Per aspera

      Лорик читает — увлеченно, не замечая ничего вокруг.       — Что-то интересное? — спрашивает вошедший в залу Доминик, проходя мимо кресла, в котором устроился Лорик.       Лорик откидывает голову на спинку, следит за Домиником рассеянным взглядом.       — Да. Это выдержки из «Расширенного трактата о композиции». Преподаватель дал почитать… В оригинале Бернхарда слишком много латыни, да и сложен он для меня, — Лорик морщит нос, недовольно вздыхает. — Я такой неуч!       Доминик смотрит сверху вниз на Лорика, невольно любуясь. Лорик, погруженный в учебу, серьезен, сосредоточен. На хрупкой шее мерно пульсирует тонкая жилка. Синие, опушенные густыми черными ресницами глаза на тонком лице с такого ракурса кажутся еще больше, вдумчивее, глубже. Конечно, Лорик не может быть по-настоящему привлекательным для Доминика. Явно не германец, он скорее похож на итальянских святых на картинах прошлых веков. Что ж, королевство италийцев — тоже часть священной империи. «Быть может, в мальчике все же текут и чистые крови», мелькает в голове Доминика. Запрокинутая голова и изгиб шеи Лорика напоминают ему работы Да Винчи — например, набросок Святого Себастьяна, умирающего под градом стрел. Хотя Себастьян у великого итальянского мастера не в пример более мускулистый и крупный мужчина. Разве что вот этот трогательный изгиб…       — У тебя красивая форма шеи и ключиц, — говорит Доминик, думая о своем.       Глаза Лорика темнеют, он словно весь съеживается, уползает, вжимается в кресло, втягивая голову в плечи. Безотчетно прикрывает горло ладонью. Доминик не сразу понимает, что произошло, а когда понимает — или думает, что понимает — чувствует жалость и укол вины.       — Так что именно тебя заинтересовало в трактате? — спрашивает он, чтобы сменить тему.       — Тут… много полезного, — тихо, тускло отвечает Лорик.       — Я еще не читал, так что расскажи, — просит Доминик.       — Ты читаешь такие работы? — в голосе Лорика мелькает проблеск удивления.       — Любой образованный человек должен мало-мальски разбираться в музыке, — пожимает плечами Доминик.       …Он уже не обращал внимание на то, что Лорик звал его по имени и на «ты». Будь Лорик человеком его круга, Доминик бы жестко пресек подобное непочтение. Да и не рискнул бы никто из аристократов так себя вести. Но с необразованного мальчишки нечего было взять. Хорошо хоть Лорик больше не вздрагивал каждый раз в его присутствии. «Как глупый щенок, побывавший в недобрых руках: даже не накажешь, — думал о нем Доминик. — Тряхнешь хорошенько за шкирку, напугаешь всерьез — и все, не вырастет из него матерого породистого кобеля. Хороший хозяин не трогает щенят. До дрессировки и воспитания еще надо дорасти».       Доминик не знал, что Лорик уже давно не был доверчивым щенком — скорее, крысенышем, знающим цену жизни и смерти…       — Ну так что там интересного? — Доминик садится на небольшой диван, достаточно далеко от Лорика, чтобы не давить своим присутствием.       — О… Много чего, на самом деле. В основном — принципы составления музыкальной композиции, контрапункты и диссонансы. — Лорик словно включается, глаза вновь загораются. О чем-то подобном он готов рассказывать часами.       Доминик не прерывает, внимательно слушает, увлекшись, берется рассуждать и сам о том, чего Лорик пока не знает, а порой — даже не представляет, что такие знания существуют. Лорик расцветает на глазах. И говорит, говорит, говорит… Доминику нравится видеть подопечного таким.       — Представляешь, есть специальная мелодическая фигура, passus duriusculus, это такое… скачкообразное движение музыки, которое отражает боль, страдание, — Лорик взмахивает руками, словно добавляя веса своим словам. — Музыка — это ведь целый язык, со своей сложной риторикой, с внутренней логикой и структурой, со средствами выразительности и композиционными приемами. Как же примитивно я все это видел раньше! Это как уметь говорить на языке, не зная даже письменности, а потом углубиться вдруг в грамматику, и дальше — в лингвистические основы…       Доминик смотрит удивленно, ему странно, что мальчишка, еще пару лет назад мывший полы в трактире, рассуждает с горящими глазами о таких непростых вещах и находит такие точные сравнительные образы.       — Ты многому научился у Винценца, — улыбается он, и лицо Лорика снова тускнеет, словно выгорает изнутри.       — Да, это правда, — коротко отзывается он, и умолкает. Больше в этот вечер его не удается разговорить.       …Они много говорили. Обо всем на свете и ни о чем. Доминик обладал потрясающей способностью всегда получать ответы на все интересующие его вопросы. Он переспрашивал, уточнял, пристально смотрел, и Лорик отвечал — даже против воли. Одно у него никак не выходило — узнать подробности того, что связывало Лорика с Винценцем. Доминик выудил из Лорика достаточно чтобы понять, что Винценц был, мягко говоря, не слишком добр к своему подопечному. Но и только…       Ничего, казалось бы, не меняется, но на следующий день Лорик вовсе не так воодушевлен и ведет себя совсем иначе.       — Иногда я вообще не понимаю, зачем прихожу, когда ты зовешь. — Он раздраженно трет лицо руками, глаза сердито блестят. — Ты все равно всего лишь дашь мне денег, или сообщишь что-то малозначительное, вроде отмены или переноса следующих занятий, что можно было просто написать в записке. Но я упорно прибегаю по первому зову.       — Может, тебе просто нравится хамить мне лично, — меланхолично отвечает Доминик, отпивая вино из высокого бокала. — И да, на сей раз — чек. Не успел обналичить, так что справишься сам.       Лорик тихо бесится, глядя на мужчину, которого ему еще ни разу не удалось всерьез вывести из себя.       — Ты похож на него, — с тихой ненавистью ядовито говорит он. — Ты, Винценц — вы все одинаковые. Чеки. Деньги, власть… Происхождение. Такие же руки… Сильные. Ухоженные. Словно ты можешь удержать в них весь мир. И взгляд такой же. Уверенный.       — И? — с кажущейся невозмутимостью спрашивает Доминик.       Лорик отворачивается.       — И я ненавижу таких, как ты.       Доминик медлит. Вздыхает.       — Хочешь, объясню, почему ты приходишь, когда я зову? — вдруг спокойно спрашивает он. Лорик слышит шаги за спиной, оборачивается, и видит, как Доминик тянется к нему. Он рефлекторно пытается закрыться, и тот легко перехватывает его тонкое запястье. Пальцы удерживают узкую руку мертвым браслетом, неразрывными оковами. Лорик точно знает — Доминик не просто силен, он несопоставимо сильнее Лорика. И Лорик замирает, глядя на Доминика широко распахнувшимися глазами, даже не пытаясь пошевелиться.       — Вот поэтому, — мягко, с усталой грустью констатирует Доминик. — Ты меня боишься. Почему ты сейчас не пробуешь освободиться? Давай, попробуй, например, выдернуть руку.       Лорик смотрит на него, не шелохнувшись, и Доминик с горечью продолжает:       — Именно об этом я и говорю. Ты боишься. Даже не того, что я тебя держу, а того, что не отпущу, когда ты решишь освободиться. Пока ты не выдергиваешь руку — сохраняется иллюзия добровольности, Лор. Пока ты не сопротивляешься — ты можешь врать себе, убедить себя, что это твое решение. Но как только ты дернешься — решать буду я. Отпустить, или удержать. Дать уйти, или нет. Велеть приволочь тебя силком, если ты не явишься по требованию, или принять твое нежелание меня видеть. Это решаю я, не ты. И вот этого ты панически боишься. Что дернешься — а я продолжу держать. Что откажешься прийти, а я решу применить силу. И тогда тебе придется столкнуться лицом к лицу с твоими кошмарами, что бы ты там себе не придумал.       По щеке Лорика скатывается слеза, но он упорно молчит, понимая — хоть слово, и он окончательно потеряет над собой контроль.       — Но я не он, Лор, — спокойно продолжает Доминик. — Я понимаю, зачем ты так вызывающе и скверно себя ведешь и почему говоришь то, что говоришь. Тебе страшно. Ты проверяешь, где та самая грань, после которой я ударю в ответ. Как далеко надо зайти, чтобы я начал действовать. Что нужно сказать или сделать, чтобы я решил тебя наказать. Причинить боль, или как ты это видишь — я не знаю. А ты не объясняешь, отмалчиваешься. Ты пытаешься определить границы, очертить их как можно более точно, чтобы хотя бы в их рамках чувствовать себя относительно безопасно. Но я — не он, слышишь? Что бы он с тобой ни делал — я не он. Если я решу, что ты пересек грань, я просто уйду, Лор. И нет, ты не потеряешь мое покровительство, помощь и протекцию. Только мое общество и мою дружбу, а они тебе не то чтобы нужны. Так что не бойся меня. Кстати, даже если после всех твоих выходок я решу, что не хочу тебя видеть больше никогда, ты все равно официально останешься моим протеже. Просто чтобы у других не возникло желания покуситься на ничье. — Доминик успокаивающе улыбается, видя, как удивленно и болезненно изгибаются брови Лорика. — Ты не думал о такой опасности? Зато я — да. И нет, она тебе тоже не грозит.       Лорик медленно отнимает руку, и Доминик тут же разжимает пальцы, которыми мог бы запросто переломать тонкие кости — уж тут Лорик не строит никаких иллюзий.       — Почему, Дом? — спрашивает он почти шепотом, боясь, что голос подведет.       Доминик пожимает плечами.       — Потому что я не он. Я просто другой. Только и всего.       Лорик осторожно берет ладонь мужчины двумя руками — тот легко позволяет ему это. Смотрит на нее, касается линий кончиками пальцев, переворачивает руку, разглядывая лунки ногтей. И вдруг прижимается к пальцам губами. Доминик вздрагивает, но не делает ни единого лишнего движения.       — Я все равно тебе не верю, — горько, словно жалуясь самому себе говорит Лорик.       — Я знаю, — спокойно отвечает Доминик. — Все в порядке, Лор. Я знаю.       …Поначалу Доминик совсем не понимал Лорика. Ни того, как тот временами превращался в испуганную тень, готовую раствориться в сумраке, истаять при приближении источника света. Становился тихим, послушным и покорным, безучастным ко всему, словно неживым. Ни того, как ему вдруг попадала шлея под хвост, и Лорик опасно приближался к грани открытой грубости. За наглую фразу о том, что Лорик ненавидит аристократов, Доминику хотелось велеть высечь неблагодарного мальчишку. Или самому огреть хлыстом по губам, смыть кровью наглеца подобное оскорбление. Мешало ему лишь то, что Лорик был слишком ничтожен, слишком слаб, чтобы всерьез его наказывать. На него даже злиться было как-то недостойно…       Доминик любит гулять по саду, особенно поздней весной, и иногда зовет с собой Лорика. Такие неспешные прогулки и разговоры, как оказалось, радуют обоих.       — Лорик. А полное имя — Лорелан. Кто тебя так странно назвал?       — Мама, — Лорик улыбается. — Не знаю, почему, не спрашивай. Откуда она такое имя взяла — тоже не знаю. А сокращение придумал проезжий бродячий музыкант. Он подарил мне гитару и сказал, что петь — моя судьба.       — Красиво. Непривычно, но красиво.       — А как звучит твое полное имя? — в голосе Лорика искреннее любопытство.       — А тебе зачем? — Доминик вскидывает бровь.       — Ну, интересно же… Ты из самой высокородной аристократии, я даже не представляю, как у вас все устроено. У вас всех такие… многоярусные имена.       Доминик морщится.       — Я не люблю все это. Да и тебе нет дела до Францисков, Альбрехтов и прочих Рудольфов в моем имени.       Его голос звучит неожиданно прохладно, и Лорик теряется.       — Но… почему? Это же твоя родословная, твой род. Мне интересно. Я не думал, что тебе будет неприятно.       — Не то, чтобы неприятно, Лор. Как бы тебе объяснить. — Доминик трет переносицу. — Если очень коротко — я из младшей ветви Габсбургов. Штирийской. Как и император, или Петир. Кстати, он ближе к престолу, чем я. Значительно ближе. Все прочее — лишние детали. Если бы все сложилось иначе, моя жизнь могла бы быть другой. Но меня все устраивает.       …Доминик знакомил Лорика со многими. Удивительным образом ближе всех его протеже сошелся с его лучшим другом и дальним родичем, Петиром, одним из самых высокопоставленных лиц в государстве, прямым родственником императора. Впрочем, неожиданным это могло показаться лишь на первый взгляд: Петир был умен, весел, ласков в общении и доброжелателен почти всегда. Каким холодным и беспощадным умеет быть этот добродушный и теплый человек, знали только самые близкие доверенные люди. Например Катарина, его лучшая подруга и жена, или Доминик, помнящий Петира на поле боя.       Многие знакомые видели в Петире лишь душу компании и беззаботного добряка. Доминик не спешил никого разубеждать, но прекрасно понимал, что за мягкими манерами скрывается стальная воля и цепкий критичный ум, а еще — безжалостность и ненависть к врагам империи. За это он любил и ценил Петира еще больше. Лорику же просто было с Петиром спокойно и тепло — в отличие от Доминика, его родич прекрасно умел опускаться до уровня собеседника, кем бы тот ни был, и легко стирать при общении колоссальную разницу в статусе и общественном положении…       — Сколько тебе лет? — как-то спрашивает Лорик, следуя рядом с Домиником по тропинке меж ухоженных деревьев. Летнее солнце золотит изумрудные кроны, хотя жара уже идет на спад — скоро осень.       — Я родился в один год со старшим братом нашего императора, Фердинандом IV, — улыбается Доминик.       Лорик раздраженно вздыхает.       — Дом, я и без тебя знаю, что неуч и дурак. Необязательно напоминать мне об этом каждой новой фразой.       Доминик кажется удивленным и даже словно бы расстроенным.       — Ну что ты, Лор. Я не имел в виду ничего такого. Просто не сообразил, что ты не должен все это знать, говорю с тобой, как привык с Петиром.       Лорик молчит так долго, то Доминику кажется — он сильно задел своего юного протеже. Но тот вдруг останавливается, смотрит странно, почти испуганно.       — Как с Петиром? Как… с другом?       — Но ведь мы друзья, Лор, — пожимает плечами Доминик. — Ну пусть не совсем — мы слишком мало друг друга знаем, но мы вполне можем стать друзьями. У меня много раздражающих замашек. Не обращай внимания. А про возраст…       — Нет, не говори! — торопится Лорик. — Я сам узнаю. Я видел у тебя в библиотеке книгу о Габсбургах. Хорошо?       — Конечно, — смеется Доминик, невольно тянется было взъерошить волосы Лорика, но, вспоминая, что тот не любит подобные касания, останавливает себя. — Мне будет приятно. Франц Фердинанд… Он должен был стать императором. Мы играли вместе в детстве. С ним, с Петиром, с Катариной. Только Петир на два года младше, а мы втроем были ровесниками. Жаль, что оспа забрала его.       Они продолжают неторопливую прогулку, когда Лорик тихо спрашивает:       — А Винценц… тоже из Габсбургов? Ты его знал?       — Что? Нет, конечно, — презрительно бросает Доминик. — То есть да. То есть я его знал, само собой, но нет, конечно, он не Габсбург. Он из Эггенбергов. Хотя, к слову, тоже наш с Катариной ровесник. Ты разве не знал?       — Нет, откуда бы, — так же тихо отзывается Лорик. — Мы… мало разговаривали.       Доминик кажется всерьез пораженным. Не знать таких важных, основополагающих вещей о своем покровителе?       — А с чего ты взял, что он может быть из Габсбургов?       — Ну… Он тоже огромный, как ты. То есть был. Был огромный. Выше меня на полторы головы. Хотя ты еще больше. Я сначала думал, это потому, что он — из аристократов. А потом увидел, что и среди аристократов люди разного роста.       Доминик смеется долго и со вкусом.       — Прости. Прости, это правда смешно. К слову, Габсбурги как раз не отличаются высоким ростом, как, впрочем, и Эггенберги, если уж на то пошло. У меня это от деда по материнской линии. Даже Петир по нашим меркам высок, хотя и ниже меня на добрых полголовы и даже больше, если использовать твою забавную «поголовную» систему исчислений. Если мы, Габсбурги, чем и отличаемся, так это фамильной челюстью. — Он показательно выдвигает челюсть вперед, весело скалится. Лорик смеется вместе с ним.       — Отличная челюсть. И вообще ты очень красивый.       Лорик не лжет и не пытается льстить, да и не умеет этого делать. Доминик — высокий, статный, с гибким подтянутым, поджарым телом, с длинными ногами и сильными руками, с гривой блестящих каштановых волос, оттеняющих высокомерное, властное лицо, действительно кажется ему красивым — красотой смертельно опасного хищника. Он совсем не похож на Винценца, который выглядел как эталонный, безупречный принц, благородный и возвышенный, как античный бог. Внешность Винценца была фатально обманчивой. Доминик же — Лорик в этом не сомневается — именно тот, кем кажется. Огромный хищный зверь, которого Лорик порой боится так, что холодеет где-то в груди и сводит живот. Который может небрежным движением отправить к праотцам жалкого Лорика и даже не заметить. Впрочем, непостижимым образом зверь явно миролюбив, и почему-то не спешит точить о жертву когти, чему Лорик безмерно рад. И от всей души благодарен Доминику за подобное снисхождение, за отвлеченные разговоры, за то, что тот держится с ним на равных — с ним-то, не тянущим даже на грязь под каблуками безупречных туфель хозяина.       — Спасибо, — спокойно улыбается Доминик, не подозревая, что творится в голове у его протеже. — Это приятно слышать. Что ж, твоя очередь. Сколько лет тебе?       — Со мной все просто — я родился в год окончания войны, — на сей раз Лорик готовно включается в игру. — Мама говорила, это к счастью.       — Тридцатилетней войны? — переспрашивает Доминик. Он отлично владеет собой, и Лорик согласно кивает, не замечая странного выражения его лица. — Я думал, ты старше. Черт, я был уверен, что тебе по меньшей мере двадцать.       — Так плохо выгляжу? — смешливо фыркает Лорик.       — Не, что ты. Ты просто… очень серьезно относишься к учебе. Обычно молодые люди в твоем возрасте еще совсем безответственные оболтусы, — находится Доминик, тактично меняя направление разговора.       — Я слишком многое отдал, чтобы тратить время впустую, — непривычно серьезно говорит Лорик, отворачиваясь.       — Сколько ты пробыл с Винценцем? — спрашивает Доминик. Это нехороший вопрос, он уже понимает, но не может удержаться.       — Неполных три года, — спокойно отвечает Лорик, глядя на камни, которыми вымощена по краям тропа, не подозревая, что Доминик на миг прикрывает глаза, гася в их глубине ярость.       …Порой Доминик думал плюнуть на все и отправить мальчишку к чертям — и с его страхами, и с его заскоками. Но потом он вновь и вновь видел, как Лорик упражнялся на бесконечных занятиях, как упорно, фанатично, до изнеможения работал — и каждый раз мысленно давал ему еще шанс. В Лорике было слишком много таланта — уникального, особого дара. И еще Доминик слышал слишком много боли в его голосе, когда Лорик пел. Чем дальше, тем отчетливее прояснялось, что и кто тому причиной — и ему очень не нравились его догадки. Нетрудно было понять, что Лорик ненавидел Винценца, и смертельно боялся его.       Доминик был наблюдателен и умен, и отлично умел делать правильные выводы. И находил в себе силы относиться к Лорику снисходительно…       Лорик совершенно не разбирается в сложных переплетениях генеалогических древ знатных сословий. По сути, он далеко не сразу осознает глубокую пропасть между положением того же Винценца и принадлежащего к императорской династии Доминика. Для него они все — небожители. Но, проведя у Доминика полгода, он постепенно понимает, что все гораздо сложнее.       — Мне казалось, практически все Габсбурги так или иначе у власти, — как-то осторожно говорит Лорик, возвращаясь к старой теме.       В камине горит огонь — с приходом осени на улице становится прохладно, деревья, потерявшие зелень листвы, кажутся угрюмыми, но в зале уютно и тепло. Доминик усмехается. Наивность Лорика ему почему-то нравится. Есть в этом что-то… невинное.       — Нет, почему. Не все. Особенно те, кто не рвется. А некоторых стоило бы гнать от власти подальше поганой метлой.       — Почему? — удивляется Лорик.       — Да потому. Тот же Фердинанд Карл Австрийский отлично транжирил наши земли просто потому, что считал, что может себе это позволить. Имеет право. — В голосе Доминика неожиданно прорезается презрение и гнев.       — Если не ошибаюсь, учитель именно про него говорил, что он покровительствовал искусствам и музыке, и многое сделал для развития оперы? Или я опять все напутал? — неуверенно замечает Лорик, услышав наконец хоть одно относительно знакомое имя.       — Вот и пел бы себе в спальне по вечерам, — холодно отрезает Доминик. На его лице проступает жестокое властное выражение, меняющее привычные благородные черты. Будь здесь Петир — тонколицый изящный золотоволосый Петир, которого ни за что не припишешь к их общему роду — обязательно отпустил бы шутку по поводу фамильной упрямой губы и тяжелого подбородка. Конечно, они оба знали — в лице Доминика почти не читались фамильные признаки Габсбургов. Почти. Ровно до тех пор, пока Доминик не начинал всерьез злиться.       Доминик берет себя в руки и усмехается собственным мыслям.       — Впрочем, в целом — ты прав. Как у эрцгерцога, у меня достаточно власти. Но я не создан править.       — Ты?! — Лорик невольно повышает голос. — Это ты-то не создан править?       Доминик смотрит на Лорика так долго, что тот опускает взгляд и начинает нервно ерзать в своем кресле. Ему уже кажется, что Доминик никогда не ответит, что он умудрился невольно разозлить покровителя, и тот сейчас… Дальше Лорику, проклинающему свою болтливость, думать не хочется.       Но Доминик лишь устало роняет:       — Ты не поймешь. Знаешь… У нас в роду был… Он умер не так давно — на днях исполнится четыре года, как его не стало. А кажется — вечность. Его звали Леопольд, как и императора. Леопольд Вильгельм Австрийский. Он был младшим сыном — да, тоже как наш император. А значит, ему была уготована церковная карьера. Он стал великим магистром Тевтонского ордена, князем-архиепископом Бремена и Магдебурга, князем-епископом Оломоуца, Хальберштадта, Пассау, Бреслау и Страсбурга.       Доминик перечисляет все звания родича автоматически, ему, Габсбургу, все многовековые вехи священной истории и генеалогии царствующей династии знакомы, кажется, даже ближе, чем собственные пять пальцев. Лорик не понимает ни слова, но молчит, во все глаза глядя на Доминика, кажущегося сейчас таким далеким и чужим.       — После смерти своего брата, императора Фердинанда III, Леопольд был кандидатом на императорский престол. Понимаешь, он же тогда уже был всеобщим героем. Моим — тоже, я мечтал воевать под его началом. Я бы не задумываясь пошел за ним, и не я один. Имперский фельдмаршал, без которого мы могли потерять Вену. Знаешь, что он сделал, когда ему предложили престол? Поддержал сына своего брата Фердинанда, Леопольда. Так его племянник стал императором Леопольдом I — всего в 18 лет. Не все хотят править, малыш. Некоторые просто хотят служить империи.       — Ты воевал под его руководством в Тридцатилетней войне? — Лорик смотрит во все глаза.       — Что? — Вопрос Лорика словно вырывает Доминика из воспоминаний. — А, нет, конечно. Лор, мне было пятнадцать, когда та война закончилась. Но у империи всегда много врагов. Под началом Леопольда Вильгельма я воевал много позже. Это были войны с Францией… и не только. И еще будут. — Он мрачнеет, вспоминая притязания Людовика XIV, и то, что Габсбургам не всегда удавалось укоротить его чертовы длинные руки.       — Ну, просто ты сказал «мы могли потерять Вену», — смущается Лорик.       — Мы — то есть империя, — серьезно поясняет Доминик.       Лорик молчит, пытаясь осознать сказанное. Затем тихо спрашивает:       — А Петир? Он… Тоже не хотел править?       — Неверно формулируешь, Лор. Дело не в том, что он не хотел править. От осознанно хотел не править. Не иметь к правлению чего бы то ни было с какой бы то ни было позиции никакого отношения. Он вообще мечтал держаться как можно дальше от всего, что связано с властью. И он, и Катарина. Они сбежали и обвенчались наперекор всем. На Катарину у семьи были очень большие планы, но она поклялась, что скорее выйдет в окно, чем согласится на династический брак. Потом они с Петиром объявили, что у них не может быть детей — это тем более закрыло фактически для Петира все вопросы о престоле. Нет наследников — не о чем и говорить. Они этого и добивались. Чтобы их просто оставили в покое.       — Ты был бы хорошим правителем, — чуть слышно упрямо говорит Лорик.       — Ты же ненавидишь таких, как я, — усмехается Доминик, припоминая давний выпад подопечного.       Лорик вскидывается с отчаянной дерзостью.       — И что? Ненавижу я вас всех! А ты… Ты лучше других, — сбивчиво и неуверенно заканчивает он.       — Не лучше. Да и неважно это. Я верно служу императору. Этого хватает.       Лорик молча качает головой, не смея спорить. Все же аристократы, оказывается, разные. Ему еще нужно научиться с этим жить. Впрочем — Лорик горько про себя усмехается — это только кажется. Больше он никому не поверит. Никогда. Даже Доминику. Такому доброму, сильному, щедрому и терпеливому Доминику. Лорик смотрит на огонь, и заставляет себя не думать о том, как бы было хорошо, если бы то, каким кажется Доминик, могло оказаться правдой.