотеке, ты исчез — так что сам и виноват, между прочим! — и я, так и не дождавшись твоего возвращения, поехал домой. А что мне еще оставалось делать? По пути мне показалось, что кто-то следит за мной, и я встревожился. Мне, знаешь ли, не хотелось бы никого сюда привести. Я… встретил кое-кого в университете. Боялся, что появится Янамари, но она не появилась, зато я случайно столкнулся с Кукольницей. Той самой, помнишь, из Дворца Алхимиков? Которая подсказала нам дорогу к зеркальному залу Геруц, — получив от Микеля задумчивый, но согласный кивок, он продолжал: — Ну и вот. Разговор у нас с ней вышел так себе, хотя она вроде и не была настроена враждебно, но… Но мне все равно не понравилось, что она меня увидела… узнала… В общем, я думал, что это она или еще кто-нибудь из Дворца.       — Так, — видя, что юноша неуютно замолк, подтолкнул его заинтригованный Микель. — И что же случилось дальше? Это оказалась не она?       Амстелл кисло поморщился и помотал головой. Оставалась самая сложная часть его сумбурной повести.       — Нет, конечно. Ей-то, кажется, похуй на наши дела. Это… в общем, был один из моих сокурсников. Ты его и знаешь, и не знаешь одновременно. Сейчас — не знаешь, а вот днем… Днем, помнится, ты даже грозился его прикончить и… «сократить студенческую популяцию», — неловко закончил Кори: сделанное дневным Микелем-оболтусом заявление в своё время настолько его потрясло, что он запомнил угрозу практически дословно.       — Я и теперь, сдаётся мне, хочу ее сократить, — с недовольством, нарастающим, как гнойный чирей на лбу пубертатного подростка перед первым свиданием, процедил сквозь зубы Микель, и на его вудуистском лице особенно остро проступили очерченные мазками белой кости скулы. — Что это еще за тип? И какого дьявола он тебя преследует?       — Да просто сопляк из университета, — раздраженно дернул плечом Кори Амстелл, наивно надеясь этим скупым объяснением удовлетворить подогреваемое ревностью любопытство лузитанца. Стальная хватка пальцев, сомкнувшихся на полах куртки, однако же, не только не ослабевала, но даже делалась как будто крепче, и наэлектризовавшаяся болоньевая ткань недобро потрескивала.       — В самом деле? — недоверчиво приподнял одну бровь Тадеуш. — И почему этот сопляк считает, что может безнаказанно ходить за тобой следом?       — Откуда я знаю?! — вспылил Кори, краснея до самых кончиков волос — краснотой его залило от страха, злобы и взвинченных нервов, но лузитанцу доказать это было невозможно, и он, мысленно проклиная полыхающий на щеках румянец, зарычал: — Со мной вообще никто, никогда и нигде не считается — ни в вашей чёртовой Мураме, ни в нормальном мире!       Эти искренние возмущения, как ни странно, Тадеуша немного успокоили, и пальцы, разжавшись и выпустив верхнюю одежду юноши, с обманчивой змеиной лаской пригладили ее измятые борта.       — Так и быть, bebê, — произнес он ядовитым голосом. — Допустим, я верю, что ты действительно не знаешь. И что же случилось дальше?       — Дальше?.. — Кори растерялся. Во рту у него пересохло: разговоры с Микелем, проходящие на тонком острие ревнивой бритвы, всегда заставляли сердце колотиться сильнее, а давление — подскакивать, и все-таки…       Все-таки, как ни странно, попутно еще и дарили какое-то ненормальное приятное волнение.       — Почему я должен вытягивать из тебя слова пыточными клещами, menino? — поторопил лузитанец. — Я ведь и правда мог бы это сделать вовсе не фигурально, а самым натуральным образом, не будь это так вредоносно для тебя…       Кори в его слова безусловно верил, но, вот же незадача, его и это почему-то ни капли не пугало.       Лишь раззадоривало.       Хотя разговор ему все равно совершенно не нравился: одно дело, когда ревность Микеля носила перманентный и номинальный характер, была летучей и хваталась за любую зацепку, чтобы стремительно полыхнуть взятой на изготовку спичкой да так же быстро угаснуть, и совсем другое — когда основания для этой ревности имелись, и немалые, хоть и не по Кориной вине.       — Дальше… Я же сказал тебе, что не хотел никого вести к Casa com asas, — нехотя буркнул он. — Но было уже поздно, и куда мне было деваться? Оставаться на улице я не мог из-за Янамари, и пришлось идти домой. К тому же, я долго шатался по пляжу, и мне показалось, что никого нет, что всё это просто мои глюки. И всё-таки уже на подступах к дому я решил затаиться и на всякий случай еще раз проверить. И… в общем, этот дебил попался. Но это не самое плохое. Самое плохое заключается в том, что случилось это на стыке с полуночью. Он увидел, как мой дом превращается в летучую жабину, психанул, заорал и сбежал. Даже не представляю, что с ним сталось. Может, он где-нибудь помер, а я теперь виноват буду! Надо бы, по-хорошему, вернуться в город и проверить…       Возвращение в город для Кори с Микелем было равносильно тому, что поставить свою жизнь под удар. В городе условно безопасными для них оставались только крыши, но даже и на крышах их вполне могли заметить, засечь — когда Янамари и ее господин Зилар выяснили, кто похитил «Пикатрикс», им стало проще искать, и наверняка в поисках принимала участие не одна только свора адских гончих, а еще и другие твари, о чьих способностях и умениях беглецы не были осведомлены.       Пока Янамари пыталась взять след, не зная, где именно он берет начало и куда заведёт, во временном промежутке между бегством из Дворца Алхимиков и поездкой в Лиссабон, Микелю с его юным спутником не составляло ни малейшего труда обходить упорную псицу стороной, но после Лиссабона…       После него всё переменилось. Если прежде Кори знал, что никакой книги не трогал и даже отродясь в глаза не видел, то теперь над ним довлело неотступное чувство вины.       Теперь-то он знал, что книга у него.       Знали об этом и Янамари с Зиларом, и все доступные им силы наверняка бросили на поиски воришек.       — Ты не сказал мне главного, menino, — поверхностно вслушиваясь в его речь, Микель буравил лицо юноши взглядом желтоватых глаз с полыхающими в них искрами старого золота и поминутно раздражался, так и не получая на беспокоящий его вопрос ни основательного, ни какого бы то ни было вообще ответа. — Что ему от тебя было нужно?       Понимая, что вспышки ревности не избежать, как ты ни пытайся, Кори обреченно выдохнул:       — Кажется, он… Втюрился в меня или вроде того. Полз по следу от университета через весь город, чтобы сообщить мне эту новость. Я, если что, новости этой не рад, ясно тебе?       — Ясно, — с сухой кипящей злостью прокомментировал моментально утративший остатки рассудка Микель и, оскалив зубы, взревел: — Говоришь, он мог умереть? Ты прав, давай-ка вернемся в город, это дело действительно того стоит! Я не прочь вернуться уже хотя бы ради того, чтобы проверить и убедиться, что он мёртв. Если же он все-таки каким-то чудом ухитрился выжить, то я лично его прикончу, и ты не посмеешь мне мешать!       Ситуация выходила из-под контроля более чем полностью, и Кори накрыла истерика.       — Да ты совсем ебанулся, придурок?! — зарычал он. — И ради этого ты собрался возвращаться?       — Но ты же собрался вернуться, чтобы убедиться, что он жив, — едко заметил Микель, еле сдерживая бешенство. — Чем моя причина хуже твоей? Я бы даже сказал, что она вернее и логичнее. Если бы меня так не изводила сейчас моя чёрная боль, я бы все равно не хотел, чтобы кто-то из посторонних знал, где ты живешь.       Вдруг он замер, будто что-то сообразив, потёр в задумчивости пальцами гладко выбритый подбородок и медленно произнес, каждым словом забивая в гробоподобную ситуацию по троетёсовому гвоздю:       — А ведь он наверняка человек, menino, верно? Такой же в точности, каким был ты, когда я впервые тебя встретил… Что ж, я и раньше смог бы распознать человечка в толпе, а теперь это и подавно не составит для меня труда. Вряд ли я ошибусь и перепутаю его с кем-нибудь. Нет нужды подвергать тебя опасности, Príncipe — ты просто в общих чертах опишешь, как он выглядит…       — Сдурел?.. — ахнул потрясенный Кори. — Ничего я тебе не расскажу! Ты же собрался его убить попросту ни за что!       — Ах, ни за что? — протянул Микель, и лицо его из умеренно-злого стало углисто-белым, точно раскаленные до пепла головешки в огне. — Он преследовал тебя прямо до дверей дома, а ты уверяешь меня, будто этого недостаточно, чтобы убить? О, поверь, я убивал бы и за меньшее! Я убивал бы за один лишь вожделенный взгляд, направленный в твою сторону! Не хочешь помогать мне — так и быть! Этого и не потребуется. Вряд ли в такое время на городских улицах окажется много людей. Ты и сам прекрасно знаешь, menino, каково у нас живется человечкам: они вынуждены сбиваться в стаи и пить дешевые зелья, чтобы превратить себя во что-нибудь жизнеспособное… Человечка-одиночку я и без твоей помощи найду.       К этому моменту Кори уже нисколько не сомневался, что угрозу свою Микель осуществит, и под сердцем поселился колодезный холодок: каким бы жалким ничтожеством ни был Милян Андрич, а такой бессмысленной смерти явно не заслужил. Однако же, объяснить и, тем паче, доказать это инфернальному лузитанцу было попросту невозможно. Ревность застилала тому глаза кровавой пеленой, и в своей ревности он не беспокоился ни о чем, кроме разве что безопасности Кори Амстелла — да и то, наверняка впоследствии рассчитывал хорошенько отыграться за причиненную юношей душевную боль каким-нибудь особенно изощренным способом…       Что Микель в таком состоянии станет заботиться о себе самом — Кори сильно и небезосновательно сомневался.       — Стой ты, кретинище! — выпалил он, в свою очередь хватая того за грудки и не без усилий подтаскивая к себе. — Не смей никуда ходить!       Между ними завязалось нечто, лишь отдаленно похожее на борьбу, в действительности же напоминающее скорее кошачью возню: Кори безуспешно старался оттащить Микеля от парадной двери, а тот пытался скрутить юноше руки, сорвать пальцы, железными клещами сжимающиеся на лацканах пальто, и, очевидно, осуществить своё намерение — отправиться в город на поиски случайного видока.       Инфернальный Микель был сильнее, но Кори, по своему обыкновению, сдаваться не собирался: прислушавшись к волнообразному ритму полёта Casa com asas, он подкараулил появление воздушной ямы и резко дернул мужчину в сторону, чтобы вывести из равновесия; Микель в то же самое время как раз сомкнул собственническим жестом железные тиски пальцев на запястье юноши и рванул его на себя с такой силой, что они вместе покачнулись, подались к двери…       И тут приключилось то, чего никто из участников этой маленькой домашней драки ожидать не мог: воздушная яма оказалась вовсе не ямой, а виражом, который начался с небольшого нырка и продолжился ежесекундно ускоряющимся погружением. Стены чуть накренились, пошатнулись; дом ощутимо тряхнуло, подъездная дверь хлобыстнула на ветру, пол пошел под скат, и их обоих куда-то повело…       Кори не мог с уверенностью сказать, что произошло дальше — всё случилось так быстро, что он не сумел ни глазом моргнуть, ни даже вскрикнуть. Он только почувствовал, как распахнулись объятья бескрайнего неба, обхватившие его бездонной ямой свободного падения, да заметил вокруг себя переливчатый блеск турмалиновых звёзд.       Дверца крылатого домика осталась маячить вдалеке разинутым чёрным зевом, с каждой секундой стремительно уменьшаясь в размерах.       Осознав, что падает с огромной высоты, Кори на мгновение испытал лютый ужас, но по-настоящему испугаться не успел: его бережно и уверенно подхватили под лопатки и под колени крепкие руки, свист ветра в ушах сменился ровным прохладным дуновением, воронка кувыркающегося и крутящегося юлой неба остановила свое вращение, и они с Микелем мягко приземлились на конек черепичной крыши какого-то старинного дома.       Облегченно выдохнув, Кори неуверенно огляделся по сторонам, наталкиваясь взглядом на точно такие же однотипные крыши, раскинувшиеся, казалось, от горизонта до горизонта, и осторожно спросил:       — Где мы?       — Если я не ошибаюсь… — голос Микеля звучал немного спокойнее и трезвее, чем в подъезде Casa com asas, и это вселяло в Кори робкую надежду, что всё еще как-нибудь обойдется. — Если не ошибаюсь, Príncipe, то мы с тобой находимся на другой стороне реки.       — Что… что нам теперь делать?.. Они же нас найдут, — прошептал Кори, будто те, кого он так страшился, могли его голос каким-то чудом услышать.       — Вообще, насколько мне известно, — задумчиво произнес Микель Тадеуш, выпрямляясь, подкидывая юношу повыше на руках и чуть отпуская напряжение в плечах, — Зилар и Янамари не жалуют эту половину города… Либо же это она, наоборот, не жалует их… Так или иначе, а если они объявятся здесь — проблем им доставим не только мы, но и местные обитатели, menino. Раз уж так получилось, что нам с тобой пришлось спуститься на улицы, давай используем это время с толком. Я давно хотел кое-что сделать здесь.       — Здесь? — не поспевая за течением его мыслей, подхватил Кори и нахмурился. — Что именно?       — Снять жильё, — ответ пришел неожиданный; выпутавшись наконец из его рук и спрыгнув на выскальзывающую из-под ног черепицу, Кори замер напротив, балансируя, как недоучка-канатоходец, на расшатанной прохудившейся кровле неизвестного дома, заглянул Микелю в глаза, чтобы убедиться, что это вовсе не шутка, и недоуменно поинтересовался:       — Зачем, Мике?       — Я не уверен, что ты помнишь, Príncipe, — предложив юноше руку, лузитанец медленно повёл его по коньку крыши к фасадной стороне — а попутно повёл и свою речь, — но я говорил тебе, что рано или поздно они нас найдут. Твой крылатый домик, безусловно, превосходное убежище, однако однажды может наступить момент, когда убежище это будет раскрыто. Хорошо бы, чтобы к этому роковому моменту у нас с тобой имелся запасной вариант. Мы, конечно, можем отправиться ко мне на Алиадуш, но Алиадуш находится в самом центре, под боком у Дворца и слишком уж на ладони… Худое место. Уж лучше поискать что-нибудь на отверженной стороне.       Кори к этому моменту уже хорошо успел усвоить, что представляет собой город с другой стороны реки, но сейчас, снова оказавшись здесь, почему-то не испытал совсем никакого страха. В Лиссабоне и Синтре он натерпелся такого, перед чем какие-то жалкие прилипалы, гуасы и даже хентилихи-людоедки просто меркли и теряли всякую значимость.       — Хорошо, — согласно кивнул он. — Поищем что-нибудь. Только вот… ты разве доверяешь здешним рантье?       — Конечно же нет, — не задумываясь, тут же отозвался Микель и, чуть помолчав, прибавил: — Я вообще никому не доверяю, кроме тебя, мой милый мальчик. Искать жильё самим — дело гиблое, обратимся лучше к Джергори.       С этими словами, произнесенными у самой кромки черепичной кровли, он снова обхватил Кори одной рукой за плечи, другой ловко подсек ему колени, и вместе с ним перемахнул с крыши на крышу, и дальше, предпочитая даже здесь, в отверженном гетто с другой стороны реки, не оставлять на земле лишних приметных следов, пахнущих повенчанными запахами змеиного яда и восковых лилий.

❂ ❂ ❂

      У йейла в кузнице было уютно: клокотал разведённый в горне огонь, плюющийся па́ром от вложенного в него холодного металлического бруска, с наковальни летели снопы искр от ударов увесистым молотом по раскаленной болванке, и Кори Амстелл, обреченный последнее время проводить свои ночи в вынужденном затворничестве, понемногу начинал ощущать позабытую свежесть жизни и затаённую радость от того, как всё странно обернулось. Немного беспокоила оставленная распахнутой дверь Casa com asas, но чаще всего домик предпочитал уединённые и дикие места, так что шансы, что в него проберется какая-нибудь дрянная нежить, были не так уж и велики.       Йейл сегодня оказался не один — подле горна в тёплом углу, ярко озаренном отплясывающим чумной канкан огнём, сидело нечто. Со средних размеров собаку, замотанное в ворох тряпок, точно упакованное в перевернутую чалму, с широкой прорезью рта на буро-зелёной морде и маленькими желтоватыми в красную крапинку глазками, где меланхолично скользил от одного края к другому вертикальный зрачок, более всего оно походило на жабу и напоминало Амстеллу привратника матушки Ресмунгар.       Впрочем, приглядевшись получше, он мнение своё переменил: из-под края тряпья у этой «жабы» торчал кончик мехового тушканьего хвоста, немного ощипанного и поблеклого, но всё равно довольно пушистого.       Время от времени Джергори отрывался от ковки, подхватывал клещами из огненного печного жерла небольшой кусочек раскалённой добела стали и швырял его, не глядя, притулившейся в углу тушканожабе, а та, не двигаясь с места и лишь внимательно следя за траекторией полёта, стремительно распахивала рот, заглатывала угощение, выдыхала из ноздрей пар и снова спокойно усаживалась в чалме, чуть поёрзывая.       — Jovem senhor, я и сам не знаю, что это за зверюга такая, — поведал йейл Амстеллу, когда тот, не выдержав, прямо спросил про породу невиданного существа. — Просто нашел её как-то перед самым рассветом у дверей своей кузницы. Сидела подле самых ступеней, сплёвывая изредка искры, и то ли собиралась там же и издохнуть, а то ли — спалить мой дом. Сперва мне показалось, что это саламандра, но ведь саламандры кожистые и гладкие, шерсть им ни к чему… Вы хотите знать, как я понял, чем она питается? О, это оказалось совсем не сложно: она самовольно влезла в печь, стоило только отвлечься и сходить на берег за водой, и сгрызла топор, над которым я целую неделю корпел! — в голосе заметно нервничающего Джергори послышались характерные лошадиные переливы. — А ведь за ним через пару часов должен был явиться заказчик-хентил! Вы, наверное, знаете их племя — ох, и зол же он был на меня, когда я, извиняясь, попросил у него еще три дня сроку. С тех пор я стараюсь постоянно ее подкармливать, а то она у меня всё тут пожрёт, — он в некотором расстройстве закончил свою речь, растерянно разведя руками, и Кори показалось, что выражение его зверочеловечьей морды сегодня куда более усталое, чем обычно.       — Совсем как моя дверная химера, — схмурив брови, ворчливо подхватил он, искоса поглядывая на засевшую в углу тушканожабу. — Пожалеешь, пригреешь, а потом не знаешь, что с ней делать.       Лузитанец, который в это время меланхолично курил, прислонившись к верстаку, многозначительно хмыкнул на его критическое замечание: химера ему как не понравилась изначально, еще с самой покупки, так не нравилась и до сих пор, Кори прекрасно это помнил.       — Не совсем так, senhor, — покачал головой йейл. — Не совсем так: есть от нее и некоторая польза. Стоит ей всего дохну́ть — и погасший огонь вновь горит, как ни в чем не бывало! Спички нынче до́роги, да и не достать их нигде, а с кремнем, кресалом и трутом порой бывает много возни, особенно в дождливые и туманные ночи — туман же здесь, знаете, порой как заволочёт, как затянет, так и висит потом неделями, ходишь по улицам по колено в молоке и только заботишься, чтобы тебе ногу никто не оттяпал. Тогда он заползает и в постройки, а уж в такие приземистые, как моя кузница — и вовсе первым делом. Огонь гаснет каждый час, печное жерло чадит и дымит, но разгораться обратно никак не хочет. Тварюга же эта оказалась умная, попусту огнём не плюется, понимает, когда её просишь разжечь. Я и решил её пока у себя оставить, лишь бы в рост не пошла. …Уверен, и вы в своей химере найдёте прок. Зря вы с нее кольцо сняли — такой кнокер только испортили!       Кори недовольно цыкнул — сам уже жалел, что поддался тогда сиюминутной жалости, — но ничего не сказал, только опасливо порылся в сумке-мессенджере и не без труда выудил оттуда конспект со словарем и шариковую ручку, завалявшуюся на самом дне. Раскрыл шелестящие страницы и неуверенно спросил:       — Джергори, ты хорошо знаешь местный язык?       Над этим вопросом йейл призадумался.       — Смотря что вы подразумеваете, jovem senhor, — отозвался уклончиво. — Не так хорошо, как некоторые, а всё ж таки затруднений в общении не испытываю. Конечно, общаться мне доводится редко: образ жизни у меня затворнический, однако ни один хентил еще не ушел от моей кузницы, не заключив со мной доброй сделки! — с достоинством закончил он свою витиеватую речь, качнув в её подтверждение рогатой головой.       — Значит, достаточно хорошо, — подытожил Кори. — Ты неплохо говоришь и на моем… на португальском языке, — быстро поправился, чуть не назвав его «родным» — до того много и часто болтал с Микелем, что, к потрясению своему, понемногу начал забывать французский, которым, в противовес, теперь практически не пользовался.       — И на нём тоже, — согласился йейл. — Но тут моей большой заслуги нет: это всё ваш спутник и мой добрый друг, здесь мало кто им пользуется, кроме вас, него и торговцев… А почему вы спрашиваете?       Тушканожаба в углу утробно и недовольно квакнула, и Джергори опомнился, встрепенулся и бросился к печи, откуда щипцами выудил еще один кусочек железа.       По-видимому, содержание этой тварюги обходилось ему недешево.       — Мне хотелось бы узнать значение некоторых слов, — ответил Амстелл, устраиваясь у верстака рядом с Микелем и раскрывая конспект на черновом листе, где сиротливо значились неопознанные слова.       — Конечно, jovem senhor, — оставив ковку и отряхнув перепачканные в золе руки, обратился весь во внимание йейл. — Помогу чем смогу. Говорите, какие именно слова вас интересуют?       И пока Джергори так и этак крутил в руках кислотного цвета стикер, тараща диковатые лошадиные глаза на неумело выведенные черточки и пытаясь понять, что же за слова такие на нем изображены, а Кори усердно записывал в конспект перевод тех из них, которые йейлу, хоть и не без труда, но все-таки удалось разобрать, Микель задавил скуренную сигарету в пальцах, просыпав на земляной пол пахучий пепел, сунул руки в карманы, медленно подошел к мутному слюдяному оконцу кузницы и замер прямо перед ним.       — Скажи-ка, Джергори, — совершенно бестактно вклинившись в беседу юноши и йейла, задумчиво произнес он, — здесь кто-нибудь сдаёт жильё? Кто-нибудь из тех, кого ты сам знаешь и в ком уверен.       Оторвавшись от стикера, йейл поднял отягощенную рогами голову, пару раз сморгнул и неуверенно отозвался:       — Здесь многие сдали бы жильё, amigo — тебе ведь и самому это прекрасно известно, — получив от Микеля согласный кивок, он прибавил: — Да вот желающих снимать совершенно нет! И с каждым месяцем их становится меньше и меньше. Жилья здесь больше, чем жильцов, и по этой причине почти всё оно непригодно для жизни. Стоит только помещению запустеть, как в нем уже через день заводится нечто этакое, с чем никак не ужиться и никакими потугами не выселить… А еще время от времени то тут, то там объявляется какой-нибудь ушлый брухо, предлагающий сдать комнату или даже особняк по такой смехотворной цене, что иные бродяжки, даже прекрасно понимая риск, от безысходности соглашаются, платят, заселяются — и с концами: никто их больше с тех пор нигде не находит… Да никто, в общем-то, и не ищет, справедливости ради. Брухо эти таким образом собирают для своих ручных тварей корм. Тварей тут держат разных… В общем, друзья, снимать жильё на нашей стороне крайне опасно, и я бы этого делать не советовал.       — Я всё это знаю, Джергори, — кивнул Микель, внимательно выслушав его речь. — Я лично проверю помещение, которое нам будет предложено. Проблема в том, что с некоторых пор жизнь на той стороне для нас стала гораздо опаснее, чем на этой. Как бы немыслимо оно ни звучало…       — О-о… — переливчато протянул йейл и потер пальцами лоб, отчего на жестковатой белой щетине остались золистые мазки, но более ничего не спросил и никак комментировать услышанное не стал. Вместо этого он, неожиданно взбодрившись, объявил: — Тогда, друзья мои, я действительно знаю кое-кого. Жильё она не сдаёт, то есть чтобы специально этим заниматься, однако владеет целым огромным домом, и дом её расточительно пустует, — на этих словах Кори обиженно фыркнул и недовольно поджал губы: он и сам являлся в точности таким же нерадивым домовладельцем, у которого жилплощади простаивало столько, что хватило бы расселить всех приезжих сокурсников с бывшей учебы; впрочем, Джергори фырканье и гримасы не заметил и продолжал с воодушевлением говорить: — К счастью, никаких приживал в её доме не водится — Макаца тщательно за этим следит. Настолько тщательно, что… Впрочем, вы и сами всё поймете, когда её увидите. Идёмте! Отведу вас к ней. Вот только тварюге своей задам корм…       С этими словами он обреченно поплелся в угол, где сидела и пучила глаза вечно голодная тушканожаба.

❂ ❂ ❂

      Город с другой стороны реки ничуть не изменился с тех пор, как Кори не повезло угодить сюда в одиночку и побегать по здешним улицам сперва от гуасы, а потом и от хентилихи. Джергори не врал: туман действительно щедро расстилался под ногами коварным ватным ковром, где что-то беспрестанно шмыгало и мельтешило. Иногда Кори чувствовал, как это «что-то» касается его ноги, в ужасе дергался и отшатывался, прижимаясь теснее к Микелю — ревнивая рука лузитанца в этот миг крепче сжималась на его плечах, — но ничего не происходило, невидимое существо из тумана исчезало так же внезапно, как и появлялось, и снова только отзвук шагов, рикошетящий от сырой брусчатки, сопровождал их след в след.       Ночь, разлитая по всему иномирью, плескалась гнилым молоком, еще три века назад скисшим до трупной синевы, а осень, плавно и незаметно переходящая в неуловимую и эфемерную южную зиму, сгущала и без того темные краски. Намокшие от проливающегося изо дня в день дождя фасады домов набрякли, как губка, и пастельные оттенки, присущие им в дневное время, сменились однообразной серой палитрой. Вся листва в Мураме прежде времени опала, превратившись в бурый перегной; редкие голые деревца с морщинистой шкурой, попадающиеся на пути, хищно вскидывали корявые лапы ветвей, словно хотели ухватить какую-нибудь птицу, беспечно пролетающую мимо, и озлобленно сжимать в клетке кулака до тех пор, покуда из раздавленного тельца не брызнет кровавый сок.       — Здесь осторожнее, друзья, — то и дело предупреждал Джергори, вышагивающий чуть впереди их небольшой компании, подбирая полы безразмерного мешковатого плаща, похожего на моряцкий бушлат, в который закутался перед выходом из кузницы. — Ни в коем случае не наступайте! Перешагните здесь!       Кори собирался уже сделать, не глядя, широченный шаг, но почувствовал, как руки Микеля обвивают его поперек груди, подхватывая под мышки, и легко переносят через неведомое препятствие: сам лузитанец прошел по воздуху в полуметре от земли, а затем, когда опасность миновала, опустил юношу обратно на мостовую.       — Что там? Что это было? — спросил не успевший даже толком перепугаться Амстелл, часто оборачиваясь назад, но туман поздней осенью стелился так плотно, что ничего не получалось разобрать, только доносилось из-за спины мягкое журчания ручья.       — О, здесь проживает один очень маститый брухо, — быстро отозвался Джергори, как и большинство местных жителей, всегда охочий поболтать. — У него обширная клиентура не только на этой стороне, но даже из самого Дворца иногда кого-нибудь да присылают к нему тайком. Именно тайком, они же ни в жизнь не признают, что пользуются услугами таких вот отбросов, какие обитают здесь у нас… Во Дворце держат жуткого зверя, зовущегося Бегемотом, и для этого Бегемота регулярно что-то требуется, чего Зилар и его хвалёные зельевары делать не умеют. Сами они, конечно, не пойдут, присылают прислужников-дуэнде, но мы-то знаем, кто, от кого и зачем: слухи здесь разносятся быстрее молнии. Так вот, брухо варит разное, иногда — чрезвычайно смертоносное. Будет достаточно подошву промочить, а потом по неосторожности ее коснуться, и всё… Постарайтесь не отставать, друзья! Нам еще далековато идти, а места у нас неспокойные.       Сам йейл обуви не носил, копытца его звонко цокали по мостовой, отбивая полуночную чечётку, и для него самого отравленные ручьи посреди города наверняка представляли особенную угрозу, однако он с будничным видом вышагивал впереди: долговязый, рогатый, в длиннополой накидке — ни дать ни взять заблудившийся Крампус, прежде времени сошедший с адвентскаленедра.       Фонари на этой стороне реки практически не зажигались, и городские улицы тонули в черноте угольной шахты. Только редкие лужи, отражающие лунный свет, дарили скудное зеркальное освещение. Луна сцеживала на инфернальный Порту свой собственный сорт яда, заставляя бугрящуюся калсаду поблескивать зеленоватыми мистическими искрами, а оконные стекла — отражать тени столетних призраков.       Пройдя в напряженной тишине пару кварталов, но так никого и не встретив, они свернули на довольно широкую аллею, обсаженную с двух сторон узловатыми вязами. Через равные промежутки под деревьями стояли старенькие обшарпанные скамейки; все они пустовали, кроме одной.       На ней кто-то сидел, закутавшись в шинель; издали не было видно лица, и казалось, будто это случайный старик-прохожий присел отдохнуть, да не заметил, как уснул. Ничего особенного он из себя как будто бы не представлял, этот одинокий ночной бродяга, но Кори почему-то прострелило грудь недобрым холодком.       Йейл Джергори, едва ступив на аллею и тоже увидев сидящего на скамье незнакомца, вдруг замер как вкопанный и попятился.       — Уходим, — сдавленным шепотом велел он, и голос звучал так, словно встреча эта до полусмерти его встревожила. — Быстро, быстро! Не делайте резких движений! Отступайте тихонько!       Напуганный и его словами, и своими собственными ощущениями, Кори попятился, молясь о том, чтобы ни за что не зацепиться ненароком и не споткнуться. С каждым шагом раздавались нечаянные шорохи, но незнакомец в шинели продолжал спокойненько сидеть на своем месте, не шевелясь и не поднимая головы; в какой-то миг даже показалось, что никакой головы у него вообще нет, да и самого незнакомца нет тоже, а посреди аллеи находится одна лишь ничейная пустая шинель…       На плечо Амстеллу опустилась рука лузитанца, успокоительно стискивая, и он немного расслабился. Променад со скамейками скрылся из виду, когда они втроем возвратились обратно на тесную улочку, с которой свернули к аллее, и тогда юноша спросил, переводя взгляд с Микеля на Джергори:       — Кто это был?       — Безликий Сторож, — первым отозвался Микель. И прибавил: — Он не особо опасен, но мог бы нас задержать и изрядно потратить нервы.       — Тебе, конечно, не особо опасен, amigo, — проблеял Джергори, неуютно ежась и нервно подмигивая левым глазом. — Я вообще не знаю, есть ли тут хоть кто-нибудь, по-настоящему опасный для тебя. Если бы я умел вот так растворяться, когда мне нужно!.. Или подниматься на любую высоту, не прикладывая к этому особых усилий!       — Да что за Безликий Сторож? Кто это такой? — перебил его жалобы Кори. — И почему мы тогда продолжаем здесь стоять? Что, если он нас услышит и сам сюда явится?       — Нет-нет, jovem senhor, — поспешно замахал руками Джергори. — Об этом можете не переживать: сам он сюда не пойдет. Где сел — там и будет сидеть до самого рассвета. Безликий Сторож появляется всегда только в безлюдном месте, поэтому опасаться, что он застанет вас врасплох, не стоит. Но вот если вы сами на него случайно натолкнетесь… Вот тогда плохо дело.       — И что будет? Что он сделает? — продолжал допытываться Кори, часто оглядываясь даже после того, как они стронулись с места и снова куда-то пошли — очевидно, искать обходной путь.       — Сторож охраняет то место, где объявился. Кажется, он обитает только здесь, на этой стороне реки — поправь меня, amigo, если я ошибаюсь, — дождавшись от Микеля согласного кивка, он повел свою речь дальше: — Так вот, jovem senhor, если вы по незнанию или по дерзости вздумаете пройтись по его территории, Сторож сразу же это заметит. Нам с вами несказанно повезло: кажется, он смотрел в другую сторону.       — Мне показалось, что у него и глаз-то нет, — проворчал Кори. — И лица. И вообще там как будто одно пустое пальто лежало…       — Как раз поэтому, meu céu, его и называют Безликим, — вклинился Микель, с присущей ему беспечной бравадой закуривая сигарету, но Кори от запаха табачного дымка стало почему-то сильно спокойнее, на сердце потеплело: в этой, забытой не только Богом, но даже и Дьяволом, части потустороннего города всё ощущалось настолько неживым, что самое малое и незначительное проявление жизни в ней принималось как праздник. — У него нет собственной личности. А иные даже утверждают, что и самого его не существует тоже, и, быть может, они не так уж и неправы. Доподлинно известно только одно: если повстречался со Сторожем, опасайся его шинели.       — Всё так, всё верно, — подхватил Джергори, тоже включаясь в разговор — оба они, и йейл, и лузитанец, были настолько говорливы, что Кори оставалось только молча переключать внимание с одного собеседника на другого, но вставить хоть слово у него не оставалось практически никакой возможности. — Тех редких несчастных, кому не повезло столкнуться с Безликим Сторожем, к рассвету или следующей полуночью находили мертвыми, завернутыми в шинель. Сама шинель выглядела очень ветхой, прямо в прах рассыпающейся, таким же был и запеленатый в нее труп. К тому же, жертва всегда оказывалась освежёванной. Всё это выглядело так, будто Безликий Сторож сдал пост, а тот, кому он передал свою смену, должен был лишиться собственной шкуры, чтобы с его шинелью срастись…       Кори от услышанного передёрнуло.       — Ну и дерьмо, — выругался он и обиженно покосился на Микеля: — И ты утверждаешь, что он не опасен?       — Нисколько, bebê, — мягко улыбнулся Микель Тадеуш. — На открытом пространстве, пока я рядом с тобой, он не представляет ни малейшей угрозы. Но, конечно, остерегайся его, если… Если вдруг окажешься здесь в одиночку, — мрачно закончил он, по нечаянности ломая пополам едва раскуренную сигарету и отряхивая табачное крошево с рук, отчего перстни на пальцах глухо звякнули. — Чего мне, понятное дело, очень бы не хотелось. Но… Мы потому и идем снимать жильё, что я слишком хорошо понимаю, мой мальчик: такая ситуация более чем возможна. Если вдруг тебе придется отправиться на эту сторону одному, первым делом обратись к Джергори. Мне будет спокойнее, если тебе не придется вслепую плутать по здешним лабиринтам.       — Я буду рад вас проводить, jovem senhor! — тут же подхватил йейл, и Кори с грустью подумал, что Джергори его добродушие однажды погубит: приютил жрущую железо и плюющуюся огнем тушканожабу, добровольно вызвался в проводники по таким опасным местам…       — Спасибо, Джергори, — только и сказал он вслух, внутренне же уповая на то, что прибегать к посторонней помощи все-таки не придется.       Раз аллеей пройти не удалось, они снова стали пробираться через паутину тесных улочек, задавленных между фасадами жилых домов и винных складов, что возвышались, как фортовые укрепления, и чем дальше отходили от берега Дору, тем оживленнее вокруг становилось. Правда, оживление это Амстелла не радовало, а скорее настораживало, и он предпочел бы продолжать путь в пустынной тишине. Стояли распахнутыми двери непонятных заведений, подле которых дежурили заправскими вышибалами недорощенные хентилы, куда мельче, чем тот, который толкал трамвай на привычной стороне инфернального города, но все равно достаточно внушительные, на две головы выше самого высокого человека и вдвое же шире в плечах. Из дверей доносился гул и тянулся удушливый дым, в котором интуитивно угадывалась раскуренная наркотическая трава пополам с благовонием; был ли то очередной бордель, инфернальный бар или просто какой-нибудь многофункциональный притон — Кори не знал, однако вместе с угаром из распахнутого входа всегда сочилась такая первосортная чернота, что хотелось миновать его как можно скорее.       Вместе с Джергори они благополучно обошли все эти двери стороной, и тут же натолкнулись на пьяную драку пятерых карликов, что-то не поделивших между собой прямо посреди дороги. Карлики гортанно орали и лупили один другого крошечными кулачками, попутно разрывая на части предмет раздора. Когда же Микель, не удосужившись обойти этот склочный клубок, едва не наступил на одного из них, карлики опомнились и бросились врассыпную, а на мостовой остался валяться помятый и неопрятный пушистый комок, который они еще недавно яростно выдирали друг у дружки из рук. Как только комок осознал, что его больше не тягают в разные стороны, он распахнул круглые плошки глаз, выпустил из-под шерсти множество лап и быстро-быстро потрусил прочь, переливаясь всеми оттенками турмалина там, где еще осталась целёхонькой шерсть.       …Шли вдоль пышных фасадов дорогих особняков, наглухо запертых и забранных стальными решетками, но обжитых, о чем свидетельствовали уютные огоньки свечей, теплящиеся за матовыми стеклами. К одному из таких богатых домов подъехал позолоченный экипаж, запряженный четверкой вороных лошадей с пылающими красными угольями зрачками. Лошади били копытами по брусчатке, высекая каменную крошку, и нетерпеливо выдыхали дым, пока кучер с величайшей осторожностью заводил их в распахнутые ворота, а выбравшийся из кареты дородный господин в длиннополой винной мантии и маске тем временем стоял рядом и самолично следил, чтобы никто не просочился внутрь.       Шли, и гораздо чаще, через нищие фавелы, где множество пар голодных глаз провожали их недобрыми взглядами, словно в чем-то подозревая, где от брусчатки разило помоями, а из раскрытых окон пахло крутым бульоном из подтухшего, а то и вовсе гнилого, мясца. Здешние обитатели, невзирая на обилие бесхозных домов — и даже как будто бы этих домов заочно опасаясь, — плотно набивались в квартирки нижних этажей, занимая целым семейством всего одну комнату, а самых юных представителей этих семейств по причине вопиющей тесноты выставляли на улицу «погулять». Джергори целеустремленно шагал вперед, не обращая ни на кого внимания, а с иными — видимо, из числа клиентов, — даже здоровался, Микель же встречал интерес местных жителей к своей персоне с отменным равнодушием и рассеянно курил, обнимая Кори за талию свободной рукой, и только сам Кори ощущал себя до крайности нервно и неуютно, оказавшись в самом сердце инфернального гетто. Ему поневоле вспомнились ранние годы во Франции — ровно так же вели себя и его товарищи по сиротству, когда их после классов отправляли поиграть в приютском саду: сбивались в агрессивные стайки, затевали беспричинные драки и всеми доступными способами искали себе неприятностей, вот только здешние детки-из-клетки, в отличие от достаточно безобидных детдомовских отпрысков, угрозу представляли нешуточную.       К счастью, трущобы вскоре закончились, трое путников обогнули небольшую забегаловку на выходе из крысиного переулка, где псоглавые диаблеро за скособоченным столом печально глодали огромную берцовую кость — кажется, коровью, — и оказались у подножья многоярусного холма. На каждом его ярусе-плато притулился белёный домишко с излюбленной португальцами терракотовой черепичной чешуей на кровле, а посередке, надрезая склон холма неровными стежками ступеней, виднелась тропинка.       — Вот мы и добрались, друзья, — объявил Джергори. — Осталось только подняться наверх. Макаца живет почти на самом верху.       Отыскав начало тропы, они начали подъем по крошащейся из-под ног лестнице. Продвигались медленно: впереди шел йейл, и его копытам приходилось нелегко на сыпучих камнях, кое-где давно истолчённых в прах и песочную пыль. По обеим сторонам от тропы рос густой маквис и тёрн, стоял стеной пожухший бурьян, а шипастые ветки и тонкие стебли оплетал неводом засохший вьюнок. К зиме заросли сделались по-особенному недружелюбными и колючими, и там, где проход сужался, оставляли на болоньевой куртке Амстелла царапины, а у йейла даже ухитрялись вырывать прядки жесткой белой шерсти.       Когда Кори уже устал считать оставленные за спиной ступени и лестничные пролеты, тропа неожиданно вывела их на первое плато, к наглухо запертым железным воротам. Сквозь кованую узорную ограду можно было разглядеть мрачный готический особняк, синевато-серый от старости и дождей. Его окружал сад, где преобладали пихты, туи и кусты роз, и сизая хвоя перемежалась почерневшими к зиме, ровно в одночасье погибшими от заморозков трупиками розовых соцветий. Сам особняк отсюда казался неживым, в его высоких стрельчатых окнах плавала мутноватая темнота, и в неухоженном саду тоже царило безмолвие, только ветер изредка с оглушительным шорохом катил по плиточным дорожкам сухие отмершие листья.       — Идёмте, — поторопил спутников йейл. — Не стоит здесь задерживаться.       — Почему? — часто оглядываясь через плечо, с любопытством спросил Кори, едва они ступили на следующий лестничный марш, уводящий их от особняка дальше вверх. — Что с тем местом не так?       — Там все умерли, — пояснил йейл, помолчал с секунду и загадочно прибавил: — И продолжают умирать до сих пор.       — Как это? — не понял Кори, в задумчивости наморщив лоб, но в тот же миг позади раздался протяжный стон, настолько жуткий, что юношу обдало стынью с головы до пят.       Стон оборвался так же неожиданно, как прозвучал, ненадолго всё стихло настолько, что снова стало слышно проделки ветра, но затем стон повторился, и на сей раз сомнений быть уже не могло: он доносился прямиком из особняка. Даже приглушенный толщей стен, этот стон все равно оставался пронзительным и истошным: кто-то выл и скулил там так, словно ему заживо вспарывали живот, медленно вытаскивали кишки и раскладывали перед затуманенным предсмертной агонией взором пентаграммой на мраморном полу.       — Идем быстрее, — не став ни о чем больше спрашивать, Кори сам уже поторопил нерасторопного йейла. Даже несмотря на то, что Микель шел последним, замыкая их троицу, от криков в особняке между лопатками начинало зудеть, будто кто-то царапал спину незримым когтём, а на душе становилось страшно, тоскливо и дурно.       Крики еще долго разносились эхом над склонами, пока тропинка не нарисовала петлю, обогнув таким образом холм и выведя путников на противоположную сторону. Там она внезапно оборвалась на небольшой лужайке, поросшей неувядающей зелёной травой, и стало ясно, что подъем окончился. Прямо впереди возвышалось немного странное сооружение: с желтоватыми стенами из песчаного камня, с пологой крышей, покрытой бурой черепицей, и с небольшими оконцами по всему периметру каждого из этажей. Этажей же у него было аж целых пять, и на каждом имелся широкий, сильно выступающий из фасада балкон с низеньким ограждением из темного дерева; чем-то эта постройка напоминала традиционную японскую матию с присущей ей морёной дряхлостью, бумажными занавесями-васи и раздвижными дверями-сёдзи, но сходство это было легковесное и отдалённое.       Постройку защищало оградительное кольцо стальной решетки, почти в точности как у проклятого особняка ярусом ниже, хоть и ковка здесь была рангом попроще, не такой ажурной и витиеватой. На калитке висел громоздкий дверной кнокер-химера со львиной головой — Кори распознал его сущность еще прежде, чем Джергори успел взяться за кольцо и пару раз постучать, сообщая хозяевам о визите, а голова — раскрыть пасть и утробно прорычать, тоже сигнализируя о вторжении.       На короткое время заступила тишина, прерываемая только отдаленными стихающими стонами тех несчастных, которые из ночи в ночь заново умирали в запертом готическом за́мке, а затем во дворе раздались торопливые мелкие шажочки и вспыхнул желтый огонёк.       Сквозь редкие прутья решетки Кори увидел, как какой-то небольшой неопрятный человечек в помятом красном колпаке семенит им навстречу; приглядевшись, юноша понял, что это прислужник-дуэнде. Вид у дуэнде был зашуганный, а лицо — старческим и настолько морщинистым, будто его пожевала корова; в руке он держал фонарь-лантерн со свечой внутри, которым освещал плиточную дорожку перед собой. Сполохи свечного пламени озаряли попеременно то расколотые куски гранита под его ногами, то увядшую до черноты розмариновую листву ершистого каллистемона и полысевшие узловатые ветви инжира.       Добравшись до калитки, дуэнде упер одну коротенькую ручонку кулаком в бок, а другую, с фонарем, поднял повыше над собой; чуть склонил голову набок и принялся рассматривать незваных гостей.       Тогда Джергори выступил вперед и что-то произнес на местном языке; неизвестно, что именно он сказал, но его спокойная журчащая речь особого впечатления на дуэнде не произвела — вместо того, чтобы поприветствовать их или хотя бы успокоиться, он нервно вздрогнул, поежился и поплелся обратно к дому, бубня себе что-то под нос.       — Что не так? — снова переводя взгляд с Микеля на Джергори и обратно — даже если последний и откажется объяснять, первый-то уж наверняка даст ответы на любые вопросы, — спросил взволновавшийся Амстелл. — Что ему не понравилось? Джергори, что ты ему сказал?       — О, сеньор, всё в порядке, — заверил юношу йейл. — Это Гаткси. Он всегда такой. Я просил его передать Макаце, что мы пришли по делу, но, видите ли, здесь не любят гостей… Оно и понятно, у нас их никто не любит… В общем, не берите в голову. Сейчас он вернется и нас впустит.       Кузнец не обманул: буквально через минуту дуэнде возвратился в еще более худом, ворчливом и склочном расположении духа, чем был до этого. Недовольным жестом отпер он калитку и с раздраженным лязгом захлопнул её за спинами вошедших, а после повёл их по садовой дорожке, семеня чуть впереди и всё так же исправно неся в руке свой бессменный фонарь.       Тропинка недолго попетляла между клумб и кустов и вывела их к невысокой белокаменной веранде с двумя колоннами по обеим сторонам от входа и массивной двустворчатой дверью из тёмного дерева. Гаткси с изумительной для своего роста резвостью вбежал по ступеням, приоткрыл перед гостями одну створку — не распахнул, а именно приоткрыл, чтобы едва протиснуться в получившуюся щель, — и ни единого отсвета живого огня не озарило крыльцо: там было так же темно, как и в укутанном инфернальной ночью саду.       Джергори первым вошел в дом, Микель же, видя, что Кори нервничает, проход вообще проигнорировал и просочился сквозь древесину, после чего подал своему спутнику руку уже изнутри. Тогда и Амстелл переступил наконец порог этой тёмной обители, а домовой проворно запер за ними дверь.       И стоило только им очутиться в холле, озаренном одним лишь жалким фонарем в руке дуэнде, как что-то косматое и лохматое налетело на дверь, растолкав гостей и обдав крепким духом шерстяной пряжи и нестираного тряпья. Произошло это так неожиданно и быстро, что Кори инстинктивно отшатнулся, потерял равновесие, зацепился пяткой за край расстеленного на полу ковра и наверняка бы упал, не подхвати его вовремя подоспевший Микель.       Всклокоченное существо что-то невнятно пробасило, развернулось к гостям, продолжая прижимать своим телом дверь, и оказалось всклокоченной женщиной, высокой и крупной в кости, с копной нечёсаных длинных волос, в старомодном пышном платье с рукавами-буф и широкими кружевными манжетами, почти полностью закрывающими кисти. Лицо её хранило печать безумия высочайшей пробы, а выпученные глаза таращились на вошедших с ужасом и недоверием.       — Друзья мои, это Макаца, — торопливо произнес Джергори: ситуация явно выходила из-под контроля, и теперь даже он начинал несколько беспокоиться. — Макаца очень ревностно охраняет границы своих владений…       Он произнес что-то на местном языке, и тогда дама, привалившаяся к двери, чуть расслабилась, а с лица её сошло нервное напряжение; впрочем, выражение безумия никуда не делось.       — Закрывайте! Не пускайте никого! — на ломаном португальском произнесла она, обращаясь к гостям, а затем подозвала дуэнде: — Гаткси!       Домовой быстренько подбежал к хозяйке, бросив фонарь на полу посреди прихожей, и пока Макаца долго и нудно давала ему какие-то поручения, а он терпеливо и безропотно ее выслушивал, Кори смог немного оглядеться вокруг.       Помещение, где они находились, оказалось небольшим, довольно тесным и походило на длинный коридор, уводящий дальше вглубь дома. Впереди всё заволакивала кромешная темнота, но здесь, на пятачке пролитого фонарем света, юноша смог различить под ногами старые рассохшиеся половицы, прикрытые затертым индийским ковром с симметричными узорами, а вдоль стен — большие вазы с искусственными букетами: цветы в них были пыльными, а сами сосуды — в черной сетке глубоких трещин. Воды в них, ясное дело, не наливали за ненадобностью, а потому они могли служить своей владелице, покуда не рассыпятся в прах, и создавать сомнительный стариковский уют.       Но самым любопытным здесь были стены.       Теряющиеся в ветоши теней, они хранили на себе гипсовые слепки чьих-то лиц, в инфернальной темени похожие на отбеленные черепа, и лица эти, точно маски античного театра, выражали всевозможные эмоции, всё их многообразие: от печали до веселья, от ехидства до презрения, от восторга и до ужаса. Вдоль стены вела наверх лестница, и Макаца, закончив инструктировать домового и взявшись за ее перила, жестом дала знак гостям следовать за ней.       Пока поднимались, их неотступно сопровождали маски, и порой Кори начинало казаться, что выражения лепных ликов неуловимо меняются, и что какая-нибудь гипсовая морда, еще секунду назад глядевшая на тебя с улыбкой, в секунду следующую взирает уже с задумчивостью, а еще чуть позже — и вовсе с недовольством…       — Комнаты я никому не сдаю, — медленно говорила Макаца, с трудом подбирая слова: видно, современный португальский на этой стороне реки был совсем не в ходу. — Но перед Джергори я в долгу: он выковал мне все замки́ и засовы, а их у меня много, так много! Нужно на каждую дверь. Иногда даже денег не хватало, а Джергори все равно не отказывал. И я не откажу.       — Мы вам заплатим, — поспешил заверить ее Кори.       — Хорошо, хорошо, — ничуть не воодушевившись при упоминании денег и будто бы даже не обратив на его слова внимания, кивнула Макаца. — Главное — запирайте двери! И не пускайте никого! Это самое главное. Гаткси следит, но он уже старый и с трудом справляется со своей работой.       Одолев два лестничных пролёта, их небольшая группа остановилась на площадке первого этажа. Здесь было точно так же темно, как и везде в этом огромном жутковатом особняке, и Кори уже начинало казаться — должно быть, небезосновательно, — что хозяйка намеренно не зажигает света в комнатах, чтобы на него не сползлись какие-нибудь неприюченные тварюжки, коих снаружи водилось с избытком. Гаткси подоспел, поднял повыше фонарь, до сих пор остающийся единственным источником освещения, и стало видно длинный узкий коридор, тянущийся в обе стороны от лестницы, с дощатым полом, где зияли, будто углём очерченные, щели меж половиц, и с неизменными гипсовыми масками на каждой из стен.       Маски неотступно сопровождали, куда бы здесь ни пошел и какое бы крыло ни выбрал; сощурившись, Макаца удрученно покачала головой и со словами: «Этот этаж не подойдет, вы им не понравились» — двинулась дальше, грузно карабкаясь по скрипящим под каждым шагом ступеням.       Окинув напоследок встревоженным взглядом гипсовые слепки в коридорах второго яруса и убедившись, что те действительно все как один скорчили недобрые гримасы — но, быть может, неизвестный скульптор их такими и вылепил изначально, и хозяйка просто была сумасшедшей? — Кори внутренне поёжился и вместе с хранящими молчание Микелем и Джергори отправился за Макацей следом.       Следующий этаж встретил их веселящимися и кривляющимися мордами.       Макаца замерла ненадолго, Гаткси снова приподнял фонарь, услужливо озаряя скупым светом в точности такие же двойники-коридоры, испещренные гипсовыми слепками, и только тут Кори Амстелл, приглядевшись, понял, что эти слепки вовсе не были развешаны по стенам — они росли на них, как грибы-поганки на стволе какого-нибудь дряхлого подгнивающего дерева.       — Тут уже получше, — проговорила Макаца, чуть колеблясь. — Хотя я бы не стала вас селить в одной из здешних комнат. Кажется, они собираются безобразничать. Им скучно — вон как гостям обрадовались! Ну уж нет… пойдемте-ка выше, дальше…       Кори подмывало спросить — а что, собственно, могли сделать эти несчастные белые морды, если они, судя по всему, даже говорить-то не умели? — но он предпочел благоразумно промолчать: такое соседство нервировало в любом случае, и ему не хотелось, чтобы хозяйка передумала и решила выделить им комнату на этом ярусе, среди язвительно жмурящих прорези глаз и похабно склабящихся рож.       Когда они поднялись на третий этаж, юноша уже начал испытывать некоторое беспокойство: он не помнил, сколько всего имелось этажей в доме, но их явно было отнюдь не бесконечное количество, и где-то там поджидали чердак с крышей, куда вселяться хотелось меньше всего. Стало очевидно, что настоящие хозяева в особняке — вот эти паскудные гипсовые изваяния, а вовсе не Макаца, раз она так беспрекословно им потакает и даже не думает их приструнить или хотя бы поспорить с ними, и если вдруг те на всех этажах забракуют гостей, то придется убираться восвояси.       Амстеллу пусть и не нравилось это место, но еще меньше хотелось искать какое-то другое: по крайней мере, Макаца ощущалась зашуганной и безобидной и не вызывала ни малейших подозрений, да и то рвение, с которым она защищала свою крепость от внешних вторжений, внушало некоторое глубинное спокойствие.       Впрочем, беспокоился он напрасно.       — Вот здесь я вас и поселю, — решительно объявила хозяйка, окинув внимательным взором оба коридора-крыла. — Эти к вам безразличны.       И действительно, выражение здешних гипсовых лиц оказалось на удивление… никаким.       Их белые черты хранили бесстрастность индейских вождей или буддийских монахов, и хотя первые обычно только притворялись, в отличие от последних, действительно отрекшихся от мирских эмоций и суеты, большой разницы, как подумалось Кори, это не имело: лишь бы не мешали жить.       Он пока сомневался, что станет часто сюда наведываться; он искренне надеялся разобраться со всем как можно быстрее, желательно — до того, как Янамари с Зиларом их найдут. Планов на будущее они с Микелем не строили, но в глубине души Амстеллу, конечно, хотелось куда-нибудь уехать из Порту — только по-настоящему уехать, с концами. Обустраиваться здесь, обзаводясь еще одним жильём — уже третьим, если брать в расчет квартиру лузитанца на Алиадуш, — он уж точно никак не предполагал.       Макаца твердым шагом отмерила половину коридора и замерла у одной из дверей; поразмыслив немного, она пробежалась по увесистой связке с ключами, словно по молитвенным чёткам, и безошибочно остановила пальцы на нужном из них. В замке скрипнуло, дверная створка отворилась, из помещения дохнуло затхлостью, пылью и турмалиновым звёздным светом…       Вопреки ожиданиям юноши, обстановка внутри оказалась уютной и отчасти даже сказочной: панорамное окно с выходом на балкон почти во всю стену, драпированные шторы из малахитового бархата, обрамляющие его по краям, узорчатый карниз из морёного дуба, перламутровые обои, переливающиеся под светом луны и посылающие в воздух сполохи бирюзовых искр, паркетный пол, старый, но целый. Слева от входа у самого окна — маленький письменный столик с пузатым бордовым абажуром, с томиками брошенных да позабытых на его столешнице книг и с пересохшей стеклянной чернильницей и лохматым гусиным пером; ближе к дверям — помпезный диван в королевском стиле ампир: с кручёными подлокотниками и изогнутыми ножками, с обивкой в узорах геральдических лилий, хоть и немного протёртой, но совершенно целой, без дыр и торчащих пружин. Справа пространство занимала небольшая двуспальная кровать с балдахином на четырех резных столбиках. Ткань балдахина была тяжёлой — не то гобеленовой, не то жаккардовой, — и по краям обшита кистями бахромы. На полу по центру комнаты лежал персидский ковер, достаточно пушистый, чтобы понять, что постелили его сюда относительно недавно — быть может, чтобы прикрыть что-то неприглядное на самом полу, потому что всё прочее убранство выглядело старым.       Комната была бы просто замечательной, если бы не вездесущие гипсовые слепки, щедро усеявшие стены здесь точно так же, как и в коридорах.       — Ну, как вам? — с нетерпением спросила Макаца, которой за проведённое с гостями время, кажется, успела прийтись по душе идея сдать в своем гигантском особняке кому-нибудь комнату. — Подойдет? Или вам две комнаты требуется?       — Нет, две не требуется, — откликнулся молчавший всё это время Микель. — Хватит и одной.       — Тогда располагайтесь, — кивнула Макаца. — Удобства на каждом этаже в конце коридора. Больше никого здесь нет, только я и Гаткси. Живите себе, но лучше не захаживайте лишний раз на те этажи, где вам не рады.       Микель скосил глаза на Кори, и тот еле заметно кивнул: желания неприкаянно шататься по особняку он не испытывал и, кроме обилия капризных гипсовых рож, всё остальное ему здесь действительно понравилось. Тогда было отсчитано несколько золотых эскудо в уплату за месяц вперед; Макаца долго и с удивлением разглядывала их у себя в ладони, будто раньше ей и в голову не приходило, что комнаты можно сдавать, да еще и получать от этого денежную выгоду, и Кори в этот момент увидел в ней себя со своим крылатым домиком.       — Только непременно всё закрывайте! — напоследок напомнила она, ссыпав золотые монеты в потайной карман, спрятанный среди складок пышных юбок. — Не пускайте сюда никого!       Кори с грустью покосился на балкон, куда мечтал выбраться, как только они с Микелем останутся наедине — вид с вершины холма на инфернальный город наверняка был потрясающий, — и удрученно спросил:       — Вы не пользуетесь балконами?       — Отчего же? — удивилась Макаца. — Пользуемся. Через балкон никто не зайдет, пользуйтесь и вы сколько пожелаете. Зайти можно только через двери, поэтому следите, чтобы они всегда были крепко заперты. — Вдруг лицо ее помрачнело, по нему пронеслась нервическая судорога, и оно исказилось, будто разбитое параличом. Она обхватила себя руками, выпучила глаза и затараторила, время от времени сбиваясь на родную речь, но даже так из немногочисленных португальских фраз можно было без труда понять, чего так страшится здешняя хозяйка: — Особняк внизу… Не запирали дверей. Беспечные! Однажды к ним кто-то пришел. Сам запер двери. Всю ночь до рассвета они кричали, да так страшно! Разве вы не слышали, пока сюда шли? Кричат… кричат до сих пор. Никогда не оставляйте открытыми двери, иначе я сама вас убью!       Пригрозив так, она черной тенью вышла из комнаты. Прошуршали напоследок юбки и стихли шаги на лестнице вместе с провожающим их скрипом рассохшейся древесины.       Кори, Микель и Джергори остались в комнате втроём.       — Вы её не бойтесь, jovem senhor, — поспешил успокоить юношу йейл. — Она на самом деле совершенно безобидная, просто очень боится. И её можно понять! Жил бы я в таком опасном месте — боялся бы тоже. Хорошо, что у меня на берегу в моей кузнице спокойно. Твари не любят близость воды, да и огонь не жалуют. Но чем дальше от реки, тем больше всякого недоброго можно встретить. Богатые дома — лакомый кусочек… Вот только Макаца отнюдь не богата. Дом достался ей в наследство, и если у других крупных домовладельцев в услужении всегда имеется хоть какой захудалый брухо, то у Макацы один старый дуэнде, да и тот еще не покинул её лишь из чувства долга и личной привязанности. Им ведь тоже, знаете ли, надо обязательно чем-то платить — молоком ли свежим, новой одёжкой, — а чем она может заплатить, когда сама едва сводит концы с концами? Все её средства уходят на то, чтобы чинить замки — а твари их расшатывают и ломают. Тварям ни отдыхать не надо, ни есть, ни спать… Они не устают и в деньгах, чтобы разломать замок, не нуждаются — на всё у них хватает собственных сил… — Опомнившись, он вздрогнул и посмотрел за окно, где ночь понемногу начинала сгущаться той особой смолистой чернотой, какая всегда предшествует рассвету. — Ох, и заболтался же я с вами тут! А там моя зверюга, наверное, уже сожрала всё железо! Мне лучше поторопиться, amigos! Прошу меня простить!       Приняв благодарности и откланявшись, йейл отправился вслед за Макацей, и цокот его копыт точно также пробежался по лестнице угасающей чечеткой.       Когда посторонние ушли, Кори немного опустил напряженные плечи. Еще раз окинул доставшееся им жильё беглым взглядом, успел поймать десятки оттенков легковесных эмоций, промелькнувших на гипсовых лицах, обернулся к Микелю и спросил:       — Ты не знаешь, что это такое? Что за дом такой у неё? Никогда не видел ничего подобного.       — Признаться, и я тоже ни с чем похожим не сталкивался, Príncipe, — медленно отозвался лузитанец, приблизившись к свободной от мебели стене и внимательно, с толикой любопытства изучая один, довольно вертлявый на черты, слепок. — Но мне кажется, это тоже дом-голем. Не совсем такой, как твой… — Живоглот? кажется, так ты его называешь?.. — не совсем как он, и не совсем как Дворец. Частично живой: из живого в нем только эти гипсовые лица, а всё остальное — обыкновенный мёртвый материал. Для чего они служат, мне не ясно. Ясно здесь лишь одно: в них содержится душа этого дома.       — А тот кошмарный особняк, который мы видели, пока поднимались сюда? — не унимался Амстелл: слишком много вопросов у него накопилось за эту утомительную ночь, и он опустился на краешек кровати, приготовившись слушать. Отвёл одной рукой загородивший обзор бахромчатый край балдахина, а второй — уперся в пышную перину, чуть откинувшись, чтобы удобнее было смотреть на лузитанца.       — Тот особняк, meu céu — яркий пример того, что бывает, когда в жилище пробираются посторонние, — тут же отреагировал на его вопрос Микель, утратив всякий интерес к гипсовому паяцу и возвращаясь обратно к юноше. Остановился напротив, буквально в шаге от ложа, и вальяжно спустил с плеч мешковатое пальто, отчего у Кори дыхание застряло где-то поперек горла, а грудь начала потихоньку заполняться волнительным предвкушением. Мужчина меж тем продолжал говорить, высвобождая руки из рукавов: — Твой дом мог бы легко превратиться в его подобие, если бы мы вовремя не изловили и не уничтожили тогда Зомбру.       — Она так переживает за двери, а на балконы разрешила выходить, — засомневался Кори, покосившись на переливающееся турмалиновой смородиной небо за окном. — Ничего не понимаю… По-моему, она просто чокнутая.       — Балконы могут быть зачарованы, — возразил Микель Тадеуш. — И этого вполне достаточно. Но с дверьми, meu céu, подобный фокус не сработает. Через них постоянно кто-нибудь входит и выходит, и чары неизбежно ветшают и разрушаются. Незваным гостям же требуется либо личное приглашение… либо дверь нараспашку, одно из двух. Есть разные категории тварей: некоторые из них не могут переступить порог, пока ты сам им не разрешишь, другие спокойно вторгаются в чужое жилище, если хозяева достаточно беспечны и не запирают замко́в, а третьи… Третьи так и вовсе пытаются всеми силами проникнуть в чужой дом и выискивают для этого всевозможные лазейки… Но, помилуй, menino, неужели это действительно то, за чем ты хотел бы провести остаток ночи? Разговор получится довольно скучным, да и, по большему счёту, все эти правила тебе наверняка известны и без меня.       Пальто с шерстяным шелестом осело на пол, а Микель, склонившись над Амстеллом, на излёте последних слов коснулся его губ своими и сразу же углубил поцелуй, с жадностью толкаясь языком в его рот. Жесткие и чуть шершавые пальцы обхватили лицо юноши, с величайшей бережностью огладили его нежные щеки, обвели контур подбородка и линию шеи, а затем опустились на плечи и мягко, но властно надавили, опрокидывая на кровать.       Постель под Амстеллом не спружинила, как это бывало обычно, а примялась, будто пышный снеговой сугроб, и стало ясно, что матраса как такового здесь нет, зато вместо него постелено несколько слоёв пуховых одеял. Утонув в провалистых тряпках, густо пропахших нафталином и эссенцией прошлогодних осенних листьев, Кори немного развеселился и беспомощно вскинул руки, чтобы обхватить навалившегося на него мужчину. Перины смялись в один неопрятный ком, попытались сомкнуться над ними этаким дутым мешком, но на это их длины не хватило, и они оба остались в них бестолково лежать, будто пойманные в большую меховую лапу тряпичного кота.       — Черт… — поняв, что задыхается в обилии пыльных одеял и простыней, Кори забарахтался, выполз из-под приподнявшегося Микеля, кое-как встал на четвереньки и, с трудом балансируя на этом слоёном пудинге, недовольно произнес: — Да как здесь спать-то? Я уж не говорю о том, чтобы трахаться…       — Полагаю, мы просто не будем ей пользоваться для последнего, — отозвался лузитанец, поднимаясь с кровати и галантно подавая руку застывшему в очень двусмысленной позе юноше. — Что же до первого, то я считаю это занятие большим расточительством: ночь и так непростительно коротка, menino, чтобы тратить её еще и на сон, хотя, справедливости ради, иные здесь только и делают, что спят, понемногу уходя в летаргию и зарастая повиликой да паутиной.       Кори руку принял, выбрался из перин следом за Микелем и был отведен им к стоящему у самой двери помпезно-королевскому дивану. Лузитанец мягко и ласково подвел юношу к боковине дивана, а затем вдруг резко толкнул, надавив раскрытой пятерней на грудь. Потеряв равновесие от этого тычка, Кори инстинктивно подался назад, где его поджидал кручёный подлокотник. Расчет Микеля оказался точным: подлокотник угодил аккурат под колени, подсек юноше ноги, и тот опрокинулся прямо на сиденье, с размаха рухнув на него спиной. Всё это было с ним проделано без нежностей, без даже тени намека на ласку, и Кори моментально догадался, что лузитанец всё еще хранит недавнюю ревность и злость. Та учтивость, с которой Микель Тадеуш вынужденно обращался с Кори Амстеллом в присутствии посторонних, пока речь шла о делах, растаяла без следа, и наружу снова проступила чёрная инфернальная желчь.       — Значит, meu céu, какой-то ничтожный человечек увлёкся тобой? — скаля зубы в обманчивой улыбке — он совсем не улыбался, и Кори это отчетливо чувствовал, — уточнил Тадеуш, возвращаясь к тому, с чего началась сегодня их сумбурная ночь. — Я, безусловно, в скором времени разыщу его, но сейчас не об этом… И что же, мне интересно знать, ты сам испытываешь по этому поводу?       — Ничего я не испытываю, — вскидывая руку и потирая затылок, занывший от удара об второй подлокотник, недовольно огрызнулся Амстелл. — Раздражение, вот что. У меня и без этого кретина куча проблем, так он еще добавил… Думаешь, это весело? Представь, что это за тобой какой-нибудь… увивается… бегает… а я… блядь, — переложив ситуацию в обратную сторону и осознав масштабы пожирающей мужчину ревности, он прикусил язык и затих, а Микель продолжал терпеливо молчать, не двигаясь с места и со вниманием взирая на юношу. Помявшись с несколько секунд, Кори задавленно признался: — Мне кажется, я бы убил тебя нахуй, если бы о таком узнал.       — Видишь, menino, — ласково отозвался лузитанец, и улыбка на его лице из откровенно-людоедской сделалась умеренно-змеиной, — а я, заметь, не собираюсь убивать тебя. Это ли не величайшее доверие с моей стороны? Я полностью тебе верю и прекрасно понимаю, кто является источником проблемы. Мы просто избавимся от этой проблемы, и дело с концом. Однако, когда ты пытаешься зачем-то этого неизвестного мне человечка защищать… вот тогда меня начинают обуревать нехорошие мысли и подозрения.       Логика и мораль инфернального Микеля Тадеуша были столь же безупречными, сколь и нежизнеспособными в родном мире Кори Амстелла; повоевав немного с совестью и в конце концов решив, что этой ночью они уж точно никого искать не пойдут, а к ночи следующей и бестолковый сокурсник в Мураму попасть уже не сможет (если вообще до следующей ночи доживет), да и лузитанец наверняка о случившемся позабудет, он махнул на всё рукой.       — Да и похуй как-то, — проговорил, неотрывно глядя Микелю прямо в сочащиеся желтолунным ядом глаза. — Делай что хочешь…       Закончил он на выдохе, еле слышно и уже совсем с иными эмоциями, погасив последние искры ревности в душе мужчины. Диван еле слышно скрипнул, когда лузитанец опустил на него одно колено аккурат юноше промеж ног, шелковая геральдическая ткань упруго натянулась, а Кори сполз чуть ниже, утыкаясь ягодицами в поджидающее его бедро. И пока руки Микеля торопливо расстегивали ширинку на своих и чужих брюках, пока стаскивали с Кори зауженную по эмо-моде чёрную джинсу, проводя по оголяющейся коже шероховатыми ладонями от ягодиц и до самых голеностопных косточек, сам юноша с некоторой нервозностью косился то вправо, то влево…       На стены, а если быть точнее — на гипсовые лики, понатыканные то там, то тут, где только можно по всему их периметру.       — Неужели тебя смущает, что они на нас смотрят? — осклабился Микель, перехватив взгляд Амстелла и без труда его расшифровав.       — Мне все равно! — лживо фыркнул тот и мотнул головой, будто норовистая лошадка, демонстрируя показное равнодушие.       — Мне тем более, — пожал плечами в ответ лузитанец, и его равнодушие звучало на порядок честнее: вот уж кому действительно не было ни малейшего дела до посторонних наблюдателей.       Если Микель Тадеуш из солнечного мира и проявлял некоторые эксгибиционистские наклонности, чем порой не на шутку Амстелла нервировал, то Микель Тадеуш инфернальный…       …Ничего такого как будто бы не проявлял, однако — Кори это отчетливо чувствовал, — в отличие от своей относительно адекватной дневной ипостаси, которая еще сохранила жалкие крупицы благовоспитанности, стеснения и здравого смысла, мог спокойно отыметь его на глазах у многотысячной толпы — при условии, конечно, что толпа им не угрожает, а просто смотрит.       Гипсовые морды-големы инфернальным Тадеушем и вовсе воспринимались за какую-нибудь домашнюю зверушку вроде кошки или собаки и уж подавно нисколько его не заботили, чего нельзя было сказать об Амстелле. Замечая, как те поворачиваются в их сторону, как в подвижных лепных чертах проявляется удивление, а чуть позже — и любопытство, юноша занервничал уже не на шутку, но пойти на попятную и сознаться, что да, их присутствие его смущает, он после своего гордого заявления никак не мог. Оставалось только отвести взгляд, отвернуться, прикрыть глаза — но даже тогда продолжать ощущать присутствие посторонней, не-живой и не-мертвой, сущности.       — Не переживай, menino, — прозвучал подле уха голос склонившегося над ним лузитанца, — я буду брать тебя так, что они нам позавидуют. И наверняка расстроятся, что у них ничего больше нет, кроме лиц.       Неприкрытая гривуазность, просквозившая в этих словах, довела Кори до состояния помидорной красноты и легкого удушья: на него неотрывно смотрели со всех сторон, с каждой стены — хорошо если не с потолка, — и воздуха от волнения катастрофически не хватало; полуголый, разложенный на шелковом диване, он еще никогда прежде не ощущал себя столь уязвимо, как сейчас.       Впрочем, попытайся он вырваться и прекратить это непотребство, инфернальный Микель вряд ли его бы выпустил, так что воли Амстелла в происходящем не было никакой. В тёмном особняке Макацы гипсовые изваяния обитали повсюду — на лестнице, в коридорах и комнатах, а может, даже в уборной, — и полноценного уединения здесь наверняка не существовало даже для самой хозяйки.       Рассудив так, Кори лишь смиренно потянулся к длинной ручке сумки-мессенджера, где лежала увесистая книга, и стал неуклюже пытаться избавиться от раздражающего аксессуара: сумка, когда он упал на диван, свесилась с края, и от этого косого перевеса понемногу начинала затекать и ныть спина в районе лопаток.       — Погоди, — беспомощно пробормотал он, — только сниму её… Не с ней же.       Микель терпеливо выждал, пока юноша стащит с себя сумку, а гипсовые големы, будто учуяв сочащуюся изнутри древнюю магию, как по команде замерли и неотрывно уставились на нее. Заметив их настораживающий интерес, мужчина отобрал сумку у Кори, когда тот уже собирался бросить ее на пол, и вместо этого поставил рядом, между ними и диванной спинкой.       — Мелкий народец, — пояснил он, поймав удивление на лице Амстелла. — Я бы не верил ни хозяйке, ни, тем паче, её слуге. Слуга всегда блюдёт хозяйские интересы, а эти големы не так просты, как кажутся на первый взгляд, и наверняка тоже присматривают за домом. Не стоит им ни доверять, ни показывать лишнего… Покажем им то, в чём все они вряд ли увидят для себя прок.       С этими словами он растянул едва не трескающиеся в уголках губы такой острой и хищной улыбкой, что у Кори снова перехватило дыхание в груди. Ладони лузитанца еще раз прошлись вверх-вниз по обнаженным ногам юноши, от бедер и до стоп, одаряя нетерпеливой жгучей лаской, а затем он вдруг подхватил их под колени и закинул себе на плечи, одновременно с этим склоняясь, наваливаясь и подминая под себя.       Кори знал, что в такой позиции проникновения всегда бывают особенно острыми и чувствительными, и от предвкушения чего-то жесткого — и, быть может, даже отчасти жестокого, — его захлестнуло волной возбуждения. Руки мужчины сдавили в крепких объятьях, подтащили еще ближе, и кровь прихлынула к голове Амстелла, когда он вынужденно сполз затылком с поддерживающего подлокотника на диванное сиденье.       В этот раз у них под рукой не нашлось ни смазки, ни оливкового масла, которым обыкновенно пользовался инфернальный Микель, чтобы облегчить соитие, а жалких капель слюны оказалось так мало, что Амстелл зашипел сквозь зубы от ослепительной режущей вспышки, когда в его тело протолкнулся эрегированный член. Боль сначала разлилась по промежности, а потом собралась в одну точку, где продолжила нарастать, распускаясь лаковым бутоном алого ликориса. Отчаянно нуждаясь в поддержке, он вскинул руки и ухватился Микелю за плечи, комкая до трескающейся ткани ему рубашку. На тонкой грани между удовольствием и раздирающим ощущением от чужого органа, вторгшегося в тело, Кори ненадолго позабыл даже о наблюдающих за ними големах: ритм вдоха-выдоха на секунду сбился, чтобы участиться и войти в резонанс с такими же частыми и совершенно не щадящими его фрикциями, лицо охватил горячечный ожог-румянец, блестящие влагой турмалиновые глаза спрятались за полуприкрывшими их веками; всё поплыло, и хоровод смеющихся, возмущенных, удивленных и растерянных гипсовых масок завертелся перед взором волчком, белой метелью мертвого города.       Руки инфернального лузитанца не умели дарить легковесной нежности и сминали с той же силой, с какой ваяет свое творение из податливой глины умелый скульптор, а губы, впивающиеся то в рот юноши, то в хрупкую косточку кадыка на белоснежной шее, то в бьющуюся под кожей яремную жилку, оставляли подкожные пятна горящей страсти.       Когда толчки из частых, но неглубоких, стали сильными и размашистыми, Кори закусил губы чуть ли не до крови — а может, и до неё: язык обдало еле уловимым солоноватым привкусом, — инстинктивно попытался податься назад, хоть чуточку отползти, и обычно не терпящий прекословия Тадеуш даже помог ему, позволив это проделать, но лишь для того, чтобы в конце маневра юноша оказался в самом углу дивана, зажатым у подлокотника и спинки. Острые и безжалостные проникновения раздирали воспаленную плоть, но хотя бы кривляющиеся морды на стенах отсюда не были видны, и Кори, задавленно выстанывающий, старающийся делать это как можно тише в чуждом ему доме, самую капельку расслабился. Как только это произошло, его моментально подхватило порочной волной наслаждения; та безжалостная грубость, с которой порой брал его Микель Тадеуш, когда ревновал или просто бывал на что-нибудь зол, Кори Амстеллу подспудно нравилась. Он потянулся выше, сплетая руки у Микеля на лопатках, подтаскивая его ближе и теснее, жалея, что нельзя прижаться грудью к груди из-за закинутых на плечи мужчины ног; в такой позе ему казалось, будто в него входит не член, а нож, раз за разом надрезающий чувствительную плоть.       Прерывистые стоны, вырывающиеся изо рта, рождались то от блаженства, то от боли, и губы Микеля ловили их, впиваясь в юношеские губы укусами-поцелуями, а его пальцы, забравшиеся под слои дутой куртки и теплого пуловера, беспощадно сминали соски, давно заострившиеся и зудящие от такого неделикатного обращения. Когда Кори понял, что вот-вот кончит, то полностью перестал себя контролировать: стоны зазвучали разнузданнее и громче, а дыхание участилось и сделалось сбивчивым, и лузитанец это понял тоже. Вдруг резко приподнявшись — так, чтобы разложенного под ним юношу было отчетливо видно со всех сторон, — он излюбленным жестом сгреб его за чёлку, жестко вдавив головой в диванное сиденье, и несколько раз глубоко и сильно вошел в него, обжигая изливающимся семенем…       Еще с десяток минут Кори лежал недвижимо на диване, силясь отдышаться и попутно сгорая от стыда, пока руки Микеля, еще недавно бывшие грубыми и несдержанными, с удивительной бережностью и заботой отирали ему живот и промежность, избавляя от липких следов: для этой цели мужчина снял с себя рубашку и теперь возил ей по телу юноши, собирая и его сперму, и свою собственную.       Стены в комнате как будто бы даже малость расчистились — юноша был уверен, что в двух или трех местах, где теперь зияла девственная чистота обоев, на момент их вселения еще кривлялась белая гипсовая маска. Похоже, что некоторые из големов учиненного новоиспеченными жильцами непотребства не выдержали и решили перебраться в другие помещения; на время или насовсем — этого Кори Амстелл не знал, но надеялся на второй вариант.       — Мне нельзя здесь оставаться, — сказал он, приподнявшись и перехватив лузитанца за запястье. — Скоро ведь утро, а нам еще возвращаться назад. Вряд ли это место существует днем…       — Не переживай, menino, — мягко высвобождая руку из сцепившихся пальцев и продолжая своё пошлое занятие, поспешил успокоить юношу Тадеуш. — Мы успеем.       С этими словами он провел еще пару раз краем своей рубашки по его животу, после чего как ни в чем не бывало накинул её обратно себе на плечи. Без спешки застегнул пуговицы, нашарил в дальнем конце геральдического дивана отброшенные и скомканные вместе с бельём эмо-джинсы и принялся одевать обессилевшего юношу.

❂ ❂ ❂

      Когда они спускались по сумрачной лестнице на первый этаж, особняк уже спал. Дуэнде Гаткси сидел в прихожей у парадных дверей, прикорнув в обнимку с фонарем и чутко дремля. Заслышав шаги, он встрепенулся, проводил гостей хмурым взглядом, что-то брюзгливо проворчал и недовольно вышел следом, чтобы самолично запереть за ними калитку на засов.       В Вила-Нова-де-Гайя, который инфернальной ночью превращался черт знает во что, уже светало. Лузитанец подал юноше руку и осторожно повел его вниз по тропинке — обратно в злачный город. Небо над ними застыло неподвижно-серое и безжизненное, а ветер, резвившийся на подъеме, к моменту спуска полностью утих, и теперь ничто не нарушало их уединенной прогулки на исходе часа entre chien et loup, кроме шелеста засохшего кустарника да шуршания каменного крошева под ногами.       На ярусе, где высился в ореоле теней проклятый особняк, Кори ненадолго замер и в задумчивости посмотрел на готический мрачный фасад.       — Что было бы, попади мы туда по случайности? — спросил он, переводя пытливый взгляд на Тадеуша.       — Ничего, — спокойно отозвался тот, копаясь в карманах, доставая серебряный портсигар и закуривая в этот раз сигару вместо привычной сигареты. — Просто ещё одной тварью стало бы меньше. Такие создания не представляют для меня опасности.       — А какие — представляют? — не унимался Кори. — Тюремщики?       — Тюремщики, — признал Микель. — Лишь отчасти. Тюремщики, их тюрьма и неудачное время, в которое нам довелось с ними там столкнуться. Видишь ли, это было уже на рассвете. Рассвет, он… да, впрочем, ты знаешь всё теперь и сам.       — Знаю, — согласно прошептал Кори: рассвет выпивал остатки магических сил и превращал в обычного человечка, жалкого и беспомощного; должно быть, в ту ночь Микель еще не успел утратить инфернальной сути, но силы его уже ослабели, и именно по этой причине, по вине неудачно сошедшихся обстоятельств, он и застрял тогда в Старой тюрьме: твари одолели его и уволокли, а выйти из их логова, как и из гостевого дома нагинь в квартале Алфама, в дневное время было невозможно, да и создавалась та тюрьма именно для таких вот хитрых и изворотливых персон, способных играючи растворяться с первыми солнечными лучами.       — Кто ещё? — поинтересовался Кори: ему вдруг сделалось любопытно. — Зилар и Янамари?       — Зилар, — коротко ответил Микель, без раздумий вычеркнув второе имя. — Гончая не так сильна, как тебе кажется, Príncipe.       — А ещё? — продолжал распутывать нить беседы юноша. И вдруг, припомнив, спросил: — El Coco?       Микель запнулся на половине шага, а потом медленно, но твёрдо кивнул.       — El Coco, — сказал он, — это самая опасная тварь в городе. Я удивлен, что ты помнишь о нем, meu céu, ведь мы сталкивались с ним очень давно, да и наблюдали с безопасного расстояния… Но, раз помнишь, это хорошо. Берегись его. Если увидишь — беги. Беги без оглядки. С ним всегда приходит густая тьма, похожая на эбонит, и из неё очень трудно бывает выпутаться. Сам он за тобой не пойдет, поэтому убежать будет несложно… Ему же хватит еды и там, куда он решит наведаться.       Так, переговариваясь обо всем подряд, они спустились с холма. Город у подножия уже затихал и к этому времени стал ещё пустыннее, чем встречал их в разгар чёрной полуночи: если и тогда лишь на редких улицах шла неторопливая жизнь, то сейчас она едва ли теплилась в подвальных отдушинах, где ютились серые и чёрные крысы.       Всё так же лаково блестели лужи под увядающим лунным фонарём, и всё больше в них отражалось бело-сизого небесного света с полным отсутствием и намёка на солнце. Таким был южный ноябрь; рассвет всё запаздывал, заря не торопилась разгораться над Порту холодными красками подмерзших яблок, схваченных по веснушчатой кожуре инеем да морозцем.       Заметно удлинившаяся ночь предъявляла свои права на всё, до чего могли дотянуться лапы её теневых тварей, и Кори она впервые показалась непривычно долгой, тягучей и пыльной, как старый каучук.       — Ночи стали длиннее, — озвучил собственные наблюдения он.       — Ты прав, мальчик мой, — подтвердил очевидное Микель. — И тут же, с ноткой ревности в голосе, быстро спросил: — Ты этому не рад?..       — Рад, — с противоречащей ответу грустью прошептал Кори. Поймав недоверчивый взгляд мужчины, он так же тихо пояснил: — Ты всё чаще исчезаешь днём. Я рад, что ты со мной хотя бы ночью… И что это время теперь дольше моего дневного одиночества.       Они без спешки добрались до берега Дору и спустились по скользким неровным камням к воде, где Микель молча подхватил юношу на руки, вместе с ним ступая на зыбкую речную гладь.       Небесный турмалин к этому времени почти истаял, но черное полотно под невесомыми стопами мужчины ухитрялось отражать его увядающие сполохи, неровная поверхность переливалась далёкими самоцветами, а брызги, заливающие Микелю нижние края брюк, ловили серебристый лунный свет, такой же угасающий и слабый, едва ли не белый.       Кори немного переживал, что утро застанет их врасплох посреди столь ненадежного пути, но этого не произошло: они благополучно достигли противоположного берега и поднялись на набережную. Неподалёку виднелось устье реки — значит, они перешли Дору в районе Матозиньюш; лузитанец, знающий город как свои пять пальцев, безошибочно выбрал кратчайший путь и повел своего спутника сонными переулками с побережья вверх на холмы, к крылатому Casa com asas, наверняка уже возвратившемуся с еженощной своей прогулки.       В какой-то миг ощущение еле теплых пальцев, крепко сжавшихся на его руке, начало слабеть, и Кори с печальным вздохом обернулся, чтобы узреть подле себя пустоту.       Он переступил порог беспечно оставленного незапертым домика, когда потемневшие от осенних дождей черепичные крыши уже зализывали первые лучи никлого млечного солнца.