Per aspera

      Лорик привычно сидит на полу, упираясь затылком в колено Винценца. Тот машинально поглаживает волосы Лорика, обдумывая следующий ход. Винценц играет в шахматы неплохо, хотя Штайну все равно часто проигрывает. Обычно ему на это плевать, но иногда Штайн умудряется выбить его из равновесия. Тогда каждый проигрыш доводит Винценца до бешенства, или, напротив, раззадоривает. Вот и сегодня он проиграл уже дважды, но пока ему кажется, что на третий раз победа окажется в его руках.       От не смотрит на Штайна, сидящего напротив него за шахматным столиком. На Лорика он не смотрит тем более, но касается его, как только совершает ход. Так можно было бы ласкать собаку, устроившуюся у его ног — но собаки у Винценца долго не жили. А Лорик — как-то выживал.       Штайн следит за рукой Винценца, вновь нырнувшей в волосы Лорика, с затаенной болью. На самого Лорика он не смотрит. Иначе взгляд выдал бы смертельную ненависть, которую Штайн испытывает к чертовому мальчишке. Лорик знает о чувствах Штайна, и жалеет, что не может стать невидимым, или хотя бы уйти с глаз долой.       — Кажется, этот кон за мной. — Винценц самодовольно улыбается.       — Уверены, господин? — скалится Штайн.       Винценц хмурится, и Лорик не сомневается — он чувствует наглый вызов в голосе Штайна.       …Порой Винценц громко и нецензурно вопрошал дьявола и всех его приспешников, почему он на свою беду так терпелив, и до сих пор не отправил Штайна, жалкого прихлебателя, уродливого физически и морально, куда подальше. Лорик убедился, что это не более чем игра — больная игра на двоих: Винценцу нравилась наглость, агрессия и циничность Штайна. А еще — его бешеный норов и его истеричные срывы, если ему не удавалось сохранить самообладание, когда Винценц брал над ним верх. Это бывало, и нередко. К примеру, Лорик совсем недавно узнал, что Штайна на самом деле звали иначе — Стейном. На каком из не известных Лорику языков это означало «каменный» или «камень», он не запомнил, но подумал, что Штайну шло это холодное, жесткое имя. Винценцу было плевать, он так и заявил: «Я не собираюсь ломать язык о невнятную кличку приблудного кобеля», за что получил от Штайна оплеуху, разбив ему в ответ лицо.       Винценц презирал Штайна, ненавидел порой, но и восхищался им. Штайн лишь потому и держался рядом так долго — дольше всех фаворитов, дольше друзей, любовников и любовниц. Он был преданным и злым шакалом, готовым убить за хозяина — и в любой момент укусить его руку…       — Если вы так уверены, господин, предлагаю пари, — говорит тем временем Штайн.       — Да? И что же мне будет, если я выиграю? Что у тебя есть, ничтожество, что бы было мне интересным? — смеется Винценц.       Штайн прикрывает на миг глаза, заставляя себя не отвечать на провокации Винценца, и небрежно бросает:       — Это не важно, потому что я выиграю. Так что придумайте сами.       — Хорошо. Отсосешь по очереди всем моим «псам».       — Идет. А если выиграю — отдадите мне его, — Штайн указывает на Лорика.       — Хрен тебе, — моментально отвечает Винценц.       — Боитесь проиграть? — подначивает Штайн.       — Нет, просто запрещаю тебе даже думать о нем. У меня на него свои планы.       — О, ну он же не нужен мне насовсем, — улыбается Штайн. — На одну ночь, скажем. Так пойдет? И обещаю, я не стану ломать ваших игрушек, господин.       — Я все равно выиграю, так что почему бы и нет, — пожимает плечами Винценц.       Он проигрывает в пять ходов, получая позорнейший мат.       Винценц швыряет короля в лицо Штайну, разбив ему губу.       — Только посмей его покалечить или как-то навредить ему, — шипит он и вылетает из комнаты, хлопнув резной дверью с такой силой, что со стены сыпется ветхая штукатурка. Лорик, сжавшись в испуганный комок, замирает на полу возле опустевшего стула.       …Лорик понимал, что после того трижды проклятого раза, когда Штайн застал их с Винценцем в постели, он будет мстить. Нет, Лорик не обольщался — Штайн ненавидел его и раньше, хотя, видит бог, Лорик не был ни в чем виноват перед ревнивым и жестоким фаворитом их хозяина. Он был бы счастлив, переключись Винценц на Штайна целиком и полностью — но тот к сожалению и не думал забывать о Лорике.       По-своему Винценц даже наслаждался ревностью и обидой Штайна, хотя и не позволял ему выплескивать их яд на Лорика. Точнее, думал, что не позволял. Штайн всегда находил возможность уязвить и запугать Лорика — как в отсутствие господина, так и при нем. Проще говоря, Штайн был умнее, опаснее и страшнее Винценца…       Штайн стирает кровь с лица, сидит какое-то время за столом, бездумно вертит в руках фигурку короля. Затем ломает ее пополам.       Подходит к Лорику, и пинает его в бедро.       — Вставай, дворняга. Пойдем… пообщаемся.       Лорик поспешно поднимается и молча идет за Штайном. Ему страшно, но он надеется, что все обойдется — Штайн не посмеет ослушаться запрета Винценца. Лорик надеется на это всеми фибрами души, хватается за эту мысль, как за спасительную соломинку, чтобы не впасть в истерику и не потерять рассудок от безотчетного ужаса — ужаса, который Штайн внушал ему всегда.       …Лорик старался передвигаться по огромному дому тише мыши, и никогда не попадаться Штайну на глаза. Штайн со своей стороны делал все, чтобы поймать и напугать Лорика — в коридоре ли, на кухне или в любом ином помещении дома и его территории. Бесшумный, напоминавший хищную рысь на охоте, он буквально травил Лорика внутри и снаружи, хотя всего лишь ехидно здоровался, если были свидетели, или «ненароком» сносил с пути наедине. Всего раз, пьяный и злой, он позволил себе большее: втиснул Лорика в нишу, прижал к шершавому камню стены и зашипел в побледневшее лицо:       — Куда-то спешишь, сладкоголосая шлюха? Не надоело бегать от меня? — Вблизи его ледяные, почти фиолетовые в полутьме глаза казались еще страшнее. Лорик испуганно замотал головой и замер, когда Штайн схватил его за горло, просовывая руку между ног. — Знаешь, а ведь самые ценные певцы — кастраты, мальчик мой. Хочешь, я помогу тебе сразу легко и просто стать выдающимся певцом? — Он сжал пальцы, и Лорик отчаянно задергался в его руках.       Штайн пьяно рассмеялся, отпуская его, надавил на плечи, заставляя встать на колени, дернул завязки своих штанов.       — Убеди меня, что твой рот на что-то годится, — велел он. — Иначе я всерьез подумаю о том, чтобы обеспечить тебе музыкальную карьеру раз и навсегда.       Послушно сомкнув губы на плоти Штайна, Лорик даже не пытался сопротивляться, зная — все скоро закончится. Штайн крепко держал его за волосы, но и только: он понимал, что за попытку вогнать член глубже, Винценц оторвет ему голову. Даже сам аристократ больше не рисковал, помня о хрупкости Лорика, и, хотя пользовался его ртом в свое удовольствие, берег горло подопечного. Лорик видел — Штайн просто издевается. Голос Лорика сломался и перестроился очень рано, и уже годам к тринадцати практически полностью сформировался. Подобный мягкий тенор невозможно было изменить, искалечив Лорика кастрацией, да и не осмелился бы Штайн на что-то подобное.       Лорик привык бояться Штайна, но привык и к тому, что тот не решится всерьез навредить. С «обычным» насилием он уже настолько смирился, что не считал произошедшее чем-то особенным…       Штайн пропускает Лорика в свою комнатушку — Винценц, словно в насмешку, выделил ему едва ли не конуру по рамкам его хором, и запирает двери.       Поворачивается к Лорику и сходу залепляет ему пощечину. Лорик отлетает, спотыкается о край ковра и падает на кровать.       — Это так, задаток. Чтобы ты не обольщался, — спокойно говорит Штайн. — Вставай. Туда тебе рано.       Лорик ошалело смотрит на него, не пытаясь подняться.       — Мне тебе снова врезать?       Лорик подскакивает. Штайн усмехается. Лорика, привыкшего к тому, что Штайн при Винценце с ним отвратительно, приторно ласков, пусть и не теряет шанса причинить боль, пробивает испарина. Он уже понимает, что все намного хуже, чем он мог предположить.       Штайн тем временем берет с комода у кровати грязный стакан и початую бутылку крепленного вина, наливает почти до краев и приказывает:       — Пей.       Лорик послушно пытается глотать отвратительную жидкость, но вино слишком крепкое, кислое, он не может пить такое залпом, тем более с непривычки. Тогда Штайн сгребает его за затылок и силой вливает в него алкоголь — стакан, наполовину пролившийся, второй, затем допаивает из горла, невзирая на то, что Лорик давится, кашляет, неумело отбивается. Едва он восстанавливает дыхание, откашливаясь и вытирая рукавами подбородок, как Штайн отдает новый приказ:       — Раздевайся, дворняга.       Лорик спешно скидывает липкую от вина одежду, путаясь в завязках дрожащими, непослушными руками. Штайн, залпом прикончив остатки пойла, подходит ближе, хватает жесткими пальцами за сосок, выворачивая. Лорик отчаянно взвизгивает, и тут же давится криком от новой затрещины.       — Не выношу, когда ты пищишь, — говорит Штайн.       Выбирает из кучи сброшенной Лориком одежды исподнее, небрежно отрывает кусок ткани, скатывает в тугой комок. Хватает пошатывающегося Лорика за волосы, вынуждая вытянуться в струнку, хрипло командует:       — Открой рот, сука.       Лорик умоляюще хнычет, пытаясь вывернуться:       — Пожалуйста, господин, не надо! — и Штайн бьет его коленом в живот. Лорик перегибается пополам, захлебнувшись воплем, оглушенный, как выброшенная на берег рыба, и никак не может ни выдохнуть, ни вдохнуть. Штайн вновь вздергивает его за волосы, и забивает глубоко в открытый в беззвучном крике рот тугой кляп. Когда Лорик впадает в панику от долгого отсутствия воздуха, и тянется скрюченными пальцами к горлу и рту, Штайн с силой ударяет его кулаком по спине. Воздух из сведенных спазмом легких со свистом вылетает, Лорик судорожно пытается восстановить дыхание, вдыхая и выдыхая через нос, касается кляпа, и получает новую пощечину.       — Убери руки, — велит Штайн.       Лорик покорно убирает руки, с мольбой смотрит на своего мучителя. Штайн жадно вглядывается в залитое слезами лицо, проводит пальцами по растянутым кляпом губам.       — Так лучше, дворняга. Не хочу слушать твой скулеж. Будешь послушным — глядишь, переживешь эту ночь. Нет — тебе же хуже. Одной шавкой меньше. — Он ловит полный ужаса взгляд Лорика. — Ты думал, запрет Винценца мне помешает? Где сейчас твой Винценц? Винценц, ау! — Он издевательски смеется. — Думаешь, ты ему нужен? Запомни, сука, я тебе не меньший хозяин, чем он. И Винценц мне не помеха. Либо я научу тебя этому сегодня, либо похороню. И никакой высокородный сопляк мне не помешает. Так что лучше тебе сразу зарубить это себе на носу и вести себя хорошо. Понял меня?       Лорик трясет головой, готовый выпрыгнуть из собственной шкуры — лишь бы показать, что он все понял — только не надо больше его бить. У него перед глазами все плывет, он плохо соображает от ужаса и влитого в него алкоголя.       — Хорошо, щенок, — довольно кивает Штайн. — Так-то лучше. Руки за спину, живо. Кулаки сожми!       Лорик послушно выполняет приказания Штайна. Тот отрывает новые куски ткани от многострадальных кальсон, обматывает ими кулаки Лорика, и крепко связывает поверх них руки веревкой, оставив меж ними расстояние.       — Это чтобы ты не вздумал поцарапать меня, дворняга. — Штайн толкает его в спину, и Лорик неловко падает на кровать, ударившись бедром о край.       — Какой ты неуклюжий, — издевательски комментирует Штайн. — На колени.       Лорик пытается встать на колени, связанные руки и шум в голове мешают двигаться нормально, и Штайн сам вздергивает его, заставляя принять нужную позу. Подходит к прикроватной тумбе, достает оттуда бутылек с маслом и несколько ремней. Придвигает ближе к кровати свечи. Снимает рубаху, оставаясь в одних штанах, швыряет ее на пол. От него пахнет потом, возбуждением, вином и чем-то горьким.       — Ну давай глянем, чем ты так привлекаешь Винценца. Я вот как-то ничего интересного в тебе не нашел, щенок. Так что тебе придется постараться, чтобы не разочаровать меня. Впрочем, выдрессировать-то можно любую суку, а у тебя все задатки талантливой шлюхи. Так что… посмотрим.       Он вновь хватает Лорика за волосы, возит лицом по своему паху. Достает член, надрачивает у Лорика перед глазами, дожидаясь, когда тот станет по-настоящему твердым, открывает зубами бутылек, плещет масло.       — Нравится, сука? Ты же у нас любишь крепкие хуи, да? Перед Винценцем ты выслуживаться горазд. Ну так послужишь и настоящему мужику.       Он сдергивает штаны вместе с исподним, садится на кровати, опираясь о деревянную спинку, разворачивает коленопреклоненного Лорика спиной, заставляет сесть сверху, насаживает его на себя, дергает за бедра, вынуждая опуститься на свой член до упора. Выворачивает ему кисти вверх, заставляя ткнуться носом в свои ноги, ныряет под веревку и закидывает его руки себе за спину. Лорик, задыхаясь, мычит сквозь кляп, когда Штайн протискивается через кольцо его связанных рук, чуть не выбивая суставы из тонких плеч, высвобождает по одной собственные руки. Лорик оказывается намертво притиснутым спиной к груди мужчины, его вывернутые руки связаны у Штайна за спиной. Лорик стонет, невнятно мычит, мечется, пытается привстать с колен, чтобы ослабить мучительное натяжение в суставах — и Штайн тут же грубо удерживает его за волосы, едва не сворачивая ему шею.       — Сиди спокойно, сосунок! Успеешь наелозиться, когда прикажу!       Штайн протягивает руку, не глядя хватает с тумбы ремни, и стягивает ими по очереди согнутые в коленях ноги Лорика, прижимая пятки мальчишки к ягодицам.       — Так-то лучше, щенок. Вот теперь — двигайся. Давай, шевелись. Порадуй хозяина, сучка.       Лорик и рад бы, только двигаться ему некуда. Ремни, от которых моментально затекают ноги, мешают привстать, на руки, болящие от самых вывернутых плеч, он тоже не может опереться. Он пытается елозить задом, надетый на член Штайна, но получаются лишь какие-то жалкие подергивания.       — И все? Ну и как прикажешь мне получать удовольствие, шлюха? Давай, работай жопой, — рычит Штайн.       Озверевший и пьяный от вина, безнаказанности и безграничной власти, он хватает Лорика за горло, прижимая к себе, кусает за плечо, выворачивает нежные соски, причиняя нестерпимую боль. Лорик бьется в его руках, извивается, придушенно орет, грызет кляп.       — Вот, другое дело, — смеется Штайн, чувствуя, как судорожно сокращающиеся мышцы Лорика обхватывают его член. — Ты, тупая сука, по-хорошему не понимаешь — тебя только так дрессировать и воспитывать. Говорил же — работай задом.       Лорик ничего не воспринимает, не слышит. Он готов сделать что угодно, лишь бы прекратить эту муку, но охваченный паникой и одурманенный алкоголем мозг не в состоянии понять, чего требует от него Штайн. От готов молить о пощаде, но Штайну не нужны его мольбы. Штайн — не Винценц, он не стремится чего-то добиться от Лорика, кроме воплей боли. Он хочет, чтобы Лорик страдал, и ничего более. Больше всего он хочет просто убить Лорика, предварительно устроив ему долгий, долгий ад.       Но хрупкого Лорика надолго не хватает. Он все еще извивается и мучительно стонет, когда Штайн кусает его, щипает, выкручивает кожу, душит — но все менее активно, теряя силы, почти теряя сознание. Такой быстрый финал не устраивает Штайна. Он собирается кончить, а для этого нужно, чтобы Лорик продолжал страдать.       — Знал же я, что ты, щенок, быстро сдуешься, — фыркает он недовольно. — Ты сам виноват. Можно было бы и по-хорошему. Теперь будет по-плохому.       Штайн берет с тумбы свечу, хватает Лорика за волосы, оттягивая назад и запрокидывая его голову, вынуждая вытянуться и выгнуться грудью вперед, невзирая на заломленные руки. И подносит огонь к соску.       Глаза Лорика распахиваются, словно готовы вылезти из орбит. Он задыхается криком, извиваясь всем телом, вены на его шее взбухают, будто готовые лопнуть. Его скручивает судорогой, которая не отпускает, даже когда Штайн убирает свечу.       — Не нравится, сука? Будешь слушаться? — спрашивает он.       Лорик не в состоянии слушаться. Он не понимает, чего от него хотят, не понимает, что говорит Штайн, ему кажется, что он умирает — умирает, и все никак не может умереть.       И тогда Штайн продолжает.       Лорик уже не кричит — он бьется в агонии, и воет — воет, как обезумевшее раненое животное. Все человеческое, все сознательное, что еще чудом сохранилось в нем до этого дня — его воля, его гордость, его достоинство — умирают, сгорают в огне, беспощадном огне, облизывающем его кожу. Все светлое, все, во что он верил, остается растоптанным там, в этой грязной, тесной конуре, где его дикий вой оглушает его, и звучит лучшей музыкой для его мучителя. Штайн прижимает к себе хрупкое тело, гасит и отбрасывает свечу, расплескивая горячий воск, и ожесточенно двигает бедрами сам, вбиваясь в воющего Лорика, в его судорожно сжатую плоть, насилует его, рыча, оставляя синяки на груди, плечах, бедрах. Когда он наконец кончает — Лорик в силах лишь тихо скулить, подвывая.       Штайн обмякает, заваливаясь вместе с Лориком на бок, едва не сломав ему предплечье, на которое падает. Подтягивает ноги, а затем и тело выше, высвобождаясь из круга связанных рук Лорика. Притягивает его к себе за волосы, хлещет по щекам, приводя в чувство.       — Понял, кто твой хозяин, щенок? — рычит он.       Лорик бестолково мотает головой, вновь умоляюще скулит.       — Да, давай, скули, тварь. Ну! Громче, чтобы я слышал, сука! — Штайн вновь отвешивает ему пощечину, дергает за обожженный сосок, и Лорик, измученный, утративший человеческий облик, скулит, громко скулит, подвывая совсем по-собачьи, а Штайн довольно и зло ухмыляется. — Ты только так понимаешь, да, тупая скотина?       Он выдергивает кляп, подносит руку к лицу Лорика.       — Лижи, сука! Давай, лижи руку хозяина! Высунь язык, я сказал!       Лорик пытается, в бестолковой панике тычется непослушными, онемевшими губами, вылизывает, хныча, ладонь и пальцы Штайна.       — Вот так, тварь. Умница. Ты у меня навсегда запомнишь хозяйскую руку, щенок. Помоечная сука! Давай, давай! Покажи, что усвоил урок!       Лорик, дрожа, вылизывает Штайну руки, поскуливая, умоляя о милосердии.       — Станешь трепать своим поганым языком Винценцу — в следующий раз так просто не отделаешься. И помни, шавка, помни, кто твой хозяин. — Он хватает Лорика за горло. — Все понял?       Лорик в ужасе мелко кивает, торопливо тянется дрожащими губами к протянутым пальцам. Штайн швыряет на пол одеяло, спихивает на него Лорика, пинает под ребра, с удовольствием отметив, как Лорик вновь взвизгивает от боли. Развязывает Лорику руки, осматривает пальцы, ощупывает, невзирая на скулеж, плечи, убеждается, что ничего не сломал и не вывихнул — только сильно ушиб и потянул связки.       — Отдыхай до утра. Видишь, какой у тебя добрый господин? Где твоя благодарность, сука?       Лорик с поспешной услужливостью вновь вылизывает подставленную ладонь, всхлипывая от облегчения, действительно испытывая благодарность — бездумную звериную благодарность к Штайну за то, что тот больше не станет его мучить.       Штайн падает на кровать, и через пару минут Лорик слышит его тяжелое, ровное, сонное дыхание. Он заворачивается в одеяло, тихонько поскуливая, всхлипывая, и проваливается в черное ничто.