Разыщите то место, да уши забейте землей, да собаку дурную возьмите для дела с собой. Обмотайте покрепче корень опасный петлей и трубите что мо́чи есть в рог, чтоб глушить его вой. Средневековый способ добывания мандрагоры.
Отпустив запечатанный Дом восвояси, Кори остался на Алиадуш у Микеля Тадеуша — и нисколько об этом не пожалел. Поутру, когда ноябрьская стыль заползала в квартиру сквозь щели оконных рам, принося вместе с промозглой сыростью сопутствующие приморскому городу неотъемлемые нотки просоленного ветра с ароматом водорослей, когда валяться в постели становилось попросту невозможно, и они выбирались из смятых и перепутанных одеял и простыней, чтобы направиться в кухню, откуда слишком сильно тянуло просыпанным на столешнице кенийским зерном, Кори чувствовал себя почти-почти счастливым: закрыть бы глаза, забыть бы обо всем и просто раствориться в этом неповторимом мгновении португальской осени. И пока он устраивался в большом кресле, подбирая ноги под себя, смежая глаза и прижимаясь теплой ото сна щекой к шероховатой и твердой спинке, Микель с присущей ему заботой приносил из хламной цыганской комнаты плед, укутывал, тщательно подоткнув со всех сторон и не давая пробраться холоду, а сам тем временем стучал джезвой и чашками, негромко хлопал форточкой и курил. Под запахи варящегося кофе, сигаретного дыма и чуть передержанных на сковороде тостов с маслом дремалось так уютно, что Кори иногда оставался в этом кресле на полчаса, а то и на час; когда же наконец просыпался, то находил перед собой на столешнице застывший тост и подернувшийся мутноватой плёнкой чёрный напиток, а глаза неизменно сидящего напротив Микеля смотрели на него с легким укором — и такой же легкой насмешкой. Второго пробуждения юноши тот дожидался с завидным терпением, развлекая себя чтением какой-нибудь книги, настройкой разладившейся гитары — под мягкий напевный перезвон струн Амстеллу спалось еще безмятежнее, ровно кто-то, кого никогда не существовало, нашептывал ему колыбельную из далекого детства, — или возней с очередным смертником-тамагочи, которому, с их-то непредсказуемым распорядком и ритмом, не судьба было прожить дольше дня. Старейшая, еще довоенных лет, португальская радиоволна «Antena 1» с тоскливым сплином тихонько фонила музыкой фаду, чайки страдали полнейшим отсутствием туристов и громко жаловались на это, белыми прощальными флагами паря над городом, почтальоны хмуро разносили по подъездам газеты, письма и извещения, но Микель Тадеуш никаких газет не выписывал, писем ни от кого не ждал, и в его почтовом ящике всегда отыскивался разве что квиток с коммунальными платежами в ворохе рекламных листовок. — Кстати, а твой троюродный брат? — как-то раз, припомнив первые дни их знакомства, лениво поинтересовался Амстелл за чашкой кофе, кутаясь уже не в плед, а в стащенное с кровати одеяло — до того холодно было тем утром в городе Порту, что аж кончики пальцев немели, и приходилось согревать их о стенки быстро остывающей кружки. — Который в Англии? Ты говорил, что он иногда тебе присылает оттуда весточки. — Понятия не имею, bebê, — чистосердечно пожал плечами Микель. — Быть может, он что-то и присылал, да я последнее время не слишком внимательно разбираю почту — иногда сминаю всё в один ком и сразу выкидываю, если только это не канун платежного дня. Хочешь, чтобы я показал тебе какую-нибудь английскую открытку? Да неужто ты мне не веришь и считаешь, что я этого самого брата тогда сочинил, дабы заморочить тебе голову? Судя по недоброму прищуру по-восточному раскосых глаз, именно так Кори и думал, и лузитанец, оскорбленных в лучших чувствах, поднялся с места, сделал шаг к одной из кухонных стен, густо, щедро и пестро, точно коллаж, покрытой плакатами и газетными вырезками, и снял пожелтевшую карточку с канцелярской скрепки, протягивая ее юноше. Неловко приняв открытку и оглядев ее со всех сторон, Кори обнаружил на лицевой части снимок породистой лошади и оседлавшего ее наездника в жокейской шапочке — хоть и неподвижных, но застывших в вечном движении, — и позолоченный оттиск, свидетельствующий о том, что фотография для открытки была сделана на ипподроме Массельбург в Шотландии. На обороте красовалась летящая и немного легкомысленная надпись на английском: «Майк, ждем тебя всей семьей в гости». — Ты так ни разу и не приехал, да? — догадливо спросил он, поднимая на Микеля извиняющийся за недоверие взгляд и заранее зная, каким будет ответ. — Нет, — качнул головой Микель. — Ни разу. И ничего удивительного в этом не было: тёмный город, это Кори прекрасно знал, никогда бы его не пустил. Ночами, когда на Порту сходила кладбищенская темень, наполняя улицы малахитовой прозеленью и лиловыми отсветами фонарей, нехотя занимающихся из-под меховой лапы ленивого фонарщика, в выстуженном до легких заморозков небе разгорались турмалиновые звезды, а Микель Тадеуш ненадолго исчезал, чтобы возвратиться уже инфернальным шейпшифтером, они устраивались в какой-нибудь из комнат — существующей или же фантомной, по настроению, — и Кори вновь принимался за изучение «Пикатрикса». Читать его днем не имело ни малейшего смысла: магия истончалась, слова заклинаний опадали грузом мёртвых листьев, слеза единорога в крохотной гранёной склянке казалась всего лишь чистейшей родниковой водой, не более того, и сколько бы юный брухо ни рисовал в воздухе линии и закорючки печатей, сигилов и вязей, те и не думали оставить за собой хотя бы призрачный след. Днем всё это ни в какую не работало. Нет, безусловно, Кори догадывался, что какая-то магия могла подействовать и на дневной стороне — не зря же в любой без исключения стране, куда бы они с дедом ни переезжали, бульварная пресса так и кишела объявлениями колдунов и шарлатанов всех сортов, предлагающих страждущим обывателям свои чудодейственные услуги, а подальше от города, в сёлах и среди крестьянских хуторов, если немного порасспрашивать местных жителей, так и вовсе можно было разыскать гадалку цыганских кровей или потомственную ведьму, — но то была магия совсем иного сорта. Кори никогда ей не интересовался и понятия не имел, каков процент среди всех этих личностей составляют настоящие колдуны. Как бы там ни было, магия Мурамы днем не действовала, и это он знал твердо. Если он хотел поэкспериментировать с простенькими заклятьями или смешать свежую порцию Туманного зелья, благодаря которому они с Микелем теперь имели возможность беспрепятственно передвигаться по городу, то приходилось ждать наступления ночи. Лишь с первым дыханием колодезной полыньи и несмелыми проблесками турмалина на ткани небес пробуждалось и колдовство — но ни секундой раньше. Перелистывая тяжелые пожелтелые страницы и продвигаясь всё дальше, Кори замечал, что заклинаний в книге попадается всё меньше, а на смену им заступают сложные обряды, многокомпонентные зелья и пространные философские статьи, смысл которых он даже научился с горем пополам понимать. Ценность статьи тоже имели самую разную. Так, например, одна из них всего лишь рассказывала, как приготовить жидкость для позолоты из желчи, воска кашалотов, помёта ласточки и когтей росомахи, а другая повествовала уже о том, как получить самое настоящее золото из смеси свинца с мышьяковой рудой, и если бы Кори задался такой целью, то мог бы легко податься в алхимики и гнать золото в промышленных масштабах, но его это не особенно интересовало. Пропустив статью о перегонке обычных металлов в благородные и лишь почерпнув из нее несколько новых слов, которые до этого еще ни разу ему не попадались, Кори стал листать «Пикатрикс» дальше и наткнулся уже на полезные для себя статьи. Особенно его заинтересовал трактат, посвященный настройке магического кристалла: купленный в лавке матушки Ресмунгар кристалл поначалу показался Кори Амстеллу бракованным, поскольку не сообщал ровным счетом ничего — ни будущее, ни прошлое, ни даже настоящее, — оставаясь одинаково мутным и тусклым и ни в какую не отзываясь, сколько бы брухо-недоучка в него ни таращился и сколько бы ни тряс в руках от злости. Разочаровавшись тогда в покупке, он объявил инфернальному лузитанцу, что нужно еще раз наведаться в лавку; собравшись и как следует окутав одежду, плащи и обувь — и особенно сумку-мессенджер, где лежал «Пикатрикс», — Туманным зельем, они вышли на Алиадуш, где догорали кровавые краски очередного третьенощного карнавала, и очень скоро добрались до Rua da Reboleira. Матушка Ресмунгар той ночью была у себя и занималась уборкой: в воздухе потрескивали уже знакомые юноше звездные сполохи чистки, и казалось, будто лавку вместе со всем ее содержимым поместили внутрь сувенирного шара со снегом. — Ац сказал, что вы с претензией, — не оборачиваясь от деревянных полок, где она перекладывала и переставляла товар, стирая пыль и заменяя некоторые ценники новыми, старушка поприветствовала такой фразой вошедших. Узловатая лестница-стремянка, на которой она ловко балансировала, еле заметно покачивалась и чуть слышно поскрипывала под её весом. — Еще он сказал, что претензия ваша — пустое, — чуть помолчав и будто к чему-то прислушавшись, прибавила Ресмунгар и закончила уже довольно сухо: — Говорите, в чем дело. — Магический кристалл, — потрясенный и немного раздраженный прозорливостью придверной жабы, Кори опустил колдовской предмет на прилавок и возмущенно скрестил руки на груди. — Он не работает. — А вы его пробудили? — отозвалась Ресмунгар, на сей раз соизволив обернуться и смерить дилетанта долгим задумчивым взглядом. — Пробудил?.. — растерялся Кори. — Очевидно — нет, — по его реакции догадалась травница-брухо. — Ну, так чего же вы от меня-то хотите? Впрочем, я могу принять кристалл назад, коль он еще не пробужден, и вернуть вам деньги… — Нет… — тут же поспешно отказался Кори. — Раз дело только в этом… Я не буду ничего возвращать. Но… — …Как его пробудить? — подхватила за ним невысказанное Ресмунгар. — Тут уж не мне вас учить. Сами знать должны. Она принялась преспокойно чистить полки метёлкой из овечьей шерсти, сметая мелкие пылинки с каменных друз, аптекарских весов и закупоренных колб с растворами. Микель Тадеуш, сопровождающий юношу, в разговор не вмешивался и лишь неотрывно глядел на Ресмунгар тяжелым нечитаемым взглядом, катая в пальцах серебряный портсигар. Наконец старушка, не выдержав этого взгляда, резко обернулась от полок — да так, что стремянка шатнулась от ее рывка, — соскочила, подлетела к прилавку и хлопнула ладонями по его поверхности так, что двое пробегавших по потолку дуэнде невольно дернулись от грохота. — Ну, что вы на меня так смотрите? — грозно сведя брови и сощурив глаза, вопросила она, уставившись прямо на Микеля и застыв в этом безмолвном противостоянии. — Я продаю товар, а не учу, как им пользоваться! И если вы не знаете сами, как правильно использовать вещь, то можно лишь усомниться, а нужна ли она вам. И ножом можно порезаться, и иглой — уколоться. Должны же вы это понимать, в конце-то концов! Она была, безусловно, права, и Кори оставалось лишь понуро убрать магический кристалл обратно в рюкзак. В расстроенных чувствах он чуть не забыл, что собирался попутно кое-что здесь прикупить, и вспомнил уже почти у самых дверей. — А есть ли у вас корень мандрагоры? — стащив с лица только-только надетую фарфоровую маску и быстрым шагом возвратившись обратно, с надеждой спросил он. Ресмунгар на сей раз вынырнула откуда-то из-под прилавка, где тасовала шкатулки, коробки и сундуки. — Корень мандрагоры?.. — протянула она. — Это большая редкость, заполучить его очень сложно. У меня его нет, и заказы не принимаю — нет добытчиков всё одно. Никто не хочет нынче с этим связываться… Дело-то, сами понимаете, рискованное. Невольно припомнив «волшебный» кофе, продававшийся на рынке Вандома, Кори окончательно уверился, что никакой мандрагоры там и в помине не было и быть не могло: кто бы стал в здравом уме тратить её попусту, добавляя в такой-то бросовый уличный напиток? — Где же его достать?.. — в недоумении проговорил он: в состав заклинаний корень частенько входил, а значит, другие, матёрые брухо как-то изворачивались и находили нужный ингредиент. — Вот уж не могу этого знать! — всплеснула коротенькими полными руками Ресмунгар. — А вернее, где достать — знаю, да только какой в этом прок? Ежели все равно рисковых копальщиков нет и браться за это дело некому. — Где это место? — вдруг подал голос молчавший всё это время Микель. — Где оно находится? — Да не слишком далеко, — отмахнулась старушка. — На западной окраине, за Валонгу, есть старое кладбище висельников — вот там она и растет. — Благодарю, уважаемая, — коротко кивнул Микель и потянул за собой Кори, увлекая его прочь из лавки со словами: — Идем, мальчик мой. Не нужны нам никакие копальщики. Мы и сами ее достанем.❂ ❂ ❂
Следующей же ночью, едва только инфернальная темень сошла на Порту, неся на своем хвосте свору развесёлой нечисти, Кори с Микелем покинули стены квартиры-перевертыша, спустились по ступеням, отзывающимся под их шагами басистым утробным гулом, прошли немного по Алиадуш и возле площади дона Энрике наняли экипаж до Валонгу. Возничий и его лошадь были уже очень стары — настолько, что кое-где даже поросли охряным мхом, — экипаж оказался пыльным и с прорехами в тканом пологе, рессоры скрипели и ничуть не смягчали прыжки по ухабам и провалы в рытвины, так что к тому моменту, как спустя час или около того они прибыли в отдаленный городок, считающийся предместьем северной португальской столицы, Кори был измотан настолько, что с трудом стоял на ногах, и выбрался из повозки, пошатываясь, будто запойный пьяница. Скрашивала их поездку, разве что, редкая в последнее время возможность пройтись без фарфоровой маски, незаметно превратившейся в неотъемлемый и утомительный атрибут — вряд ли кто-то из врагов мог волей судьбы очутиться с ними здесь в одно и то же время. Юноша, по правде говоря, и сам до этого дня не догадывался о существовании этого местечка на португальской карте, столь малым и незначительным показалось оно ему. Валонгу, такой же глухой и безлюдный, как любая окраина ночного Порту — но при этом ощущающийся столь же опасным, — показался Амстеллу дряхлым и разваливающимся буквально по кирпичику. Южноготические особняки, нахлобучившие головные уборы из красной черепицы, старинные кварталы с кривыми улочками, толстые пальмы, чем-то напоминающие ананасы, серпенты лихих дорог и неухоженная мостовая под ногами, иной раз щеголяющая целыми пластами вывороченного камня — таким встретил их этот незнакомый городишко. И, конечно же, на перекати-полях его мощеных руа не наблюдалось ни единой живой или не-живой души, ни одного местного, у кого можно было бы вызнать путь к затерянному в окрестностях кладбищу. Где-то они все прятались, приглядываясь к чужакам — Кори остро это чувствовал, лопатками улавливая направленный на них с Микелем, пугливый и любопытный взгляд, — но высовываться и показываться на глаза не спешили. Оставалось только пойти куда-нибудь наугад, блуждая либо до тех пор, пока не найдется кто-нибудь не слишком трусливый и достаточно словоохотливый, либо пока ноги сами не выведут к нужной точке, и они двинулись неторопливым шагом по притихшему и заброшенному городку, будто какая-нибудь пара сумасшедших дуэлянтов, забравшихся ради смертельного своего спора так далеко в глушь от властей, что не смогли подыскать себе секундантов и вынужденно примирились, а теперь вот обсуждали за приятной прогулкой вечернюю партию в вист. Прекрасно понимая, что указатели высматривать бесполезно, Кори с Микелем сосредоточились на поиске редких еще не вымерших обитателей Валонгу, и вскоре у полуразрушенной крепостной стены им действительно повезло на кое-кого наткнуться. Этот кое-кто носил широкополую плетёную шляпу, всю сплошь в прорехах и дырах, закатанные по колено штаны и просторную, как парус, рубаху; существо сидело прямо под стеной, слегка прислонившись к ней лопатками, и то ли дремало, а то ли просто о чем-то своем задумалось. Из-под шляпы не было видно лица, и сходу не получалось определить, звериное оно у него или же человечье. — Подожди, — нахмурившись, словно ему что-то сильно в этом существе не нравилось, Микель остановил Кори жестом и, велев подождать в паре шагов, сам двинулся навстречу незнакомцу, настороженно спускаясь по небольшому всхолмью к стене, а тот словно бы настолько погрузился в собственные мысли, что не повернул в сторону чужаков головы и даже не шелохнулся. Когда лузитанец оказался так близко, что не заметить его присутствия не смог бы и слепоглухонемой, Кори начал смутно о чем-то догадываться, и догадки его полностью подтвердились: на прикосновение к плечу незнакомец никак не отреагировал, а когда с него сорвали плетёную шляпу, то оказалось, что под ней скрывался лик мумифицированного трупа. Горожанин, найденный ими под крепостной стеной Валонгу, был мертв уже много-много лет, и никто не удосужился его не то что захоронить, а даже унести куда-нибудь с видного места. — Вот же ебаная дыра… — заметил Кори Амстелл, когда Микель с величайшей деликатностью возвратил шляпу на место и так же невозмутимо отошел от незнакомца прочь, отряхивая руки и поднимаясь обратно к юноше по городской лужайке, покрытой сухой травой. Еще порядком натрудив ноги в бесцельных шатаниях по упивающемуся разрухой городку, они остановились, чтобы сделать передышку, возле ощипанного парка на кольцевом пересечении нескольких улиц. Оглядевшись по сторонам и снова натыкаясь взором лишь на запертые наглухо ставни и двери, Кори не выдержал и, психанув, заорал: — Эй! Эй, вы все! Кто-нибудь! Как пройти отсюда к кладбищу висельников? Скажите нам скорее — и мы отсюда немедля же уберемся! Всем же будет лучше! Долгое время никто не отзывался на крики, но вдруг в доме, где располагалась прачечная, на втором этаже одно из окон приоткрылось, и в него просунулась чья-то полная рука в перстнях, судя по мягким и изящным формам, принадлежащая женщине. Кисть чуть извернулась, выбирая верное направление, и трясущийся палец с длинным бордовым ногтем указал на один из лучей-дорог, расходящихся от кольца. — Туда? — обрадованный и потрясенный, бестолково переспросил Кори — кажется, он и сам не слишком-то верил, что его спонтанная затея принесет хоть какие-то плоды, — но рука уже скрылась за плотно прикрытой оконной створкой, и Валонгу вновь затопило абиссальной тишиной. По сторонам от дороги не горело ни единого фонаря — все они торчали бесполезными стальными столбами, а в их лантернах заселялись черные вдовы да летучие мыши, — и лишь луна освещала тускло поблескивающее от ночной росы полотно. С обочин изредка доносилось шуршание и шорох сухого чертополоха, да раз откуда-то выскочила непонятная зверюга, похожая на смесь кошки с белкой-летягой: с шипением пронеслась мимо Кори и Микеля и стремительно вскарабкалась на дерево, скрываясь за увядшей редеющей листвой. Более ничего не происходило, покуда они находились в пределах города: вымерший в центре, Валонгу оставался верен себе и на отшибе, и только бесстрашные крыланы черными кружевными платками графа Дракулы выписывали неровные зигзаги над кронами пожелтевших олив. По мере удаления от кольца, дорога делалась всё неровнее, неухоженнее, и как будто бы истончалась; когда же от брусчатки не осталось и воспоминаний, Кори вдруг обнаружил, что путь из завершился тупиком: справа, слева и впереди буйно разросся непролазный южный лес, намешанный из сосен, пиний и дубов. Сказывалась близость городской жизни, и у кромки даже произрастало несколько смоковниц, благородных олив и диких яблонь, а от земли струился пряный дух яблочно-маслянистого перегноя и тянуло сыростью палой листвы. И только покосившаяся и покореженная табличка со стершимся изображением какого-то животного, выглядывающая на ржавом столбике из кустов и встречающая их зловещим упреждением: «Бойтесь зверя!», безмолвно свидетельствовала о том, что когда-то здесь имелся хоженый путь. Кори долго с любопытством разглядывал табличку с надписью, пытаясь разгадать ее значение и смысл, но рисунок был таким старым, почти полностью стершимся от солнца и дождей, что ничего не удавалось разобрать, кроме текста на лже-баскском. Так и не поняв, к чему этот знак, и решив, что тот просто остался торчать здесь с каких-нибудь дремучих лет, он в конце концов пожал плечами и вместе с лузитанцем принялся искать, где начиналась дорога к кладбищу. Казалось, что пути нет, но Микель, пройдя сквозь деревья и вольготно побродив по лесу этаким заблудшим с прошлого столетья призраком, вернулся к разнервничавшемуся юноше уже вполне вещественным и плотным, подавая ему чуть теплую — но всё-таки теплую! — руку. — Идем, menino, — сказал он, — там есть тропинка. Правда, она почти полностью заросла травой… однако пробраться всё-таки можно. Подхватив Кори на руки, он прошел через высокий, почти по пояс, сухостой и опустил его на землю, только когда они очутились под кронами двух смокв, раскинувшихся друг против друга шатрами над тонкой стёжкой каменелой земли. Здесь бурьяну было уже не так вольготно, солнца не хватало — всё отбирали деревья, — и ноги не заплетались в коварных травах, сплетшихся к ноябрю в крепкий вылущенный невод. Чем дальше они шли по еле заметной тропе, тем теснее смыкался лес, становясь по-настоящему глухим и диким, и время от времени среди стволов стали попадаться небольшие холмики, покрытые мохом и травой: несмотря на отсутствие надгробий или крестов, в них явственно угадывались именно могилы. Впрочем, если в здешних местах действительно находилось кладбище висельников, то на надгробия и кресты рассчитывать особенно не приходилось, поскольку данный сорт покойников хоронили обычно без дани уважения и почестей, чаще всего просто закапывая в землю и, в лучшем случае, привалив к изголовью какой-нибудь булыжник, чтобы не выбрались из посмертья. — Что мы ищем, Мике? — наконец, не выдержав, Кори дернул своего спутника за рукав. — И как оно должно выглядеть? — О, мы ищем эшафот, — радостно отозвался охочий до болтовни лузитанец. — Где-то здесь наверняка должен был находиться хотя бы один: сомневаюсь, что они всякий раз утруждали себя тем, чтобы куда-то волочить мертвеца — обычно палачи ленивы до грязной работы и предпочитают, если есть такая возможность, выполнять её прямо на месте. Чтобы с плахи — и сразу в могилу. Говоря проще, мальчик мой, осужденных частенько казнили прямо на кладбище. А здесь, как ты понимаешь, именно кладбище висельников. Найдем эшафот — или то, что от него осталось, — почти наверняка отыщем и мандрагору. Кори попытался припомнить из старинных гравюр, как выглядели висельные эшафоты, но всё, что приходило ему на ум — это дощатый помост и собственно прямоугольная перекладина с веревкой. Иногда еще, кажется, на этом помосте имелось специальное отверстие в полу, расположенное аккурат под стопами висельника, а иногда никакой дыры не было, и обходились каким-нибудь ящиком или стулом, который просто вышибали у жертвы из-под ног. — Значит, нам просто нужно найти… «…Найти груду старых деревяшек», хотел сказать он, но не успел: что-то сигануло ему на голову, запутавшись в волосах листьями, ветками и тонкими лапами, и оттуда перескочило на ближайшее дерево, попутно вырвав юноше несколько волосков. Кори взвыл, обложил тварюжку матом, а когда метнул взгляд в ту сторону, куда ускакало неизвестное существо, то вместо белки или иного зверька увидел странного маленького человечка с чуть вытянутой, точно у какого-нибудь мышонка, носатой черной мордочкой, сплошь поросшего травой, мхом, стрелами папоротника, дубовыми листьями и грибами. Он сразу же сообразил, что то был тренти: представитель мелкого народца, обитающего в лесу и запугивающего простых людей, отважившихся на ночную прогулку в обжитую теми чащобу. Тренти считались довольно безобидными и безвредными, но досадить и напакостить могли — как, например, сейчас, когда выдрали Амстеллу клок волос. Этот тренти преспокойно сидел на ветке прямо у них над головами и нахально таращился из-под густых травянистых косм. — Ах ты, проклятая тварь! — зарычал возмущенный Амстелл, скручивая перепутанную и взлохмаченную гриву и убирая ее под куртку. За время, проведенное в Мураме, он успел порядком невзлюбить всякую здешнюю шушеру и церемониться с ней не желал: — Я тебе не дерево, чтобы по мне прыгать! Ясно? Тренти в ответ только ехидно фыркнул и собирался уж было улизнуть, перемахнув на высящийся поодаль коренастый дуб, но внезапно был пойман за лапу подоспевшим Микелем. Тот некоторое время с интересом разглядывал человечка, отчаянно барахтающегося, пищащего и голосящего на все лады, а после попросту вышвырнул его прочь, постаравшись так рассчитать траекторию броска, чтобы пакостник непременно впечатался со всей силы в тот самый дуб, куда изначально метился для прыжка. — До чего же я не люблю мелкий народец, meu tesouro, — произнес лузитанец, нервно закуривая сигарету и буквально слово в слово озвучив мысли своего юного спутника. — Как бы сейчас на его визги не сбежались остальные… Пойдем-ка поскорее отсюда. Воевать с ними — все равно что воевать с полчищем бешеных грызунов: столь же затратно, сколь и бесполезно. Кори тоже не горел желанием сражаться с толпой разъяренных тренти, и они поспешно миновали опасное место, незаметно забираясь в места еще более опасные. Было похоже, что обитатели Валонгу сами никогда не захаживали на кладбище висельников, и тропинка, еще сколько-то попетляв по лесной чащобе, наконец и вовсе исчезла из-под ног, растворившись под слоем лиственного и плодового перегноя, под комлями папоры, хвощами, травой и мхом. Дальше путники пробирались наугад, порой утопая в слое компоста аж по голень, и кроссовки Кори очень быстро доверху набились всякой соломой и крошечными камешками. Ненавистное ощущение соринок под стопой сводило его с ума, но юноша терпел: даже если бы он остановился и вытряхнул как следует обувь, через пять минут она бы заново наполнилась тем же самым, и оставалось только сожалеть о том, что не додумался загодя прикупить себе для подобных вылазок хорошие кожаные сапоги — брухо он теперь, в конце-то концов, или кто? А порядочные брухо, Кори это успел заметить, одевались практично и одежду предпочитали удобную и добротную. Мысленно утешая себя тем, что обязательно выкинет испорченные кроссовки, как только вернется к Микелю домой, и закроет свой обувной гештальт с покупкой сапогов, Кори терпеливо продирался следом за лузитанцем через густые заросли кустарника, перешагивал засохшие и подгнившие стволы упавших деревьев и отмахивался от всякой мошкары, кишащей здесь даже на стыке осени и зимы, в такой-то собачий ночной холод, что пар шел изо рта при каждом выдохе. А между тем лес вокруг постепенно редел, деревьев становилось всё меньше, и лунный свет заливал пятачки густой травы, где чертополох кустился вперемешку с полынью, а сети кругопрядов-крестовиков опутывали их иссохшие побеги, превращая в седой ведьмин ком. Всё чаще попадались могильные бугорки и столбики-указатели из выветрившегося камня, на которых уже невозможно было разобрать стершиеся письмена. Когда же из-под травяного покрова показался кусок блестящей калсады, стало ясно, что они добрались до кладбища висельников. Кладбище более походило на капище: не было ни памятников, ни оград, ни даже следа самих могил — только по неясным холмикам да следам уцелевшей плитки и можно было угадать, где заканчивается дорожка и начинаются захоронения. Земля здесь, удобренная в свое время останками убитых, давала хороший корм растительности, и погост даже в ноябре пестрел сквозь сухостой проплешинами живой зелени, а средь могил то здесь, то там поблескивали синевато-изумрудные сполохи блуждающих огоньков, похожих на те, что водили Кори по лабиринтам и закоулкам квартала Байрру-да-се. — Ну, вот наконец и кладбище, meu céu, — произнес Микель Тадеуш, не выпуская изо рта сигареты, и огляделся. — Осталось только найти виселицу — или хотя бы место, где она некогда возвышалась. Он двинулся по одной из еле различимых дорожек, проложенных здесь явно не ради родственников умерших, которые могли бы посещать своих близких после казни, а для могильщиков, конвоиров и палачей, и Кори побрел за ним, морщась от трухи, скопившейся в кроссовках, и с трудом борясь с желанием немедленно остановиться и долго, кропотливо вытряхивать всю эту дрянь до последней крошки. — А что, они и правда кончали от удушения? — поколебавшись немного, решился он задать давно не дающий покоя вопрос. Микель замер на половине шага и обернулся к нему, изогнув в легком удивлении гибкие дуги бровей. — Не всегда, — отозвался он. — По крайней мере, не в каждом из случаев… Чаще, говорят, повешенные испражнялись, нежели изливались… Наверное, потому мандрагора и встречается так редко. — И как… от этого… можно кончить? — интимные разговоры до сих пор давались юноше тяжело, но заводить их с каждым разом подмывало всё сильнее. — Это ведь… больно… и страшно? — более дурацкое, плоское и узколобое определение для ощущений от казни через повешение подобрать было сложно, но Кори почти не сомневался, что смог бы, задайся такой целью: никогда он не был силён в словесности. — Вот именно поэтому, я полагаю, — весело оскалился Микель, и по его горящему взгляду явственно читалось, что он считает это чем-то навроде увлекательного аттракциона, а вовсе не последним поездом с билетом в один конец. — Ты совсем рехнулся, что ли? — огрызнулся Амстелл, чьи представления о жизни и смерти были все-таки чуточку более здравыми. — Охуеть как возбуждает — сдохнуть в петле! Тадеуш обдал его долгим многозначительным взглядом и загадочно сообщил: — Видишь ли, menino… Не все в ней умирают. Иногда всё это до чёртиков страшило, прямо как при первой их с инфернальным лузитанцем встрече. — Как это — не все?.. — начал было Кори, да осёкся. Ему вдруг вспомнилась история барселушского петушка и паломника, чья казнь во всех смыслах сорвалась как раз таки из-за верёвки. — Ладно, пускай не все, — быстро согласился он. — Но как это может возбуждать, не понимаю… Насколько эта фраза была опасной, Кори Амстелл осознал лишь когда последний звук сорвался с языка и стало уже слишком поздно: слова, к сожалению, свойства заталкиваться обратно в глотку не имели. — Даже не вздумай! — превентивно выдохнул он. — Не подходи ко мне со своими дерьмовыми играми… экспериментами… Просто нахуй! Ясно? Тебе ясно, Мике? — О, да я и не думал, — по роже было отчётливо видно, что думал, на самом деле ещё как думал и сильно огорчился, что дурь его — в очередной раз — не поддержали. — Но разве же мои игры и эксперименты настолько плохи? — все-таки укоризненно спросил он и напомнил: — Тебе ведь они нравятся. По крайней мере, искренних жалоб от тебя не поступало — одни только притворные. Неожиданно он остановился и преградил Кори путь, наступая и тесня его к растущей у края тропинки чинаре, а когда юноша по инерции сделал шаг назад и вжался спиной в гладкий облезлый ствол — перехватил оба его запястья, пленяя их у него над головой и вдавливая в сыроватую и чуть теплую древесину. — Пошёл ты… — вяло огрызнулся Кори, когда губы мужчины застыли у самой кромки его губ так, что почти царапали их и щекотали. Срывающееся со рта дыхание согревало и будоражило; свободная рука лузитанца опустилась ладонью юноше на пах, прошлась вверх-вниз, массируя укрытый тканью орган, но долго его оглаживать не стала, а вместо этого поднялась выше, проведя кончиками пальцев под расстегнутой курткой дорожку по животу и груди — даже сквозь одежду эти касания вызвали дрожь возбуждения, — и предсказуемо сомкнулась на шее, легонько её сдавив. — Прочувствуй, — сказал Микель, и как только пальцы его сжались сильнее, уже ощутимо перекрывая ток воздуха, губы сразу же впились в губы юноши, а язык протолкнулся глубоко в рот, воруя остатки дыхания и сотворяя удушливый вакуум. Кори чувствовал, как задыхается, но вместе с тем в его теле пробуждалось больное и извращенное упоение от этого страшного поцелуя — должно быть, так могла бы поцеловать разве что Смерть. В голове зароились разноцветные пятна, сходящие до белизны, губы лузитанца требовательно впивались в его губы, накрывая их так плотно, что не оставалось ни единого шанса вдохнуть, да и передавленное горло не позволило бы все равно втянуть в легкие воздух. Животный страх накатил волной, и Кори инстинктивно принялся вырываться из крепких рук, хоть и попытки те были жалкими и более походили на мольбы терзаемого агонией тела. Но сколько бы он ни бился, сколько бы ни пытался Микеля оттолкнуть — всё было бесполезно; лишь на мучительных спазмах в груди, когда терпеть это стало совсем уж невыносимо, тот его выпустил — и сразу же, не дав толком отдышаться, приложил палец к зацелованным и закусанным губам юноши, посерьёзнев и еле слышно произнеся: — Кажется, нам лучше поскорее найти то, зачем пришли, bebê — мы здесь не одни. Уловив его настрой, Кори мигом успокоился и даже не стал по своему обыкновению ругаться и Микеля материть; прислушавшись, он смог разобрать какой-то приглушенный шум, доносящийся с западного края кладбища. — Но кто еще здесь может быть? — тихо отозвался он, кое-как выровняв сбившееся дыхание и заметно расстроившись: насильственной выходкой лузитанец своего добился и сумел-таки его возбудить, и Кори Амстеллу, за эти полгода успевшему открыть в себе настоящую бездну разнузданности и порока, хотелось трахаться прямо здесь и сейчас. Он-то давно уже уяснил, что чем грязнее было место — бар, закоулок, бордель, висельный погост, — тем сильнее его будоражило соитие в нем. — Без понятия, — ровно ничего не замечая, пожал плечами Микель Тадеуш. — Тренти? Еще какая-нибудь лесная мелюзга? А может, и кто покрупнее… и лучше бы это был кто-то покрупнее, menino: поверь, мелкие паршивцы нам ничего не дадут сделать, и придется уходить отсюда с пустыми руками. Шум тем временем приближался, делаясь всё отчетливее и распадаясь на отдельные звуки: шорох травы под мерными и грузными шагами, звон стальных цепей да короткие окрики на непонятном языке — и этот язык даже не был инфернальным баскским, который Кори худо-бедно освоил на примитивном уровне. Затаившись и почти перестав дышать уже по собственной инициативе, юноша во все глаза уставился на широкую центральную дорогу, тянущуюся через всё кладбище, куда они изначально направлялись с Микелем и куда не успели дойти из-за затеянных последним игрищ. От специфических звуков, издаваемых незримой процессией, Кори мнилось, что это арестанты, ведомые конвоирами к месту своего упокоения — хотя место было давно заброшено и здесь никого уже не хоронили, — но он ошибся. Растянувшись шеренгой, через кладбище брели лохматые человечки ростом чуть выше метра, с остроконечными ушами, зеленоватой кожей, длинными и жилистыми руками и трехпалыми ногами. Их глаза горели хищным светом, а в пастях поблескивали довольно-таки острые клыки, хотя и ясно было, что существа эти достаточно разумны, чтобы не вгрызаться ими в жертву, подобно диким животным, а придумать для убийства гораздо более изощренные и хитрые способы. С собой они несли поклажу — то ли имущество, а то ли добычу: один волок сундук, взвалив себе на плечи, другой тащил медное блюдо размером с целый таз, доверху наполненное овощами и фруктами — приглядевшись, Кори смог различить спелые яблоки, тыкву, инжир и колосья пшеницы, — а третий вёл на цепи молодого ягнёнка, и именно цепь издавала характерный тюремный перезвон. Это организованное шествие произвело на юношу столь сильное впечатление, что он застыл на месте, раскрыв рот и уставившись на странных существ. — Кто это? — наконец смог вымолвить он, когда последний из них скрылся из виду, а звуки переместились на восточную сторону кладбища и стали понемногу затихать. — Я могу ошибаться, — в задумчивости проговорил Микель, — но мне думается, что это были моурос. — Моурос? — переспросил Амстелл, старательно морща лоб: он много чего успел нахвататься от художника-деда, но оставалось и немало пробелов, которые приходилось заполнять ценными знаниями прямо на ходу. — Да кто они такие? — Старейшие обитатели Мурамы, — проговорил Микель, вместе с Амстеллом отлипая от чинары, у которой они притаились, пока зелёные человечки проходили по центральной кладбищенской дороге. — Я думал, что их здесь уже и не осталось… Живут в подземельях, там же хранят и свои сокровища. Занимаются золотом и драгоценными камнями. Обычно они не выходят из своих жилищ, кроме как за едой или по каким-нибудь особым случаям. — А-а, типа гномов, — резюмировал Амстелл. — Типа гномов, — усмехнулся Микель. И, тряхнув курчавой головой — волосы у него отрасли ровно до той же длины, что и у его дневной ипостаси, — повел юношу дальше по кладбищенским тропинкам. Побродив немного впустую, они наконец выбрели на довольно широкое пространство, где земля оказалась вытоптана так тщательно, что превратилась в сухой крошащийся камень. По центру этой площадки она делалась неровной, в буграх и рытвинах, и тёмной, как гнилой рубец. Ни следа постройки не осталось, но Микель безошибочно определил прорехи в грунте, оставшиеся от свай, на которых некогда держался эшафот. — Вот здесь, — ткнул запылившимся носком лакированной туфли в пару дыр, отстоящих друг от друга на порядочном расстоянии. — И здесь, — отойдя на несколько шагов, указал на симметричные им дыры он. — Прямо в этом месте она и располагалась, виселица. У Кори мороз пробежал по коже. Окинув древнее лобное место беглым взглядом, он быстро его отвел и двинулся за Микелем, высматривая под ногами нечто похожее на мандрагору — это мифическое растение ему никогда не доводилось видеть вживую, а на гравюрах обычно изображали именно корень, только корень — вот в таком ракурсе, и в этаком, и похожим на миниатюрного человечка, и не очень похожим, — словом, по вине этих, зациклившихся на корне, картинок создавалось впечатление, что в мандрагоре, кроме него, ничего больше и нет. А, между тем, у нее имелись и листья, но настолько непримечательные, что легко было спутать с обыкновенным подорожником или лопухом. — Выходит, здесь похоронены только повешенные? — задумчиво проговорил он, вороша стопой свалявшиеся в колтун летние травы и высматривая под ними зелень свежей травы, схоронившейся от губительных ночных дождей и предрассветных холодов. — И те, кого по тем или иным причинам брезговали закапывать в черте города, — прибавил Микель. — Таких всегда хватало. — Например? — поинтересовался Кори, склоняясь над землей и раздирая пальцами сухую сеть. С досадой цыкнул, обнаружив в гнезде лишь жалкий неприметный сорняк, и выпрямился, оборачиваясь к своему собеседнику. — Например, некоторые особенно опасные брухо, которые померли слишком рано и не успели при жизни рассыпаться в прах. Их последнее пристанище могло еще несколько десятков, если не сотен, лет доставлять горожанам, в лучшем случае, неудобства, в худшем же — и вовсе самые настоящие неприятности. — Почему? — Кори застыл с беспокойством на лице: перспектива превратиться однажды в персону нон грата, чей прах побрезгуют даже в городской черте в землю положить, его немного нервировала. Впрочем, если уж говорить начистоту, то с тех пор, как он понемногу начал осознавать смерть, эта самая смерть стала до чертиков его пугать, и он предпочел бы не умирать вовсе — если бы только, конечно, такая опция оказалась ему доступна. — Я мало что знаю о брухо, но кое-какие сведения, конечно, доступны и мне, — отозвался Микель, тоже внимательно глядя себе под ноги и проверяя заросли в окрестностях виселицы: ему, с его талантами оборачиваться бестелесным фантомом, сделать это было куда как проще, чем телесному Амстеллу, путающемуся в бурьяне и напарывающемуся на частые острые ветви. — Видишь ли… Не все брухо колдуют самостоятельно. Вернее, лишь единицы из них рассчитывают только на собственную силу. Подавляющее же большинство используют для своих целей различных духов и существ. — Вроде той жабы в горшке у лавки на Rua da Reboleira? — догадался Кори. — Такая жаба — малое дело, — хмыкнул Микель. — Если брухо отменно силён, то может призвать даже хтоническую тварь, и тварь будет его слушаться… но лишь до тех пор, покуда её хозяин не умрет. И если ты полагаешь, что тварь после смерти с полоумным хохотом уволочет того, кто ее призвал, за собой в огненную бездну, то жестоко заблуждаешься. Куда именно отправляется брухо — мне неизвестно, а вот тварь остается там, куда ее затащили. Одинокая, неприкаянная и удрученная бессмыслием своего грядущего бытия. Как ты думаешь, чем она начнет заниматься, когда основательно заскучает? — Значит, брухо должен кому-то передоверить эту тварь или же отпустить её? — догадался Кори, припомнив старинные россказни Фурнье о средневековых колдунах, подыскивающих себе под старость ученика, чтобы передать тому силу — в непродолжительный «мюнхенский» период, продлившийся около года, художник-дед увлекался колоритом сомнительно святой инквизиции, прокатившейся в темные века по всей Европе и не обошедшей стороной и Германию, и, как ни странно, именно эти истории маленький Кори даже любил и слушал взахлеб. — Тварь не так-то просто передоверить, — хмыкнул Тадеуш. — Сам посуди: станет ли сильное существо подчиняться какому-то слабаку? Тот, кому ее доверяют, должен по мощи не уступать прежнему владельцу — а подобное, как ты понимаешь, случается редко и является скорее исключением, нежели правилом. Отпустить её тоже не так-то просто, поскольку она на свой манер привязывается. Хотя привязанностью это можно назвать лишь с натяжкой… Тварь привыкает, что здесь её кормят — приходится кормить, ведь за всё положена плата, — а в другом месте не кормят да еще и гонят… Призвать порой легче, чем отправить восвояси. Так что городские власти стараются подобных личностей в черте города не хоронить. Им и без того хватает проблем, что приходят с той стороны реки. — Но ведь это кладбище выглядит заброшенным, — заметил Амстелл. — Я думал, что всё это… — …Дела давно минувшие? — догадливо подхватил лузитанец. — Помилуй, bebê! Заброшено только это кладбище — вероятно, потому что находится слишком далеко от городской черты, и вести сюда узников или волочить трупы стало нынче обременительно: город Порту потихоньку вымирает с тех пор, как… Как корабли уплыли из Мурамы и увезли с собой бо́льшую часть её прежних обитателей. Помнишь, я рассказывал тебе?.. — Конечно помню, — коротко кивнул в ответ ему Кори: ночь перед проваленной роковой попыткой эту самую Мураму покинуть накрепко врезалась в память. — И же, у вас до сих пор так расправляются с… Ему вдруг стало не по себе. Если всё действительно обстояло подобным образом, то не было никакой гарантии, что городские власти в лице Зилара и его подручной Янамари не решат вздернуть и их с Микелем. Повесить Микеля, конечно, было той еще задачкой, но от него могли избавиться и иным способом, а вот с Кори обойтись по старой доброй традиции и вздернуть его в петле. Нервно вздрогнув и поёжившись от жуткой картины, он обернулся, и как раз вовремя: Микель замер на месте, в задумчивости разглядывая какую-то кочку у себя под ногами, и Кори догадался, что тот наконец-то обнаружил искомое. — Ты нашёл ее? — мигом воодушевившись, он быстрым шагом приблизился к нему и тоже воззрился на растение. — А это точно она? — Проверим, — пожав плечами, чересчур легкомысленно ответил Микель, и юноша недовольно нахмурился. — Мике, мы тут не на увеселительной прогулке, — сердито напомнил он. — В самом деле? — растянув рот в гротескной улыбке, отозвался лузитанец. — А я-то думал… Ну, по́лно тебе! Не переживай ты так. — Не переживать?! — возмутился Амстелл, уязвленный таким беспечным отношением. — Это мандрагора, вообще-то! А ты ведешь себя так, будто перед тобой обыкновенная капуста! Сравнение Микеля Тадеуша еще пуще развеселило. Всё так же белозубо скалясь, он спокойно ответил: — Для меня нет большой разницы между тем и другим, meu céu. Ошарашенный его дерзким заявлением, Кори так и застыл, в священном трепете уставившись на пресловутый корнеплод. Помимо склепных баек художника-деда и редких изображений со средневековых гравюр, он помнил и столь же тёмный средневековый способ добывания мандрагоры, найденный в одном ветхом сборнике сказок, который Томас Фурнье купил на барахолке в Мюнхене и который Кори Амстелл тайком от старика иногда почитывал. Способ был следующий: «Привяжите мандрагору к собаке, забейте уши землей и подуйте в рог. Напуганная собака побежит и вытянет мандрагору, чей крик не причинит вам вреда». Собаки у Кори не имелось, да и не стал бы он мучить неповинное животное, но вот про забитые землей уши он крепко запомнил и накануне днем предусмотрительно затащил Микеля в аптеку, где тот с некоторым удивлением купил по просьбе юноши самые качественные и надёжные беруши. «Мне казалось, что я не храплю, bebê, — укоризненно заметил он при этом. — Или… Или может, тот другой «я» храпит?». «Мы не спим, — отрезал Кори. Поймав издевающийся взгляд, полный сомнения, из-под приподнятой брови, он раздраженно пояснил, выталкивая его из киоска на улицу, подальше от любопытствующих глаз провизора, молоденькой и кокетливой португальской девицы: — Не в том смысле! Да блядь! Сколько раз я уже говорил тебе, что это ровно тот же ты! Чего тебе еще надо, каких доказательств? Напиши себе еще одно письмо и вызови на поединок, а потом получи от самого же себя полный яда ответ… Дебил ты, Мике!». «Но тогда для чего тебе понадобились эти маленькие незаменимые — и столь же бесполезные — штучки?» — не унимался Микель, ничуть не обращая внимания на провизора и сминая в подушечках пальцев выуженные из коробки беруши. «Чтобы мандрагору добыть!» — огрызнулся Кори, озлобленно хлопая дверью киоска, выхватывая беруши у него из рук и не давая окончательно их испортить. «О-о… — протянул Микель с некоторым недоумением, но балагурить прекратил. — Действительно, это всё объясняет. А можно подробнее про твою — судя по всему, весьма рискованную, — затею, Sol?» — и Кори Амстеллу пришлось в очередной раз пересказывать всё, что случилось у них ночью; пересказы эти изрядно его выматывали и он их не слишком-то любил: было довольно утомительно начинать каждое время суток с традиционного «В предыдущей серии…». Так или иначе, беруши они приобрели, и Амстелл считал себя относительно экипированным и готовым к их опасной авантюре, наивно веря в силу технического прогресса и его превосходство перед старыми добрыми народными методами: землю засовывать в себя он как-то брезговал. — Вот, — юноша протянул пару берушей инфернальному Микелю. — Лучше воткни это в уши. А то она, говорят, оглушает до смерти. — Что это еще такое? — лузитанец заинтригованно покатал беруши на ладони, внимательно изучая со всех сторон и до невозможного уподобляясь в этом своей дневной ипостаси. — Уши заткнуть, — буркнул Кори. — Вот ты и закрой на всякий случай этим свои уши, — заботливо велел Микель. — А как же ты? — оторопело спросил юноша. — А мне не нужно. Излишние предосторожности, — отказался лузитанец, после тщательного осмотра бережно вернув беруши обратно владельцу. — Я могу не слышать звук, если не захочу его слышать. Пожалуй, в этом даже не было ничего удивительного: мог же он, в конце концов, не касаться земли, если не хотел её касаться, и спокойно разгуливал как по воде, так и по воздуху. Чуть помолчав, Микель добавил загадочное: — Оно всё равно заорать не сможет. Очень сложно орать, когда ты в земле. Что именно имелось в виду, Кори понял, только когда Микель подступился к кустистой кочке и, опустившись на одно колено, запустил руку в землю — под землю и прямо сквозь нее. Что происходило там, под толщей грунта — Кори не видел и мог только догадываться, но сердце его пугливо сжалось, а еще через мгновение лузитанец преспокойно вытащил из небольшой ямки всё растение целиком и протянул его юноше. Мандрагора лежала на его ладони, будто крошечный человечек-пикси, утомившийся и решивший вздремнуть, но Кори сразу же понял, что существо это было мертво. — Ты… убил его?.. — ахнул он. — Почему тебя это изумляет? — казалось, инфернальный Микель обиделся, словно его оскорбили недопустимым подозрением. — В этом не было ничего сложного! — Нет, но… — Кори аккуратно взял из его рук корнеплод с густым пучком листвы, торчащим из макушки, и ощутил в груди неприятное тянущее чувство, а в горле — ком с тлетворным осадком. Словно разгадав его мысли, Микель сокрушенно хмыкнул. — Sol, да неужто есть разница, чьими руками убивать? Ты купил бы в лавке измельченный порошок. В чем же тут секрет, расскажи мне? В чем принципиальное отличие между тем, чтобы убить самому, и тем, чтобы приобрести уже убитое кем-то другим? Разве только в сладковатом чувстве причастности. Не зарезав свиньи, жаркое не приготовишь. Ты говоришь, что требуется сделать — и я это делаю. Но, пожалуйста, не надо потом раскаиваться в содеянном. Убрав мандрагору в карман куртки с легкой сочувственной брезгливостью — точно еще совсем юный патологоанатом-практикант, укладывающий чью-то отрезанную и неопознанную руку в холодильную камеру морга, — Кори тихо выдохнул: — Можем возвращаться, — но не успели они отойти от виселицы и на пару шагов, как вдруг заслышали в окрестном лесу буйный шелест, не предвещающий ничего доброго. Кто-то продирался сквозь кусты и траву, двигаясь напролом прямиком к ним. Напуганный этим ярым шумом, Кори вцепился в руку Микеля, до боли стискивая ее пальцами, а лузитанец на всякий случай выступил чуть вперед, хмуро и напряженно наблюдая за колыханием потревоженной листвы. Проще всего — и безопаснее — было бы забраться повыше и уже оттуда хорошенько рассмотреть того, кто ломился навстречу через лес, но этот кто-то, судя по звукам, был один и едва ли мог представлять собой серьезную угрозу. Пуще всего Кори Амстелла страшила неизвестность, и он даже поймал себя на некоем подобии облегчения, когда близлежащие заросли расступились, и оттуда показалось плоская звериная морда, наделенная при этом до жути человеческими чертами: пронзительно-синие глаза, ровные дуги густых бровей, прямой нос с широкими ноздрями, явственно очерченные губы и бакенбарды — всё это гармонично соседствовало со львиной гривой, по-кошачьи изогнутой шеей, четырёхлапым туловом в киноварно-красной шерсти и длинным хвостом, который венчал шип скорпионьего жала. На голову существа был нахлобучен серый фригийский колпак, наводящий на небезосновательные подозрения, что оно тут разгуливало не само по себе, а под хозяйским присмотром: затруднительно самому надевать шапку, когда у тебя подушечки с когтями вместо пальцев. — Человечки! — с изумлением и восторгом мелодично пропело существо, шумно втягивая воздух и раззявив хищную пасть с частоколом острых зубов. К своему вящему ужасу, Кори моментально узнал в нем мантикору, насколько портретным оказалось сходство со средневековыми гравюрами. Тут же вспомнил он и тот нервирующий факт, что мантикоры слыли людоедами — недаром же на большинстве из этих гравюр их изображали с человечьей рукой или ногой, торчащей из прожорливого рта. — Блядь!.. — коротко выругался он, хватая своего спутника за руку и пытаясь его оттащить как можно дальше от ископаемого чудовища. — Хвост, Мике! У нее ядовитый хвост! Наверняка лузитанец всё это знал и сам, и гораздо лучше, но крик сорвался с губ раньше, чем юноша успел подумать. Не тратя попусту время на ответ, Микель в тот же миг отпихнул его от себя, да так резко и сильно, что Кори рухнул на землю как подкошенный, но обиды ощутить не успел: в воздухе над ним просвистели игольчатые стрелы, вонзаясь в стволы деревьев и затихая в листве. Сам же лузитанец, позволив губительным иглам пройти сквозь его фантом, стремительно метнулся зверю наперерез и, пока мантикора яростно клацала клыками, раз за разом проваливая атаки и хватая пустоту, сдавил обретшей твердость рукой кончик ее хвоста и с характерным хрустом переломил, оставляя болтаться никчемной погремушкой. Мантикора несчастно взвыла, будто сама собою же ужаленная, и отскочила на пару шагов, беспомощно дергая изувеченным отростком. Только убедившись, что та больше не может швыряться отравленными колючками, Микель Тадеуш возвратил себе телесность и расслабил плечи, отпуская всё напряжение из мышц. — Теперь поговорим? — с ехидной лаской спросил он, доставая из кармана портсигар и вылавливая чуть промахивающимися от нервов пальцами сигарету. Лишь воткнув ее себе в рот, он запоздало припомнил, что коробок со спичками теперь хранился у menino, и с досадой крякнул, так и оставшись стоять с незажженной сигаретой в зубах. Мантикора идти на контакт отказывалась и только выла, рычала да скулила, скаля зубы, белоснежные с кончиков и покрытые характерной «гнилью мясоеда» у самых корней, и Кори, всё крепче уверяясь в своей догадке, приподнялся на локтях, чтобы снова предупредить: — Мике, будь осторожен! Она не одна! С ней есть кто-то еще! Тот ничем не подал вида, что услышал его окрик, но юноша точно знал, что и эти слова были приняты к сведению, как чуть ранее — про смертельно опасный хвост. — Ты ведь умеешь говорить, — продолжил лузитанец, по-прежнему обращаясь к покалеченному зверю. — Я сам не далее как минуту назад слышал, что ты называло нас «человечками»… Так что же, человечки оказались тебе не по зубам? Что за дурной тон — набрасываться без повода и причины, даже не поздоровавшись? Чем, в конце концов, мы тебе не угодили? — Тем, что Лехои любит человечину, — ответил на его вопрос другой голос, и Микель резко обернулся на звук, а вместе с ним дернулся и Кори, вскидывая голову и натыкаясь взглядом на чью-то высокую фигуру в медвежьи-буром балахоне с глубоким капюшоном. Капюшон этот полностью скрывал лицо незнакомца, и невозможно было разглядеть его выражение, когда он произносил безразличным тоном: — Особенно — человечину. Этого более чем достаточно, чтобы наброситься. Микель смерил персону в балахоне мрачным взором и задумчиво произнес: — Так вот кто до полусмерти пугает всех жителей Валонгу. — До смерти, — поправил незнакомец, делая короткий шаг вперед. — Не надо допускать полумер. Мы пугаем их до смерти. Он поднял руку ладонью вверх, и посередке зародился зеленоватый огонек, понемногу наливаясь силой, разгораясь всё сильнее и превращаясь в сгусток фосфорного пламени. Не оставалось ни малейших сомнений, что им довелось столкнуться в этом кладбищенском лесу с самым настоящим брухо.