Per aspera

      Лорик долго медлит у двери, затем все же стучится к Доминику. Он нервничает, и стук выходит неожиданно громким, тревожным. Однако Доминик, возникший на пороге, по обыкновению совершенно невозмутим. Он лишь вопросительно вскидывает бровь, словно интересуясь столь поздним визитом, и сторонится, пропуская Лорика к себе.       — Слушаю тебя. — Голос мужчины привычно ровен, и это заставляет Лорика нервничать еще сильнее.       — Можно я останусь? — с трудом заставляет себя выпалить Лорик, и отчаянно краснеет.       — Нет, не стоит. Я уже говорил, — спокойно отвечает Доминик. — Мы это обсуждали, Лор. И ты прекрасно знаешь, почему я тебе отказываю.       …С тех пор, как Лорик, не в силах бороться со своими демонами в одиночестве, открылся Доминику, их отношения действительно стали почти дружескими. Впрочем, возможно, Доминик видел в Лорике друга в полной мере. Лорик понимал, что все сложнее.       Он научился не только говорить с Домиником, но и касаться его, доверяться ему. Иногда, когда особенно нуждался в поддержке — перед выступлениями, или когда нервничал, если что-то не получалось в учебе, или просто грустил — обнимал. Доминик охотно обнимал в ответ, делился теплом, которого так не хватало Лорику, но никогда не тянул руки первым. Лорик долго — почти год — не мог себе признаться, что жалеет об этом. Что хотел бы, чтобы Доминик решился на большее. Как бы сильно он ни боялся всего, что было связано с близостью, ему этого не хватало. Не просто объятий — чего-то большего. Лорик отчаянно себя за это корил, считал подобные желания грязными и недостойными, но не мог перестать думать, что было бы, если бы Доминик…       Он доводил себя до изнеможения занятиями, но даже если к вечеру падал замертво, утром, проснувшись, все равно чувствовал постыдное желание. Он старался прогнать грязные мысли, старался держаться подальше от своего покровителя, но не выдерживал долго, понимая — Доминик ему необходим. Сам того не понимая, Лорик отчаянно влюблялся в Доминика…       Лорик упрямо вскидывается.       — Ты всегда считаешь, что знаешь все лучше меня! — бросает он зло, пряча отчаянье. — Да, я помню, что тебе нравится. Ты думаешь, я обязательно буду хуже Петира? Я вам не ровня?       Глаза Доминика на короткий миг вспыхивают, и Лорик отлетает к стене, получив пощечину. Доминик впервые себя так ведет, и Лорик в панике жмется к холодному камню, когда мужчина, направляясь к нему, вновь заносит ладонь для удара.       — На колени. Живо! — тихо приказывает он, и Лорик скулит от парализующего ужаса, пытаясь, вжавшись в стену, отползти, и понимая — отползать некуда. И зажмуривается, прикрывая голову руками.       Однако нового удара не следует. Доминик спокойно стоит рядом, и ждет, пока Лорик опустит руки и откроет глаза. Не торопя, не меняя выражения лица. Не делая больше ни единого резкого движения.       — Вот об этом я и говорил. Лор, дело не в том, что ты хуже. И уж точно не в том, что не считаю тебя равным себе, пора бы тебе это понять. Ты просто не сможешь дать мне то, что мне нужно, и не получишь от меня того, что хочешь сам. И кстати — я тебя не ударил, просто оттолкнул. Тебе хватило, чтобы перепугаться насмерть. Иди к себе, Лор. Эти игры не для тебя.       …Занятия с Базиле оказались совсем не такими, как представлял себе Лорик. Итальянец и сам был бесконечно далек от всего, чего он ждал. Джованни Базиле был очень немолод, невысок — почти как сам Лорик, черноволос с немалой проседью, кудряв, бородат и удивительно крепок. В нем не было изящества и утонченности дворянина, напротив, он выглядел коренастым и сильным, подобно сказочному гному, а его одежда отличалась исключительным удобством и практичностью. В обращении он был весел, напорист, громок и панибратски прост. Теплые глаза цвета зрелых маслин казались порой задумчиво-грустными из-за необычного разреза, но чаще лучились смешливой добротой. Работать с учеником он начал отнюдь не с вокала. К удивлению Лорика, поначалу чувствовавшего даже какое-то разочарование, Базиле всячески гнул его и выламывал, затем потребовал делать всевозможные упражнения на гибкость и растяжку, затем добавил силовые, при которых требовал соблюдать особое дыхание. Лорик уставал и выматывался, а Базиле и не думал приступать к пению.       — Дыши! — требовал он, отвешивая Лорику шуточный пинок. — Нет, не так, как я учил.       — Я так и делаю! — пищал Лорик, и вновь получал пинка, а Базиле вздыхал и показывал заново.       Лорик про себя ныл, но слушался беспрекословно. Он уже знал, что в семье Базиле были не только талантливые поэты и писатели, но и оперные певцы, и известнейшие дивы, получившие признание не только в Италии — и Джованни лично прикладывал руку к развитию вокала последних. Интересно, думал Лорик, Лионору* он тоже заставлял делать бесконечные приседания, или подниматься по лестницам с тяжестью и при этом дышать в определенном темпе? Или с Адрианеллой этим занималась ее мать, прекрасная Адриана?       Но самое поразительное произошло потом, когда они наконец дошли до распевок, перед которыми начали урок с очередных упражнений на дыхание. Голос Лорика зазвучал совсем иначе. Джованни подошел сзади, обхватил руками за бока, поставил в определенную позицию, поправил ноги, и приказал продолжать. И Лорик наконец услышал результаты своих трудов. Он никогда еще так не звучал — объемно, как-то даже округло, насыщенно. Он никогда не умел так удерживать звук внутри и так выпускать его наружу. Оказывается, раньше он вообще не пел. Ему казалось, что Базиле просто волшебник: после занятий с ним тело Лорика менялось, становилось сильнее, гибче, крепче — живее. И это помогало петь, играть, чувствовать.       Но это же возвращало его к мыслям о Доминике. Доминик был для него наваждением, недостижимой мечтой. И однажды он не выдержал. Не просто обнял — потянулся губами к сильной, доброй ладони, прижался, безмолвно прося о большем. Доминик все понял верно… и отказал…       Доминик отворачивается, направляясь к двери, с явным намерением выпроводить позднего гостя вон, и Лорик чувствует одновременно ярость, пришедшую на смену страху, унижение и холод. И тоску, которая наваливается, мешая дышать.       Он тяжело опускается на колени и тихо зовет сдавленным голосом:       — Доминик…       Тот оборачивается и замирает.       Лорик ждет, но Доминик молчит. Лорик склоняет голову и упирается ладонями в мягкий ковер. Прячет пылающее лицо за волосами.       — Ты хочешь так — пусть так, — тихо говорит Лорик. — Что мне еще сделать? Просить? Я прошу, Дом. Умолять? Я умоляю. Не выгоняй меня. Мне плохо. Помоги мне… помоги мне, господин.       Назвать так Доминика — Доминика, с которым Лорик показательно быстро перешел на «ты», несмотря на колоссальную разницу в положении, которому намерено хамил, испытывая терпение, на которого изливал потоки сарказма, порой едва не переходя за рамки приличий — внезапно оказывается невероятно легко. Лорику казалось, что само слово «господин» после Винценца и Штайна будет для него отравленным и гадким. Он привык, конечно, обращаться так к аристократам и даже слышать подобное вежливое обращение в ответ, но впервые с тех пор, как закончился его персональный ад, произносит это слово… так. Послушно. Униженно. С мольбой.       …Ему было так трудно открыться, признаться, пусть и без слов, в своих желаниях. Отказ глубоко ранил Лорика в тот раз.       — Ты мне нравишься, ты просто замечательный, — убеждал его Доминик. — Но то, что я люблю в постели — тебе не подойдет.       Лорик не поверил, обиделся. Понимая, что его протеже надумает себе бог знает что, Доминик просто велел ему зайти вечером. Лорик боялся, но надеялся, что Доминик будет к нему добр. Вот только Доминик и не думал к нему прикасаться. Полуодетый, он впустил Лорика в свои покои, и велел пройти в спальню. То, что увидел там Лорик, повергло его в панический ужас. На столе — проклятые столы! — лежал распростертый, связанный мужчина. Пораженный Лорик не сразу узнал Петира — обнаженного, беспомощного. Доминик подошел к нему и ударил открытой ладонью по заднице. Сильно и хлестко, так, что Петир вскрикнул. Крик перешел в стон, когда Доминик овладел им — грубо, резко. Доминик трахал Петира, держа за волосы, пока Лорик, вжимаясь в стену, давил ладонями крики.       — Что нужно сказать, шлюха? — рявкнул он.       — Спасибо, хозяин, — простонал Петир. — Еще. Умоляю, хозяин, еще. Сильнее!       Лорик вылетел из спальни, но покинуть покои Доминика не смог — двери были заперты. Услышав шаги за спиной, он втянул голову в плечи, умирая от страха, но Доминик всего лишь отпер двери, выпуская его.       — Ты, — Лорик, задыхаясь, обернулся к Доминику. — Ты такое же чудовище, как Винценц!       Доминик рассмеялся — легко, весело.       — Прости, но ты балбес, Лор. Ты не слышал Петира? Не слышал его просьбу?       — Винценц тоже любил, когда я просил! — выкрикнул ему в лицо Лорик, и смех замер на губах Доминика.       — Ты не прав, Лор, — ответил он уже совсем другим, серьезным тоном. — Я ни к чему не принуждаю Петира — да и как бы я мог? Он мой друг. И ничего мне не должен. Просто ему это нравится. Поговори с ним завтра — он разрешил мне показать тебе это, чтобы ты понял, почему я тебе отказываю, и не принимал на свой счет. Он расскажет, что ему нравится, и что нравится мне. Поверь, в этом нет насилия. Просто это подходит не всем.       — А как же Катарина? — спросил Лорик, все еще не веря ни единому слову.       — Она участвует в наших играх, но не всегда. Поговори с самим Петиром, Лор, — настойчиво повторил Доминик. — Ты все поймешь. А сейчас прости, не хочу заставлять его ждать — мы прервались на самом интересном.       И Доминик просто выставил Лорика вон, повернув ключ в замке.       Лорик далеко не сразу решился на разговор с Петиром, но тот и сам помог — своей спокойной, ласковой манерой общения, своей откровенностью.       — Ну что ты, конечно, мне это нравится, — делился он. — Забавно, я всегда это знал. В детстве, когда мы играли с Катариной, моим главным призом была порка, — Петир рассмеялся. — В этом она всегда была богиней… Смотри! — он отогнул рукав, показывая свежий шрам на запястье. — Доминик… Он делает со мной другие вещи. Но ничего из того, что делают они оба, не подойдет большинству, друг мой. Не обижайся на Доминика, хорошо? Ты ему нравишься, просто он бережет тебя. От себя — в первую очередь. Он очень жесткий господин.       Лорик покраснел — понимать, что Петир тоже знал о его желаниях, было больно и стыдно.       — А ваша жена, ваша светлость? Она не против… того, что у вас с Домиником?       — Кита? — Петир выглядел удивленным. — Я бы в жизни не сделал что-нибудь без ее согласия, друг мой. Она лично одобрила Доминика, и внимательно следила поначалу за происходящим. Пойми, она мне не просто жена — она мой лучший друг. Я всегда ее слушаюсь.       Лорик не понимал, но не мог не верить. И не мог не думать обо всем увиденном и услышанном — день за днем, каждую секунду…       Доминик подходит, но Лорик не поднимает головы. Ему видны лишь мягкие домашние туфли, штаны и кусочек стеганного халата — черного, с вышитыми серебром цветами. В отличие от Винценца, мало заботящегося о домашней одежде, Доминик любит вошедшие в моду халаты, регулярно доставляемые в Австрию и прочие страны империи из Турции и иных восточных государств. Лорик концентрируется на узоре, бороздящем дорогую ткань, и на удивительных заморских цветах, стараясь не думать больше ни о чем — и особенно о том, что захочет с ним сделать Доминик.       — Встань, — приказывает тот, и Лорик подчиняется, с болезненным облегчением слыша в его голосе властные, жесткие нотки.       Доминик берет его за подбородок, и заставляет поднять голову.       — Посмотри на меня. Нет, не отводи взгляд. Почему, Лор? После всего, что с тобой сделали. После всего, что ты мне говорил. После того, как я тебе сотни раз повторил, что ничего от тебя не требую и не жду. Я позволю тебе остаться, если ты внятно объяснишь, почему.       Лорик смотрит в глаза Доминика, такие черные в темноте, чувствуя себя в ловушке. Как объяснить, почему, если он сам не знает?       …Как рассказать, что он больше года мучился, каждый раз, как чувствовал естественные желания, не имея возможности доставить себе такое простое удовольствие? Как рассказать, что каждая попытка прикоснуться к себе, чтобы скинуть наконец изнуряющее, не находящее выхода возбуждение, напоминала ему о навязчивых, мерзких пальцах Штайна, о Винценце, о том, сколько рук и членов по его приказу побывало в Лорике? Как поделиться болью — болью тела, которое умело хотеть, когда душа чувствовала к этому отвращение?       Как рассказать, что первый раз, когда он смог наконец нормально возбудиться, коснуться собственной плоти и кончить, произошел после того, как он увидел Доминика с Петиром? Как объяснить, что этот образ, образ Петира, покорно распростертого на столе под Домиником, связанного Петира, стонущего от наслаждения и умоляющего о большем, затмил в его голове другой образ — его самого на совсем другом столе, чужих рук, удерживающих его, члена, подпирающего судорожно сжатые ягодицы, и плошки с маслом в грязном трактире?       Он стал лучше работать на занятиях с Джованни. Стал лучше петь, когда наконец расслабились вечно зажатые плечи, перестал болеть низ живота и член, который так долго получал в ответ на мучительное напряжение разве что струю ледяной воды, когда мысли о сексе вновь стали возбуждать, а руки вспомнили известную мальчикам с детства незатейливую игру. Он стал лучше спать. Он почти перестал ненавидеть себя — свое отражение, свое лицо, свое здоровое тело, которое умело, черт возьми, испытывать естественное для возраста Лорика желание близости.       Как рассказать Доминику, что он грезил о нем по ночам, мечтая о том, чтобы его руки сжали Лорика, как сжимали Петира? Как пожаловаться, что кончить получалось не всегда, и что в его фантазии часто — слишком часто! — на самом пике врывались Винценц или Штайн, и короткого кусочка чужого подсмотренного счастья не хватало, чтобы перебить их отравленное, убивающее присутствие?..       — Я не знаю, господин, — шепчет он, чувствуя, как из глаз струятся беспомощные слезы. — Я не знаю.       Доминик не верит, Лорик видит это по его лицу, по холодному взгляду. Он боится, что Доминик скажет «уходи», и Лорик снова останется наедине с холодом и тоской. Боится так, что задерживает дыхание, пока Доминик обдумывает, как быть, с мольбой глядя на мужчину полными слез глазищами, сияющими в полутьме двумя бездонными темно-синими сапфировыми озерами.       Доминик отирает с его лица слезы ладонью.       — Хорошо, — наконец решает он. — Пойдем.       Лорик ждет чего угодно, со страхом и волнением — но и с нетерпением. Быстрее бы… ожидание — это Лорик усвоил давно — бывало страшнее наказания. Однако Доминик всего лишь садится на кровать и похлопывает ладонью по покрывалу возле себя. Лорик послушно садится рядом, поджав под себя ногу, и временами бросая на Доминика косые взгляды.       — Чего хочешь ты сам? — спрашивает мужчина.       Лорик сжимает ладони, подыскивая слова — и молчит. Доминик вздыхает.       — Хорошо… ладно. Давай так. Ты сам вообще хочешь что-то сказать? Спросить, узнать?       Лорик качает головой, но вопрос все же невольно срывается с его губ:       — Ты… ты меня… теперь ты меня… — вопрос повисает в воздухе, а Лорик продолжает тискать, комкать и заламывать нервные пальцы.       Доминик тихо смеется и привлекает Лорика к себе. Прижимает, позволяя уткнуться в грудь, спрятать горящее лицо в отворотах халата.       — Только если захочешь, — серьезно отвечает он, отсмеявшись, и проводит ладонью по волосам Лорика. — Лор. Я могу связать тебя, избить и изнасиловать. Могу влепить пощечину, поставить на колени и поиметь твой рот, намотать на кулак волосы и взять твое горло. Я могу наказывать тебя, могу трахать тебя до потери сознания, могу заставить плакать и умолять. Я могу сделать так, что ты будешь чувствовать себя беззащитным и беспомощным, могу причинить тебе боль и заставить кричать от удовольствия — и мне это понравится. Но только если этого захочешь ты сам.       Лорик внезапно понимает, что слова Доминика его возбуждают. Это странно, это грязно и чудовищно — но он явно возбуждается, думая о том, о чем так легко говорит его покровитель. Скажи это Винценц — Лорик впал бы в панику и отчаянье. Но когда это говорит Доминик — Лорик не чувствует опасности.       — А если… если я не… если я не смогу… если я не выдержу? — тихо спрашивает он, цепляясь пальцами за стеганную ткань воротника Доминика, вжимая голову в плечи, и чувствуя, как член тяжело пульсирует, прижатый штанами и бельем.       — Ты просто остановишь меня, — спокойно отвечает Доминик. — Петир же говорил тебе об этом.       — То Петир, — невольно вырывается у Лорика. — Он — аристократ… Ты сам говорил, на очереди к престолу он выше тебя…       …Петир многое ему рассказал. Про то, что у них есть свои правила, которые никогда не нарушаются. Про то, что Катарина иногда любит меняться ролями, как и сам Петир, а Доминик — никогда. Про то, что у них очень разные предпочтения, и они учатся подстраиваться под желания друг друга. Например, Кита — он ласково звал жену именно так, но больше никто, зная ее крутой нрав, не смел называть Катарину этим особенным именем — в основном любила орудовать плетью или хлыстом. А Доминик не умел и не любил этого, но умел и любил много чего такого, от чего у Петира напрочь сносило крышу.       Доминика хотели многие, но он был привередлив, мало кому доверял, и уже много лет не подпускал к себе никого, кроме Петира и Киты, ставших не только его любовниками и партнерами по играм, но и ближайшими друзьями…       Доминик прикрывает веки, услышав слова Лорика, усилием воли гасит ярость, и медленно отстраняется. Заставляет Лорика поднять голову и заглядывает ему в лицо.       — Сейчас это было оскорбление, Лор, — говорит он тем же ровным тоном. И когда Лорик недоуменно и испуганно распахивает глаза, поясняет: — Ты всерьез считаешь, что я останавливаюсь, если Петир просит не потому, что уважаю своего любовника, а потому, что его положение выше моего? Лор… Ты считаешь меня одновременно и чудовищем, и трусом?       Лорик вдруг понимает, как именно прозвучали его слова — и понимает, что… действительно так думал. Понимание отзывается болезненными иглами в памяти, но ему все равно стыдно — Доминик ничем такого не заслужил.       — Прости… — шепчет он. — Я не хотел. Я не это имел в виду.       — Это, — вздыхает Доминик. — Это. Я не виню тебя, Лор. Просто нам предстоит очень длинный путь.       Лорик виновато опускает голову.       — Прости меня, господин, — повторяет он.       — Ничего. А теперь — разденься, — велит Доминик.       Лорик, дрожа и кусая губы, молча и быстро скидывает одежду, отвернувшись от Доминика.       Доминик задувает все ближайшие свечи, кроме той, что стоит на небольшом комоде у изголовья, и устраивается на кровати, скинув свой великолепный халат и оставшись в тонком шелковистом нижнем белье.       — Ложись, — приказывает он, и Лорик поспешно ныряет под одеяло.       Доминик протягивает руку, привлекая Лорика к себе.       — Уже поздно. Сегодня мы будем просто спать.       Лорик послушно прижимается обнаженной кожей к тонкой ткани, чувствуя жар от тела Доминика. Вот только Доминик слишком близко, и слишком опытен. Он, хмыкнув, ведет рукой по телу Лорика, и, как бы тот ни старался повернуться, очень быстро касается явного доказательства его возбуждения.       — О… Ну что ж. Планы меняются. — В его голосе чувствуется насмешка, и Лорик рефлекторно сжимается. Он помнит, слишком хорошо и болезненно помнит, что обычно следовало, если таким тоном говорил Винценц.       Доминик чувствует паническую реакцию Лорика — тот и не мог ничего бы скрыть, лежа голым в его объятиях — и вновь тихо, чуть заметно вздыхает.       — Что ж… Раз уж ты сам напросился — сам и разбирайся, — велит он. Лорик смотрит на него с недоумением, но мужчина уже откидывает одеяло, приподнимаясь на локте. — Начинай. Хочу посмотреть на тебя. И постарайся, чтобы мне понравилось зрелище. Порадуй своего господина, — приказывает Доминик, и его тон звучит так, что Лорик не осмеливается возражать, а его член вновь заинтересованно подскакивает, напряженный и твердый.       Он зажмуривается и касается себя. Нервы сдают, ему стыдно и он чувствует себя глупо, возбуждение мешается с досадой — у него получается плохо, и Лорик раздраженно закусывает губу.       — Ты совсем не умеешь подчиняться, — слышит он голос господина. — Тебя еще дрессировать и дрессировать.       Сверху на его пальцы ложится сильная ладонь Доминика, задавая темп. Лорик не успевает ничего понять — Доминик накрывает его губы своими, прижимает к кровати, легко фиксирует одновременно всем телом. Лорик теряет контроль очень быстро — извивается, пытаясь отстраниться, вскрикивает, беспомощно упирается дрожащей ладонью в грудь мужчины. Тот удерживает его руку, прижимает локтем горло, полностью перехватывает инициативу, приказывает:       — Не смей отворачиваться! Смотри на меня!       Лорик чувствует, что не в силах сопротивляться. Страх и возбуждение опьяняют сильнее самого крепкого вина. Он смотрит в темные властные глаза Доминика с мольбой и смятением, подчиняясь, сдаваясь на милость господину.       — Скажи, чего хочешь ты сам! Чего ты хочешь? — требовательно спрашивает Доминик.       Лорик больше всего хочет промолчать, очень хочет. Но не может. И ответить честно — тоже не в состоянии.       — Я… я… Я просто хочу, — хрипло, вымученно выдавливает он. — Я хочу, Дом. Но я не могу… не могу сам.       Доминик понимает — хотя его не радует это понимание. Он тихо рычит, ускоряя движения, командует:       — Давай!       И Лорик кончает — с беспомощным стоном, почти всхлипом. Вот так — по приказу хозяина — он может. Этому он обучен хорошо — слишком хорошо.       Лорик чувствует слезы — слезы облегчения, но и стыда. Он почти слышит смех Штайна, почти слышит его голос: «Ты же такая талантливая шлюха! Давай, кончай для меня!». Еще больше ранит память о словах Винценца, брошенных им, когда Лорик единственный раз имел глупость открыться. «Я сразу понял, какая ты ласковая шлюха» — так он сказал, и, выходит, был прав?.. Лорик почти ненавидит себя за то, что его тело все равно хочет — смеет хотеть всей этой грязи. Почти соскальзывает в омут боли, отчаянья и одиночества. Почти.       Потому что неожиданно теплая ладонь бережно отирает мокрые дорожки на висках. Губы собирают слезинки с век, с уголков глаз. Это совершенно не похоже на все, что было раньше — такие успокаивающие, ласковые касания, объятия, в которых Лорик чувствует себя защищенным.       — Ты очень красивый, когда тебе хорошо, — слышит он голос Доминика, и потрясенно смотрит на него.       Тот растирает в пальцах вязкую влагу, вдыхает запах, довольно констатирует:       — И пахнешь ты хорошо.       Доминик спокойно вытирает руку о вышитый платок, небрежно его отбрасывает.       — Нам предстоит долгий, долгий путь, малыш. Но первый шаг был просто чудесным. А теперь все же давай спать. У тебя завтра уроки, да и у меня немало планов.       Лорик слишком вымотался и устал, чтобы как-то еще реагировать. Он беспрекословно позволяет Доминику себя укрыть, и засыпает, свернувшись клубочком у него под боком. Доминик гладит его по волосам, поправляет одеяло и медленно проваливается в сон, обнимая юношу. Лорик спит и видит во сне сцену. Ему часто снится сцена, и эти сны всегда заканчиваются одинаково страшно — криком, и пробуждением в слезах. Но в эту ночь его наконец не мучает ни один кошмар.       ***       Лорик просыпается ближе к обеду и нервно подскакивает в кровати. С утра должны были быть занятия по вокалу, но сейчас уже точно не утро. В голове Лорика полный сумбур: он впервые ночевал не в выделенном ему щедрым покровителем отдельном крыле огромного дома, и еще не понял, как относиться к произошедшему. Быстро одевшись и приведя себя в порядок, он осторожно выползает в соседнюю комнату, раздумывая, отправляться к себе, или сначала найти Доминика.       Впрочем, искать никого не приходится — Доминик, вольготно обустроившись в любимом кресле, читает книгу. Глянув на Лорика, приветливо улыбается.       — Рад, что ты так долго и сладко спал. С утра принесли записку от твоего преподавателя — Базиле пришлось уехать на пару дней, занятия перенесены до пятницы, велел тебе пока повторять пройденное, тренировать пальцы и правильно дышать. Было жаль тебя будить, так что я просто решил дать тебе выспаться.       — А… Спасибо… господин, — неуверенно тянет Лорик.       Доминик внимательно смотрит на него.       — Иди сюда, — зовет он, подтягивая к креслу мягкий стул.       Лорик осторожно пристраивается на самый краешек, стискивает руки на коленях и ждет, разглядывая собственные сцепленные пальцы.       — Ты прямо сейчас хочешь секса или каких-то связанных с ним игр? — невозмутимо спрашивает Доминик.       — Что? — Лорик растерянно смотрит ему в глаза, отводит взгляд. — Нет… Нет, господин, ничего такого.       — Тогда откуда вдруг такое странное обращение? Ты меня давным-давно зовешь просто по имени, Лор. Что на тебя вдруг нашло?       Лорик прикусывает губу и медлит с ответом. Затем выдавливает:       — Я думал… Ну, после ночи… Что ты так захочешь. В общем…       — Брось, — смеется Доминик. — Лор, давай сразу договоримся. То, что происходит между нами в постели — это здорово, и да — мне нравится, как твои чудесные губы произносят обращение «господин». Это возбуждает, да и просто — это красиво. Но это все — только между нами, и только в интимной ситуации. Представляешь себе, чтобы Петир звал меня где-то вне постельных игр «хозяином»? Это же бред. И еще. — Доминик становится предельно серьезным, тянется к Лорику, мягко накрывает его руки ладонью. — Игры в постели — это прекрасно, и для меня это важная часть жизни. Но в остальное время мы по-прежнему просто друзья. Мы на равных. Никаких господ. Если я услышу от тебя обращение «господин» — я буду считать это приглашением к нашим играм, договорились? Это, кстати, забавное определение для двоих, не находишь? Будем считать это своеобразным паролем. Все остальное время — я просто твой друг. Ты меня понял?       Лорик смотрит на Доминика во все глаза, удивленно и недоверчиво. Тот вскидывает бровь.       — Что? Что-то не так?       — Ну просто… Мне казалось, теперь все поменяется, — признается Лорик.       — Например? — Доминик откидывается обратно на высокую спинку кресла. — Я начну требовать минета по утрам? Заставлю прислуживать за завтраком? Стану выгуливать тебя на поводке? Или что?       — Ох, да не утрируй ты так! Тоже мне, феодал и повелитель мира, — фыркает Лорик возмущенно, и Доминик снова смеется.       — Вот, теперь узнаю привычного наглеца-Лорика.       Лорик отмахивается. Затем задумчиво тянет:       — Но знаешь, Дом… Я и правда думал… Ну, что будет что-то такое. Вроде этого вот минета по утрам. Нет, я тоже утрирую… Но как-то так.       — Размечтался, — кривит губы Доминик. — Право на минет по утрам еще нужно заслужить, Лор.       Лорик вновь теряет дар речи. Потом переспрашивает:       — Заслужить? То есть… Чтобы отсосать тебе — тебя еще и уговорить на это нужно?       Взгляд Доминика неуловимо меняется.       — А ты думал, я кому угодно позволю себя касаться? — холодно спрашивает мужчина, и Лорик внезапно чувствует, что его осадили. — Я не безродная дворняга. Быть со мной, быть для меня — привилегия, Лор.       — Нет… нет, я не это имел в виду, Дом, — бормочет Лорик. — Просто… Выпрашивать право кому-то отсосать…       — Но ты же выпрашивал разрешения остаться у меня вчера. И тебе это не казалось странным, — спокойно замечает Доминик.       Лорик опускает голову, вновь уставившись на переплетенные пальцы.       — Это не то же самое, Дом, — тихо говорит он. — Вчера… Мне это было нужно, понимаешь?       — Отлично понимаю, — соглашается тот. — Это была потребность, так?       Лорик молча кивает.       — Видишь ли, Лор… — мягко говорит Доминик. — Не факт, что ты поймешь меня правильно, но я позволяю себя касаться только тем, для кого доставлять мне удовольствие — потребность. Кому это по-настоящему нужно.       Лорик поворачивается к Доминику, осмысливая сказанное. И не находит сходу слов. Мужчина улыбается, пожимая плечами.       — Я и не жду, что ты поймешь. — Он встает. — Завтракай, а мне пора по делам.       — Подожди. — Лорик внезапно цепляет его тонкими пальцами за край рукава. — Подожди, пожалуйста, Дом. Я… Ты прав. Ты прав… господин. — Он поднимает голову, глядя на Доминика снизу вверх. — Можно мне… — Лорик теряется, не зная, что говорить. — Можно мне доставить тебе удовольствие, господин? — наконец выдавливает он еле слышно, вновь опуская голову.       Доминик приподнимает его лицо за подбородок, молча смотрит в глаза, словно что-то для себя решая. Лорик почему-то чувствует, что для него и впрямь важно разрешение Доминика. Это сумасшествие — и это правда. Он пока даже не испытывает возбуждения, как ни странно. Только упрямое желание… чего? У него нет на этот вопрос ответа. От взгляда Доминика становится не по себе, и Лорик вздрагивает.       — Тебе придется очень старательно просить, — веско бросает Доминик.       Лорик не очень понимает, что делать, и лишь кивает.       — Начинай, — Доминик улыбается едва заметно, самым кончиком губ.       Лорик растеряно на него смотрит. Затем неуверенно произносит:       — Пожалуйста, господин.       — Да, именно так. Продолжай, — кивает мужчина совершенно серьезно.       Лорик выдыхает. С одной стороны, он чувствует раздражение от ситуации, которая кажется ему идиотской. С другой… он и впрямь помнит, как ночью умолял Доминика позволить ему остаться. И как Доминик позволил. И помог. И кстати — Лорик только сейчас это внезапно осознает — ничего не получил при этом сам. Это Лорику было хорошо. Это Лорик испытал головокружительнейший оргазм, спокойно уснул в объятиях Доминика, и проснулся отдохнувший в его кровати. Сам Доминик никак в этой ситуации не был заинтересован. «Быть со мной — привилегия» — вспоминает Лорик.       Его раздражение гаснет. От опускает взгляд.       — Пожалуйста, — повторяет он, подаваясь вперед. Сидя на краешке мягкого стула, Лорик как раз мог бы дотянуться губами… Его бросает в жар от этой мысли, и он осторожно прижимается лицом к бедру Доминика. — Пожалуйста…       Доминик ждет, глядя, как Лорик неуверенно, осторожно трется щекой о тонкую, мягкую ткань его домашних штанов. Когда Лорик касается сквозь ткань его члена, он выдыхает сквозь зубы и отстраняется.       — Проси, мальчик. Пока ты меня не убедил, — холодно, властно бросает он.       Лорик не любит подобный тон. Вернее, попросту боится его. Но ночь с Домиником слишком свежа в памяти, и он помнит, как нуждался именно в таком поведении своего покровителя. Он расслабляет невольно напрягшиеся плечи и снова тянется к Доминику.       — Прошу, господин. Пожалуйста. Прошу, позволь мне… Разреши коснуться тебя.       Доминик не отвечает. Но и не отстраняется больше, когда Лорик касается его плоти губами сквозь ткань. Лорик продолжает шептать что-то умоляющее, добравшись до завязок на штанах, и ослабляя узел, когда слышит новый приказ:       — Нет, проси так, чтобы я слышал!       Он как раз высвобождает член Доминика из штанов и резко выдыхает. Доминик не только ростом выше Винценца, и тем более Штайна и «псов». Доминик больше везде. Лорик смотрит на ровный, крупный, перевитый венами член в своих руках, и понимает, что одновременно напуган и возбужден. Доминик очень красив… здесь. Красив и словно бы показательно силен. О том, что это могло бы оказаться у него внутри, Лорик думает с откровенным ужасом — ужасом, смешанным с желанием.       Почему-то некстати вспоминаются слова Винценца: «У тебя меж булок устроился мой огромный горячий хрен!». «Не такой уж и огромный, прямо скажем», — с какой-то невероятной, неожиданной веселой злостью думает Лорик, осторожно, восхищенно проводя пальцами по напряженному члену Доминика. Он еще никогда не думал о Винценце так. Даже когда тот отправился к праотцам. Он еще никогда не думал о Винценце, как о ничтожестве. Как тот и заслуживал.       Доминик перехватывает инициативу, сжимая ствол члена в руке, и велит:       — Убери руки. Совсем убери, за спину. И я не разрешал останавливаться. Продолжай!       Лорик чувствует дрожь. Страх, нетерпение, легкое раздражение прошивают его тело, заставляя дернуться. Велико искушение отказаться. Проверить, действительно ли Доминик… просто отпустит его. Но искушение все же дотянутся губами до тонкой кожи, коснуться языком головки, понять, каков Доминик на вкус, внезапно оказывается сильнее.       …Лорик всегда это знал о себе. Ему никогда не нравились девочки, он дружил с ними, защищал и был благодарен, если защищали его, понимал их и был с ними близок, но не более. Ему прочили в невесты Кису, но они оба знали — то, что между ними, если и любовь — то только брата с сестрой. С момента, когда в нем стали просыпаться желания, Лорик понял, что предпочитает мужчин. Он винил себя в этом, стыдился, истощал себя молитвами, старался измениться и исправиться. Он чувствовал себя испорченным, гадким. А после «того дня» — думал, что заслужил то, что делали с ним его мучители.       Но даже Винценц, даже Штайн, приучившие его ненавидеть свое тело и растоптавшие его душу, не изменили его пристрастий. Лорик мог ненавидеть их и себя, но продолжал хотеть мужчин. Сейчас — и все последнее время — он хотел только Доминика…       Лорик заводит руки за спину, сцепляя в замок, и умоляюще повторяет:       — Прошу, господин…       И тянется, тянется к Доминику, прижимается лицом к его бедрам, к низу его живота, чувствует кожей шелковистость и жесткость черных, вьющихся волос в паху, вдыхает запах.       — Продолжай просить, — чуть хрипло повторяет тот, кладя руку Лорику на затылок. Он не давит, даже не направляет, чтобы не пугать — просто обозначает свою власть. Лорик благодарен ему до слез, сводящих горло неожиданным спазмом, за это проявление благородства и терпения. К темной, напряженной головке он стремится сам. Тянется, касается губами, облизывает, не переставая упрашивать, вымаливать разрешения коснуться.       Внезапно он понимает, чего хочет Доминик. И продолжает пытаться просить, даже когда Доминик проводит пальцами по его губам, придавливает зубы, заставляя впустить его, даже когда головка его восхитительного члена наконец оказывается в послушно раскрывшемся рту Лорика.       И Лорик осознает в полной мере, почему Доминик требовал этого: мольбы Лорика сейчас звучат так, что он сам чувствует возбуждение на грани боли. Слова и просьбы, заглушенные членом, заполняющим его рот, невнятные, послушно-нежные — именно так, как требовал Доминик — отзываются в нем тяжелой, сводящей с ума внутренней вибрацией. Это больше чем стоны, больше, чем влажные, глухие всхлипы — это язык повиновения, полного подчинения. «Быть для меня — привилегия», вспоминает Лорик — и понимает, о чем говорил Доминик.       Пальцы Доминика на затылке Лорика сжимаются, и Лорик снова умоляюще стонет, подаваясь навстречу. Доминик не спешит, исследует его рот, осторожно пробует горло — и отступает, как только понимает, что Лорик не готов принять его целиком. Мягко придерживает его за волосы и ускоряется, подбирает удобный для себя темп, но не убирает вторую руку со ствола члена, даже не пытаясь полностью войти. И Лорик, видя, как Доминик буквально физически себя сдерживает, поражается такой заботе и осторожности. Доминик словно выставляет сам себе ограничитель, не позволяющий ему просто трахнуть послушно подставленное, беззащитное горло Лорика.       Доминик имеет его рот долго и со вкусом. Неторопливо проникает во все возможные уголки, проверяет, как скользит по небу и вдоль щек головка. Требовательно смотрит в глаза. Лорик продолжает упрашивать — взглядом, послушной позой, языком, старательно скользящим по головке, уздечке, стволу, губами, обхватывающими член плотным, мягким кольцом.       Когда Доминик кончает — с глухим, низким рычанием — Лорик и сам на пределе. Он сглатывает, чувствуя особенный, солоноватый привкус, облизывает все еще твердую головку, чувствуя, как кружится голова, и с тихим стоном тянется высвободить свой прижатый штанами и бельем член, но Доминик внезапно вновь осаждает:       — Руки за спину! Я не разрешал менять позу!       Лорик послушно сцепляет сзади руки, опуская глаза. Доминик командует:       — Встань!       Лорик встает, продолжая держать руки за спиной, не поднимая взгляда.       Доминик стоит рядом — высокий, сильный, властный, уже вновь совершенно невозмутимый, спокойный, и неторопливо оправляет свою одежду. Лорик тяжело дышит, жадно ловит ртом воздух, дрожа от возбуждения.       — Если тебе чего-то хочется — тебе придется попросить и об этом, — велит Доминик, и Лорик, поскуливая, тянется к нему, утыкается лбом в грудь, и просит:       — Господин… можно я… можно мне коснуться себя? Можно мне… как ночью?..       Доминик сам высвобождает член Лорика из плена ткани, частично освобождает его от лишней одежды. Мягко перебирает пальцами, и Лорик вскрикивает от остроты ощущений.       — Можно, если покажешь мне, как сильно этого хочешь, — кивает он. — На колени.       Лорик падает на колени, умоляюще следит за Домиником.       — Покажи мне. Покажи, как сильно тебе хочется, — велит Доминик, садясь в свое кресло.       Лорик касается себя и задерживает дыхание — возбуждение мешает даже думать. Ему кажется, достаточно чуть сжать руку, и он кончит за секунду. Поэтому он медлит, сжав основание члена — ему не хочется, чтобы все закончилось слишком быстро. Он упирается горящим лбом в колени Доминика, восстанавливая дыхание, успокаиваясь, давая себе время немного остыть. Доминик не торопит, чутко улавливая настроение Лорика.       Но когда Лорик начинает медленно себя ласкать, разведя колени, Доминик заставляет его поднять голову, и заглядывает в глаза.       — Я хочу тебя видеть, Лор. Всего тебя. Если тебе так неудобно — давай устроим тебя иначе.       Лорику действительно не слишком удобно на коленях. Впрочем, стоя было бы еще менее удобно. Он смотрит на Доминика в легкой растерянности.       — Ты у меня неженка, — неожиданно тепло улыбается Доминик. — Иди ко мне.       Он наклоняется и внезапно подхватывает Лорика на руки, несет обратно в спальню, укладывает на кровать. Все происходит так быстро, что у Лорика вновь кружится голова — от легкости, с которой Доминик его поднимает, от возбуждения, от прикосновения горячих рук.       — Разведи ноги! — приказывает Доминик, укладывая Лорика спиной на подушки.       Почему-то Лорику даже не стыдно. Он лежит полуодетый перед Домиником, раскинув ноги, широко разведя колени, и смотрит в лицо своего покровителя. Орехово-зеленые глаза Доминика непроницаемы.       — Действуй, — велит он, и Лорик подчиняется. Касается себя, ласкает, кусая губы, едва сдерживая прорывающиеся стоны.       Доминик смотрит — просто смотрит, не прикасаясь, и от этого Лорик возбуждается еще сильнее. Взгляд Доминика держит, ощутимо давит, прижимает к кровати. Лорик откидывается на подушках, выгибаясь всем телом, запрокидывает голову, открывая тонкую шею, прикусывает костяшки пальцев свободной руки, чтобы не стонать в голос. С удивлением понимает, что невольно красуется перед Домиником. Пытается… выглядеть хорошо. Словно если Доминик увидит в нем красоту — он и сам перестанет смотреть с отвращением на свое отражение.       И внезапно дергается, чувствуя давление в промежности. Замирает, сжавшись от безотчетного страха.       — Не пугайся, я не собираюсь входить или что-то подобное, — голос Доминика звучит мягко, ласково. — Продолжай, не бойся. Я помогу. Верь мне, Лор. Я не причиню тебе боли.       От этого тепла, от того, как мягко скользят пальцы Доминика, пальцы, которыми он мог бы без труда переломать Лорику кости — всего лишь гладя, придавливая чувствительные точки, осторожно лаская мошонку и основание его члена, Лорик задыхается, уже даже не пытаясь быть тише.       Он старается удержаться, балансировать на самой грани удовольствия столько, сколько сможет, но получается совсем недолго — ему слишком хорошо. Тело сводит короткая судорога, и он кончает.       Доминик касается его расслабившегося члена, протягивает ему чистую тряпицу, помогает привести себя в порядок. Лорик обессилено откидывается на подушки.       — Можно мне тебя обнять? — тихо просит он.       Доминик устраивается рядом, прижимает, укутывая в одеяло.       Лорик всхлипывает. Может быть, если Доминик так добр к нему, он все же… нечто большее, чем просто «ласковая шлюха»? Слова Винценца все еще ранят, но их лезвия словно теряют былую остроту. Лорик утыкается в плечо своего покровителя и тихо плачет. Доминик не задает вопросов — просто гладит молча по волосам, согревает, словно делится спокойствием и силой.       — Спасибо. Спасибо тебе, — наконец чуть слышно говорит Лорик. — Доминик…       — Все хорошо, Лор. Все хорошо, — улыбается Доминик. — Я знаю.       ***       Идти никуда не нужно, и Лорик просто позволяет себе побездельничать и понежиться в постели. После обеда доходит очередь и до занятий, и Лорик впервые чувствует удовольствие от того, как двигается, работая над упражнениями, его окрепшее тело. Это незнакомое для него чувство оказывается удивительно приятным.       Доминик возвращается к ужину, заходит по дороге к Лорику и зовет к себе — разделить вечернюю трапезу. За ужином они обсуждают предстоящее выступление — первое после начала работы с Джованни, шутят. После утренней близости Лорику спокойнее и теплее внутри.       — Лор, — нарушает Доминик безмятежность вечера. — Если хочешь продолжать наши игры — а мне кажется, ты хочешь — нам нужно будет все же обо многом поговорить.       Лорик умудряется поперхнуться бульоном, и долго откашливается.       — О. Мммм. А о чем мы будем говорить? — спрашивает он осторожно.       — Для начала — о твоих желаниях и нежеланиях. В основном — о вторых. Давай так… Пока мы ужинаем — подумай. А после — назовешь мне три вещи, которые мне лучше не делать во время наших игр. Вообще никогда. Договорились?       Лорик смотрит с недоумением, чуть сузив глаза.       — Зачем это, Дом? Ты сказал… Ты сказал — я могу в любой момент попросить тебя остановиться, если что-то будет не так.       Доминик качает головой.       — Это разные вещи, Лор. Конечно, я остановлюсь, если что-то пойдет не так — только скажи. Но наверняка есть вещи, при которых все не просто может, а обязательно пойдет не так. Что-то, что тебя наверняка заденет, причинит боль — в плохом, не в хорошем, игровом, смысле. Вещи, которые лучше даже не начинать. Нет, понятно, я сейчас не про сломанные кости — это само собой разумеется. Ничего не ломать, не оставлять не сходящих следов, не вредить здоровью — это даже не обсуждается.       — Тогда о чем ты?       — Ну смотри. Давай на примере, — улыбается Доминик. — Скажем, Петир любит, когда его слегка придушивают. Это не опасно, я очень жестко контролирую все в такие моменты. Ему нравится. Но та же Катарина воспринимает это совсем иначе. Ей претит даже мысль об удушении — она страдает от сухой астмы, и сама идея о лишении воздуха сбивает все ее возбуждение на нет. Дело не в том, что мне стоило бы останавливаться с ней вовремя, дело в том, что этот вид игр я бы не стал с ней даже начинать — никогда. Никак. Она категорически запрещает все, что может иметь к этому малейшее отношение. Чувствуешь разницу?       Лорик задумчиво кивает, невольно прикрывая горло рукой — он очень хорошо понимает страхи Катарины… хотя сам бы доверился Доминику даже в этом. Теперь ему кажется, что ему бы, пожалуй, могло понравиться. А если вдруг нет, если то, что творил с ним Винценц, даст о себе знать — он просто попросит, и Доминик остановится. Почему-то Лорик больше не сомневается, что так и будет.       — Надо же. Столько тонкостей. И ты помнишь пожелания и ограничения каждого?       Доминик вскидывает бровь.       — Разумеется, Лор. Это вопрос безопасности, да и просто порядочности. Ну и потом, у меня было не так много партнеров по играм. Нас вообще не так много, любителей игр такого рода.       Лорику почему-то приятно это слышать. Он не ревнует Доминика — чего нет, того нет, но все же… Все же.       — А как ты понимаешь, кому нравится… Управлять, как ты, а кому — наоборот?       — Мне об этом говорят, — смеется Доминик. — Лор, даже в обычном сексе без нормальных объяснений чего ты хочешь, а чего — нет, ничего путевого не выйдет. А тем более — в таких играх. Кстати, ты несколько упрощенно видишь картину. Той же Катарине, в зависимости от настроения, порой нравится и подчиняться, но в целом она — скорее из тех, что сверху. Мы это зовем так. Верхняя, верхний. Катарина прекрасно орудует плетью, в этом у нее огромный опыт. Петир тебе не хвастался шрамами? Это у них любимая многолетняя игра.       Лорик молчит. Ему трудно все это осознать и принять — но почему-то кажется, что то, что говорит Доминик, звучит очень… правильно. Ужин они заканчивают в тишине — Лорик напряженно думает, и Доминик старается ему не мешать.       После трапезы он устраивается на диване, и подзывает Лорика к себе.       — Итак. Я дал тебе задание и хочу услышать ответ, — спокойно говорит он, но Лорик почему-то чувствует — сейчас Доминик приказывает. Игра уже идет. Если, конечно, это всего лишь игра, а не что-то большее.       — Я не уверен, — честно говорит Лорик. — Наверное… я бы не хотел, чтобы ты связывал меня так, чтобы нельзя было быстро освободиться. Я… я могу испугаться, — он опускает голову, чувствуя, что щеки пылают.       — Очень хорошо, — хвалит Доминик так искренне, что Лорик смотрит на него с удивлением. — Ты молодец. Это очень продуманное, взвешенное и обоснованное ограничение, малыш. Я обязательно учту твое пожелание, спасибо. — Видя изумление Лорика, он улыбается: — Лор, по твоим словам видно, что ты обдумал мой вопрос, отнесся к нему серьезно и действительно понял меня правильно. Ты молодец. Для новичка это очень серьезный шаг.       Лорик не понимает, почему Доминик так доволен, но рад этому.       — Дальше, — командует тем временем мужчина.       — Никогда не зови меня шлюхой, — неожиданно резко говорит Лорик. Память вновь отзывается болезненными уколами. «Ласковая шлюха». Он решительно встряхивает головой, словно избавляясь от этих гнусных слов. — Я слышал, ты назвал так Петира во время игры. Никогда так со мной не делай!       Доминик смотрит на него тяжело, пристально. Лорик опускает взгляд, и тихо добавляет, коснувшись кончиками пальцев руки Доминика:       — Пожалуйста. Пожалуйста, господин.       — Так лучше, — мягко отвечает Доминик, успокаивающе проведя ладонью по волосам Лорика. — Хорошо, я тебя понял. Никогда, обещаю. Пожалуй, я в принципе не стану использовать никаких бранных слов и резких эпитетов в твой адрес. Не думаю, что тебе это понравится и возбудит. Согласен?       Лорик молча кивает.       — Отлично, малыш. И снова — это очень хорошее, разумное ограничение. Ты молодец. Дальше.       Лорик кусает губы и заламывает пальцы, выдавая нервозность.       — Я не знаю, как правильно сказать, — наконец говорит он. — Не бей меня, пожалуйста… так, чтобы мне было действительно больно. Или этого нельзя просить?       — Можно, — тут же отзывается Доминик. — И нужно. Ты можешь вообще запретить мне любые физические ударные воздействия, Лор. Любой силы. Ты еще не понял? Выставлять границы относительно твоего тела — твое право, не мое. Я лишь учту твои пожелания.       — А в чем тогда смысл? Что ты будешь вообще делать? — удивленно спрашивает Лорик.       — О, много чего, — смеется Доминик. — Например, есть игры с горячим воском, со связыванием и подвешиванием, с лишением подвижности и завязыванием глаз, с оставлением проколов или порезов. Нет, не думаю, что ты готов ко многим подобным экспериментам — я это не к тому, что собираюсь все применять. Просто поясняю, что вариантов очень много. Итак, твое третье ограничение — никак не использовать любые удары, так?       — Нет, — тихо отвечает Лорик. — Нет, Дом. Не совсем так. Скажи… Вчера. Что это было? Мне показалось, что ты со всей силы влепил мне пощечину. Но потом, намного позже я понял, что боли не было. Совсем. Как ты это сделал?       Доминик вздыхает.       — Лор, пощечина многим почему-то кажется безобидной. Это не так. Она не менее опасна, чем удар кулаком, например. Ударь я со всей силы — я мог бы просто убить тебя такой пощечиной. Но дело даже не в этом. Я не то, чтобы не вкладывал силу в удар — я вообще тебя не ударил. Смотри. Не бойся, пожалуйста.       Он заносит руку, и Лорик невольно жмурится, дернувшись. Но Доминик ждет, когда тот откроет глаза, и лишь потом продолжает движение. Сначала кажется, что он правда ударит, ударит с немалой силой — его ладонь со скоростью летит к лицу Лорика, тот чувствует поток воздуха, и почти чувствует удар. Но Доминик резко останавливает руку недалеко от щеки, и лишь мягко толкает, придерживая одновременно ниже челюсти и выше виска.       — Я еще и за плечо тебя удержал, и направил, хотя ты этого не заметил. Иначе от толчка ты мог бы достаточно сильно удариться о стену, — спокойно поясняет он.       Лорик смотрит во все глаза. Потом неожиданно тянется к Доминику, берет его руку, прижимается к ней лицом.       — Можно… Вот так? Ну, или сильнее, но ненамного? — тихо просит он. — Особенно если по лицу. Я… Не хочу совсем без этого. Мне надо привыкнуть не бояться. Но если будет сильнее… Я не смогу.       — Ты так чувствителен к боли? Это важный вопрос, Лор, подумай, — уточняет Доминик, мягко поглаживая Лорика по щеке.       — Нет. Честно говоря, не думаю. Не очень. Скорее наоборот — у меня высокий болевой порог. Просто… Я не смогу, Дом. Мне будет страшно.       — Я все еще пугаю тебя? — уточняет Доминик.       — Дело не в тебе, — качает головой Лорик, отворачивается, привычно пряча лицо за волосами. — Дом… — Он молчит, затем продолжает с видимым усилием. — Когда тебя… Если тебя по-настоящему бьют, бьют те, кто сильнее тебя, и ты ничего не можешь сделать… И это может произойти просто так, внезапно, в любой момент — и от этого не защититься… Ты потом всегда боишься. — Лорик переводит дыхание. — Я верю тебе. Нет, не так. Я только одному тебе в этом мире и верю, Дом. Но вчера… я не думал об этом. Я даже не понял, что это ты. Я только… только понял, что меня бьют. Кто-то, кто сильнее меня — и я снова ничего не могу сделать. Я не понял, что это не больно. Потому что мне было больно, Дом. В тот момент — мне было больно. Я намного позже понял, что этого не было на самом деле. Уже когда вспоминал, сегодня. Я не смогу. Если… Я не… Прости. Я просто не смогу.       Доминик прикрывает глаза, притягивает Лорика к себе, обнимает за подрагивающие плечи, успокаивающе гладит волосы. Ждет, когда тот расслабится в его руках, приподнимает за подбородок, целует долго, нежно, без страсти — просто делясь теплом.       — Я тебя услышал и понял. И обещаю быть очень, очень осторожным, — говорит он тихо. — И прости за вчерашнее. Я не подумал, что ты… Я был не прав. Как ты нашел в себе силы остаться, малыш? Как ты смог, после того, что я, дурак, устроил?       Лорик нервно смеется — долго, с трудом удерживаясь от срыва в истерику. Прячет уже привычно лицо у Доминика на груди, цепляется за него.       — Силы? Силы?! — Его снова пробивает дрожь. — Дом… О чем ты? Какие силы? Если бы ты меня выгнал… Я бы не повесился только потому, что слишком трус. Силы! Я просто больше не мог. Я не могу один. Без тебя. Ты мне нужен. Я не сплю без тебя. Черт, я не могу даже… Я даже касаться себя без твоего приказа не могу. — Голос Лорика превращается в еле слышный шепот, словно он пугается собственных слов. — Когда я увидел тебя с Петиром… Я смог… Я хотя бы смог смотреть на себя в зеркало после этого. Я не знаю, почему так. У Винценца… Мне было плохо, так плохо, что хотелось умереть. Я и сейчас боюсь думать, в кого превратился, пока был с ним, и, поверь, человеческого в этом было мало. Но я мог уйти от него. И я бы выжил, наверное. А сейчас почему-то не так. Я просто больше не хочу выживать. А жить без тебя — не умею.       Он внезапно поднимает голову, смотрит Доминику в глаза — раскрываясь. Словно снимая все барьеры разом, срывая блоки, подставляясь под удар. Оголенный нерв, беззащитная распахнутая душа.       — Дом… Все, что я говорил. Забудь. Никаких ограничений. Пожалуйста. Это все… Не нужно ничего. Делай что хочешь. Я… Я весь твой, хорошо? Как скажешь. Как захочешь. Прошу. Пусть все будет по-твоему. Только позволь мне быть твоим. Совсем твоим. Меня без тебя просто нет, понимаешь? Позволь мне быть, Дом. Позволь мне быть!       Доминик удерживает молящий, отчаянный взгляд Лорика.       — Хорошо, — говорит он наконец, словно принимает присягу. — Хорошо, Лор. Да будет так.       * Имеется в виду Элеонора Барони, великая итальянская певица-сопрано, единственная женщина — член Accademia degli Umoristi. Известна как Адрианелла, то есть дочь Адрианы Базиле, также маститой оперной певицы