Per aspera

      Лорик слегка дрожит. В комнате прохладно, а он совсем обнажен — не считая ошейника, холодящего шею. Ошейника, поводок которого тянется, тянется, и заканчивается кожаной петлей на запястье Доминика. Лорик старается не думать об этом, зябко переступает босыми ногами на теплой пушистой шкуре, брошенной Домиником на пол специально для него — всерьез мерзнуть господин бы ему не позволил — но это не спасает от прохлады. Он чувствует, как местами покрывается «гусиной кожей».       Доминик, оставаясь в мягкой домашней сорочке и штанах, и распахнутом теплом халате, не спеша оглаживает его плечи, шею, спину. Руки Доминика горячие, сильные, и Лорик льнет к ним, подставляется под ласки, выпрашивая не только нежность, но и тепло — очень буквально. Доминик на мгновенье обнимает, позволяя согреться, затем отстраняется, и Лорик снова готовно и с удовольствием подставляется его ладоням.       …Они проводили много времени вместе, и немало — порознь, и Лорика больше не пугали подобные расставания. Он чувствовал себя значительно спокойнее, зная, что отношения с Домиником наконец выровнялись. Впрочем, он всегда был честен с самим собой, и прекрасно понимал — в основном дело было в том, что он смог добиться внимания Доминика. Проще говоря — забрался-таки в его постель. Дело было даже не в сексе — хотя, конечно, и в нем тоже. Главным было другое. Нечто большее, чему Лорик пока не находил названия.       Но он точно знал: жизнь расцвела новыми красками, когда он научился смотреть на себя глазами Доминика. Видеть в себе что-то, к чему можно было относиться… бережно. С нежностью. С теплом. Как Доминик…       Лорик возбужден. Доминик касается его груди, нежно оглаживает пальцами ключицы, успевает приласкать твердые от холода и возбуждения соски, мимолетно касается члена, вырывая у Лорика полувскрик-полувсхлип. Указывает взглядом на пол — и Лорик покорно соскальзывает на шкуру к его ногам.       Доминик носком мягкой домашней туфли разводит колени Лорика, встает между ними, и Лорик послушно прижимается в его ноге всем телом, утыкаясь лицом в бедро. Но Доминик не позволяет ему спрятаться, заставляя поднять голову.       — Покажи мне, что тебе хочется! — велит он, и Лорик, чувствуя, как краска заливает лицо, приникает плотнее, трется напряженным членом об его штанину, тихо стонет.       Доминик опускает руку, гладит запрокинутое лицо Лорика, касается послушно раскрывшихся губ. Тот обхватывает его пальцы, ласкает — губами, языком, мягко прикусывает, и вновь не сдерживает стона, скользнув по ноге господина.       — Какой послушный щеночек, — довольно мурлычет Доминик.       И Лорик замирает. Медленно, очень медленно отстраняется, чуть дрожа. Качает головой. Тихо просит:       — Не надо, — и прячет лицо.       Доминик мгновенно останавливается. Протягивает руку, помогая встать с колен, заворачивает в свой халат, греет, дожидаясь, пока Лорик перестанет вздрагивать.       — Что не так, Лор? — тихо спрашивает он, чувствуя, что его любовник приходит в себя.       — Не надо, пожалуйста… щенят… и всего, что с ними связано. — Лорик снова вздрагивает, вспоминая Штайна. «Ты у меня навсегда запомнишь хозяйскую руку, щенок. Помоечная сука!». Лорик утыкается в грудь Доминика лбом, прикусив губу и борясь с желанием заткнуть уши.       …Они все еще мучили его в кошмарах. Чаще — Штайн. Винценц для Лорика наконец-то умер по-настоящему, но Штайн… Штайн все еще не отпускал его. Темно-синие пронзительные глаза мучителя нередко преследовали Лорика по ночам. Почему-то если Винценц бывал во сне мертвым, пусть и небезопасным, то Штайн — повешенный, давно подохший, преданный жуткой и вполне заслуженной смерти Штайн — был живее всех живых.       В такие ночи Лорик отправлялся к Доминику. Тихо скребся в двери, умоляюще смотрел на своего покровителя, и тот привычно приглашал его к себе. Иногда они занимались любовью. Как-то раз он даже застал у Доминика Петира с Катариной, и Доминик втянул ошалевшего Лорика в их игры, пусть и косвенно, больше — в качестве зрителя. Позже он привык к ним обоим, и благодарно откликался на такие приглашения: ему стали дороги и Петир, относившийся в Лорику с веселой панибратской нежностью, и строгая красавица Кита, научившая его принимать и понимать боль, и вернувшая ему чувство контроля над собственным телом. Но чаще Лорик, добравшись среди ночи до своего господина, просто засыпал в надежно оберегающих его объятьях Доминика…       Доминик осторожно берет Лорика за подбородок, приподнимает лицо, и накрывает его губы своими. Долгий нежный поцелуй успокаивает Лорика, как и веселый голос Доминика.       — Хорошо, никаких щенят, обещаю. А к котятам как ты относишься? Или, скажем, к жеребятам?       — Что? — Лорик смотрит на него во все глаза. — Я… Боже, да о чем ты?       — О том, кто тебе больше нравится — котята или жеребята, — вполне серьезно повторяет Доминик.       — Люди, — фыркает Лорик.       — Люди… Лор, человеком ты… раскрываешься с трудом. Тяжело включаешься в игру. Застреваешь в страхах. Поэтому я хочу попробовать что-то другое. Я не настаиваю — но, поверь, я знаю, о чем говорю. И потом, котята милые. А жеребята — еще и очаровательные. Итак, кто из них?       Лорику все еще кажется, что это странная шутка.       — Жеребята… ну да — очаровательные… — неуверенно тянет он.       — У тебя нет никаких болезненных ассоциаций, связанных с ними? — уточняет Доминик.       Лорик удивленно качает головой.       — Ну и отлично.       Доминик складывает поводок петлей, перекидывает через шею Лорика на манер поводьев, подтягивает шкуру к кровати, садится и притягивает любовника к себе. Натянув поводья-поводок, вынуждает Лорика опуститься на четвереньки, плотно оглаживает его тело ладонями, похлопывает по загривку, прочесывает волосы. Дает привыкнуть к необычным касаниям.       — Ты же у меня хороший малыш? — приговаривает он, мягко разминая плечи Лорика, спускаясь ладонями вдоль спины.       — Да, — пытается ответить Лорик, но Доминик обрывает.       — Нет-нет, малыш, жеребята — умные создания, но они не разговаривают. Ничего. Ты всему научишься. Ты станешь прекрасным скакуном. Тебя просто надо хорошенько объездить. Обучить. И вот тогда… О, тогда я оседлаю тебя всерьез, мой мальчик. А пока не бойся. Хороший хозяин никогда не обижает таких малышей, как ты. Не спеши, сейчас я займусь тобой.       Он отвешивает Лорику легкий шлепок, заставляя чуть сдвинуться, тянется к чему-то в полке, Лорик чувствует легкий цветочный запах — и Доминик с силой втирает ему в спину и ягодицы разогретое в ладонях масло.       — Перед тем, как объезжать жеребца, важно правильно разогреть мышцы. Иначе можно надорвать малыша, а мы же не хотим ничего подобного, правда?       Руки Доминика скользят по его телу сильно, уверенно, и Лорик тихо стонет от наслаждения — ему действительно приятно, он уже не чувствует холода, тело становится горячим, мышцы от умелого массажа расслабляются, и словно наливаются силой. Не расслабляется только член — о нет, наоборот!       — У жеребцов должны быть крепкие, здоровые зубы. Покажи мне зубки, мой хороший, — мягко уговаривает Доминик, и Лорик понимает, что он действительно именно таким тоном со своими лошадьми и говорит. Лорик им чуть ли не завидует: как же это прекрасно, когда твой хозяин — Доминик… Лорик послушно приоткрывает рот, и пальцы Доминика проскальзывают внутрь, гладят зубы, губы, язык.       — Хорошим лошадкам положено угощение. Смотри, что я тебе припас, — говорит Доминик, и Лорик видит на его ладони кусочек яблока. Он даже не задумывается, где мужчина вообще мог его взять, послушно тянется к ладони губами, забирает угощение, понимая, что привычный вкус ощущается неожиданно ярко.       — Хочешь еще лакомства? — спрашивает Доминик, оглаживая плечи и волосы Лорика. — Ты был сегодня умницей, и заслужил это. Хочешь, мой хороший? — Лорик послушно кивает, и Доминик разворачивает его лицом к себе, приспускает штаны, высвобождая член. — Иди ко мне, малыш, — зовет он, натягивая «поводья», и Лорик приникает ласковыми губами, вылизывает, скользит горячим, жадным языком, стараясь вобрать член Доминика как можно глубже, пока мужчина сам его не приостанавливает, зная пределы возможностей своего любовника. Лорик трудится, постанывая, действительно ощущая, что это — награда. Похвала за послушание.       Доминик не мешает, не торопит, позволяя в этот раз Лорику самому выбирать темп. Лишь в какой-то момент тихо приказывает:       — И про себя не забывай, — и Лорик благодарно тянется к себе, касается напряженного члена, ласкает, еле удерживаясь на одной руке, широко разведя колени.       — Нет-нет, круп надо удерживать в правильном положении, — тихо смеется Доминик, мягко пропуская сквозь пальцы волосы Лорика. — Приподними зад, малыш. Ты — породистый жеребец, а не унылая кляча. Ничего, я закажу тебе настоящую замечательную сбрую, прекрасную упряжь, которая будет помогать тебе стоять подолгу в правильной позиции. Тебе понравится. Ты же такой хороший мальчик. Давай, дружочек, еще немного, и я отпущу тебя поиграть. Постарайся для меня.       Лорик старается — очень старается. Ему немного стыдно и смешно — но и весело. Ему… легко. Он ни о чем не думает, кроме того, как удержать приподнятые ягодицы, кончить самому и доставить удовольствие хозяину. Это прекрасное отсутствие лишних мыслей… Ему не хватало этого в сексе. Очень не хватало. Он доводит Доминика до оргазма, с неожиданной гордостью ощущая его вкус, и почти сразу кончает сам, уткнувшись лицом в его колени.       Доминик обнимает Лорика, помогает привести себя в порядок, укладывает на кровать, снимая и бросая на пол у изголовья поводок, ложится рядом.       — Тебе понравилось? — тихо спрашивает он.       Лорик жмурится и неуверенно кивает, гнездясь в его объятиях.       — Значит, мы еще продолжим, — усмехается Доминик, обнимая его крепче. Лорик думает, стоит ли отвечать, и хочет ли он возразить. Но так и не придумывает, засыпая в объятьях Доминика.       …Лорик понимал — Доминик был прав, когда говорил, что он тяжело включается в игру. В сексе у них хватало проблем, хотя Доминик так и не считал. Лорик был благодарен ему за понимание и терпение, но ужасно злился на себя.       Поначалу игра, предлагаемая Домиником, напугала и расстроила Лорика. Он только начал чувствовать себя человеком, и все эти жеребята и котята, не говоря уже о щенках, казались ему унизительными, болезненно напоминая о том, через что ему пришлось пройти.       Но Лорик понимал, чувствовал всей душой, что Доминик предлагал на самом деле что-то совсем иное. Не то, к чему его принуждал Штайн. Что-то, что должно было помочь, а не столкнуть его обратно в полуживотное состояние. И был готов попробовать, чего бы Доминик от него не потребовал, если так было нужно, чтобы изменить ставшую мучительной в первую очередь для самого Лорика ситуацию.       Он не мог отдаться Доминику в полной мере. Лорик, тот самый Лорик, которого имели все, кому не лень, на потеху его хозяину, не мог теперь принять единственного мужчину, которого любил всей душой. Каждый раз, как Доминик делал попытки приласкать его ягодицы или промежность, Лорик испуганно сжимался, и Доминик отступал. Он не высказывал неудовольствия, неоднократно говорил, что ему хватает оральных ласк, и более того — он вообще не требует от Лорика даже этого. Но сам Лорик хотел большего. Хотел, и не мог заставить себя расслабиться и принять Доминика так, как всегда желал — внутри. Он мечтал об этом, стремился к этому — и не мог…       Еще несколько недель не происходит ничего необычного, но однажды утром Доминик предупреждает Лорика, что к вечеру стоит подготовиться. Тот нервно вскидывается, но Доминик лишь успокаивающе целует его в лоб, и уходит. Лорик готовится. Он боится, что все снова провалится. Боится, что получится. Он боится всего — но готовится старательно, соблюдая все правила гигиены, дотошно пересказанные ему дружелюбным охочим до разговоров Петиром.       К вечеру он уже весь на нервах. Когда приходит Доминик, он готов от всего заранее отказаться… Но тот приходит с большой коробкой, заговорщически улыбается и явно чем-то доволен — и Лорик отвлекается. Доминик скрывается ненадолго в туалетной комнате, приходит переодевшийся — в домашнем одеянии и любимом халате, умытый и посвежевший, и таинственно сообщает, что у него для Лорика подарок.       Лорик ожидает с нетерпением — и несколько теряется от неожиданности, когда Доминик велит ему раздеться. Но любопытство на время прогоняет дурные мысли, и Лорик быстро скидывает одежду.       Доминик раскрывает на кровати коробку — и Лорик видит кожаную сбрую чудесной выделки с серебряной инкрустацией. Завороженно ведет пальцами по мягкой, дорогой коже. Смотрит оторопело на Доминика.       — Доверься мне, Лор, — спокойно говорит тот. — Не бойся.       И Лорик чуть заметно кивает, соглашаясь. Доминик кладет ему руку на плечо, опускает на колени, ставит на четвереньки. И начинает надевать на него сбрую. Лорик понимает — это вовсе не обычная упряжь. Но от голоса и касаний Доминика мысли сбиваются и путаются, отступает даже природное любопытство, а страх и напряжение мешаются с возбуждением.       — Я же обещал моему мальчику упряжку, — говорит тем временем Доминик. — Вот теперь ты будешь совсем как взрослые скакуны, малыш. Сейчас мы затянем подпругу (под грудью и снизу живота Лорика проходят широкие полоски кожи, с петлями по краям, смысла которых он не понимает), зафиксируем все крепления (предплечья, плечи, бедра и голени Лорика охватывают плотные, мягкие ремни), стреножим тебя (Доминик надевает на руки и ноги Лорика позвякивающие металлическими соединениями путы), и обязательно накинем поводья. И удила, конечно, как без них.       С этими словами Доминик подносит ко рту Лорика что-то, весьма напоминающее трензель — но не железный, тонкий и суровый, а обтянутый кожей, значительно более широкий, безопасный. Лорик медлит, понимая — это последний шанс отказаться. Затем послушно открывает рот — и Доминик фиксирует необычный кожаный кляп тонкими ремешками, отрезая путь к отступлению. Последними он надевает на глаза Лорика шоры — и тот чувствует себя совсем беспомощным, беззащитным, зависимым. Он даже не видит почти ничего, он связан и стреножен, зафиксирован так, что едва ли может двинуться, его спина послушно прогнута, а зад — вздернут. Он чувствует, что дрожит — и от напряжения в этой непривычной, уязвимой позиции, и от страха. В глазах закипают невольные слезы, когда он вспоминает, что Доминик велел подготовиться. Значит… Значит вот так все произойдет…       Доминик ласково гладит его по волосам, по спине.       — Ну что ты, малыш. Ну что ты, мой хороший. Ну вот, ты дрожишь. Неужели ты меня боишься? Не надо, маленький. Не надо, глупыш, — уговаривает он, и его мягкий, уверенный голос звучит гипнотизирующе и успокаивающе.       Лорик понимает, почему Доминик слывет одним из лучших наездников среди друзей его круга: если он так — одновременно властно и ласково — говорит со своими выездными лошадьми, те несомненно рады слушаться его беспрекословно.       Но Лорик — не породистый жеребец. Ему все еще страшно.       Доминик продолжает гладить его, перебирать волосы, похлопывать по бокам, по ягодицам.       — Не бойся, маленький. Конечно, когда ты станешь большим, когда ты будешь взрослым скакуном — мы с тобой и барьеры будем брать, и долгие скачки затевать. О, когда-нибудь я тебя взнуздаю, оседлаю как следует, и мы с тобой устроим самую сумасшедшую скачку в мире. Хочешь этого? Хочешь, мой хороший. Но пока тебе еще рано. Ничего. Всему свое время — я не обижу тебя. Мы все еще успеем.       Он вновь, разогрев в руках масло, растирает все тело Лорика — но теперь, когда Лорик почти обездвижен, и может лишь переминаться на четвереньках, ощущения совсем иные. Ярче. Острее. Когда щедро смазанная маслом рука проходится по промежности, Лорик вскрикивает и стонет. Кляп, заглушая его голос, превращает вскрик почти во всхрап — и Лорик теряется в ощущениях, растворяется в них, невероятным образом действительно чувствуя себя робким, диковатым и пугливым юным жеребенком в руках умелого, властного — и доброго — наездника.       Доминик растирает его вновь и вновь, разогревает мышцы, оглаживает вздернутые ягодицы. Затем берется за петли, прикрепленные к широкой плотной полосе кожи под животом Лорика, и легко заставляет его развернуться к себе задом, помогая, почти приподнимая, чтобы стреноженные руки и ноги не подвели, и Лорик не упал. И Лорик наконец понимает смысл этих петель-ручек. Удерживая Лорика с их помощью, Доминик получает над ним полную, безраздельную власть. Вздернутый зад Лорика оказывается подставленным Доминику, а крепления не позволяют ни увернуться, ни даже сжать ягодицы. Лорик замирает, осознавая эту беспомощность, чувствуя оголенным, беззащитным задом, как сильно Доминик его хочет. Невозможно не почувствовать это напряжение, это возбуждение, когда его ягодиц почти касается пульсирующий, эрегированный — и такой пугающе огромный — член Доминика. Он слышит, как Доминик выдыхает сквозь зубы. Он почти чувствует, какую боль ему предстоит пережить. Если Доминик сейчас вытащит член и подтянет Лорика к себе… если решит его «оседлать»… Одно властное движение — всего одно! Доминик вправе это сделать. Лорик знает, что всецело принадлежит хозяину. Доминик ждал долго, так терпеливо и долго, а теперь, судя по всему, наконец собирается получить желаемое — и Лорик не вправе ему перечить. Он тихо скулит, смирившись, опустив голову, вновь вздрагивая всем телом.       Но Доминик не делает того, о чем думает Лорик, лишь ласково и успокаивающе оглаживает его ягодицы.       — Да, когда-нибудь… Когда ты будешь готов… Это будет прекрасно, мальчик мой. Но пока — рано. С молодыми жеребцами важно быть осторожным, не спешить — чтобы малыши не надорвались раньше времени. Так что мы с тобой не будет торопиться, верно?       Руки в теплом, ароматном масле скользят по телу, греют поясницу, проходятся по животу, Доминик наклоняется над ним, касается груди, играет сосками, которые — явно намеренно — оставлены открытыми плотной полоской кожи, перехватившей грудь Лорика.       Когда Лорик вновь тихо стонет, вскрикивая-всхрапывая от возбуждения, руки Доминика возвращаются к его ягодицам, гладят промежность, поджавшуюся мошонку, основание члена. Лорику хочется кричать в голос от возбуждения, от того, как в глазах, почти закрытых шорами, вспыхивают безумные искры. Его тело напрягается, стремясь освободиться, но ремни держат, держат крепко — и это, неожиданно для него самого, лишь усиливает наслаждение.       И пальцы Доминика проскальзывают внутрь. Лорик вскрикивает, но не пытается отстраниться. На этот раз подобные ласки его не пугают. Напротив, его разгоряченное тело жаждет касаний. Доминик впервые знакомится с ним внутри, мягко и настойчиво исследует, находит все новые чувствительные точки, заставляя Лорика задыхаться, бессильно извиваться в его путах. Он никуда не спешит — словно все время мира принадлежит ему одному. Или им — им обоим. Лорик дергается, и, сам того не осознавая, пытается ускорить темп, насадиться как можно сильнее и глубже на эти прекрасные, восхитительные пальцы, сводящие с ума, лишающие остатков воли.       Доминик смеется.       — Мой резвый мальчик, — тянет он довольно. — Тебе так хочется хотя бы попробовать, да? Давай сделаем это. Тебе рано устраивать выездки с всадником, но сам ты уже вполне готов к скачке, правда? — Лорик согласно и умоляюще мычит через кляп, и заводится еще больше, слыша собственный невнятный, непривычный, словно ставший чужим голос.       «Да, Доминик, — думает он. Да. Пожалуйста». Дальше мысли путаются — он стонет, кричит, хрипит сквозь кляп, когда скользкая, маслянистая рука Доминика проскальзывает под живот, обхватывает его член, прижимает, а вторая трахает, трахает, трахает его вздернутый зад.       — Давай, малыш. Давай, скачи для меня. Ну! Во весь опор! — жестко командует Доминик, и Лорик толкается, со всех сил толкается все быстрее, дрочит в его руку, задыхаясь от собственных криков, теряя голос, рассудок, границы, теряя самого себя — и все свои страхи, все, что сковывало его душу, разум и тело. Он действительно скачет, несется во весь опор, счастливый жеребенок на длинной корде, под умелым управлением опытного наездника, разрывая путы, оставляя за спиной обрывки прошлого, наслаждаясь радостью тела — здорового, получающего удовольствие, жадного до ощущений молодого тела.       Лорик кончает, как никогда раньше не кончал. Долгими, мучительно сладкими толчками. Не имея сил даже кричать. Дрожит, тихо стонет в изнеможении, едва держится на непослушных руках. Доминик легко и неожиданно быстро освобождает его от ремней и оков, заботливо отирает влажным теплым полотенцем, приготовленным заранее — Лорик плохо осознает происходящее, у него мутится рассудок. Доминик встает, протягивает ему руку, помогает подняться с затекших колен, словно обозначает окончание игры. Позволяет спрятаться у себя на груди, и долго-долго стоит, придерживая, обнимая, пока Лорик не перестает дрожать, и не расслабляется, тяжело дыша, навалившись всем телом на Доминика.       — Все хорошо? — тихо спрашивает мужчина.       Лорик молчит, подбирая слова. Пытается ответить — хрипло, с трудом — и Доминик, улыбнувшись, сначала протягивает ему воды, которую Лорик пьет неожиданно жадно, проливая половину, с трудом удерживая стакан дрожащими руками.       — Очень. Очень хорошо. Я… Мне никогда не было так хорошо. Так сильно. Почему? Дом, почему… так?       — Все в порядке, — улыбается Доминик, вновь прижимая его к себе. — Я этого и хотел, Лор. Ты боялся. Не меня — тебя не отпускали твои прошлые страхи. Чтобы перешагнуть через них, тебе стоило хотя бы ненадолго… перестать быть собой. Перестать думать, рассуждать, просчитывать. Опасаться. Тебе нужно было просто довериться и отдаться мне — и самому себе. Иногда чтобы стать собой, тем человеком, каким ты можешь быть, нужно уметь сделать шаг назад, ощутить все… со стороны. Из-за границ собственной личности. Чем мы отличается от животных, Лор?       Лорик смотрит на Доминика вопросительно, и тот, не дождавшись ответа, поясняет сам:       — Рассудительность и ответственность. Мы несем ответственность за свои поступки, за свои решения. Животным не нужно отвечать ни за что — они могут просто существовать. У хорошего хозяина животные просто подчиняются приказам, и все. Думает, отвечает за них человек. Мне нужно было, чтобы ты перестал думать. Для хорошего секса ты слишком много переживал. Нужно было позволить тебе отпустить себя. Просто чувствовать, быть. Делать все, что хочется твоему телу. И ведь получилось.       — Получилось… — эхом повторяет Лорик задумчиво. — А как же… как же ты? — неожиданно спрашивает он.       — Что — я? — удивляется Доминик.       — Ну… Ты говоришь, отпустить себя. Не думать. Но ты же… Ты не делал, что хочешь. Я чувствовал… Ты хотел меня. Тогда…       Доминику не надо пояснять — он прекрасно знает, что Лорик чувствовал его желания всем телом.       — Лор… Я — верхний. Чтобы ты мог отпустить себя и довериться мне, я должен нести ответственность за нас обоих, понимаешь? Конечно, я тебя хотел. Ты себе не представляешь, как ты соблазнителен, когда возбужден, когда тебе хорошо. Какое это удовольствие — видеть, как выгибается твое тело, как напрягаются мышцы, как обольстительно выглядят твоя округлая задница, твои длинные, стройные ноги. Это правда. Ты очень, очень красив. И дело даже не в телесной красоте — ты и душой прекрасен, мальчик мой. Тебя нельзя не хотеть, не восхищаться тобой. Но Лор… Это было бы неправильно. Ты не готов. И уж точно — не в такой позе, где тебя легко травмировать. Как я мог так воспользоваться твоим доверием?       — Но ты хотел меня… Хочешь, — упрямо повторяет Лорик, тянется рукой, касается сквозь ткань горячей плоти. И чувствует, как Доминика неожиданно шатает. Мужчина медленно выдыхает, перехватывает ладонь Лорика, подносит пальцы к губам.       — Хватит, Лор. Я не железный.       — Дом, ну пожалуйста. Мы можем… попробовать? Если не получится — мы просто остановимся, и я… ты же позволишь мне закончить… ртом, губами? Пожалуйста, давай хотя бы попробуем!       Доминик смотрит с удивлением, не ожидая от Лорика ни подобной просьбы, ни такой горячности.       — Лор… Ты уверен, что хочешь?       — Я хочу этого с тех пор, как увидел тебя… там, — шепчет Лорик, опуская глаза. — Дом… Ты такой красивый. Такой… Огромный. Я никогда такого не видел. Я столько думал о тебе, и о… Я хочу. Можно?       Доминик отпускает руку Лорика, и тот тянется — тянется жадно, помогает раздеться, льнет к обнаженному телу, бессвязно что-то шепчет, увлекает за собой в кровать.       — Попробуй сам, только возьми побольше масла, — велит Доминик, и Лорик старается — честно старается, помогая себе руками, направляя, пытается усесться сверху, впустить в себя Доминика.       Ничего не входит: Доминик слишком велик, а Лорику приходится удерживаться на дрожащих после их игр коленях, и он лишь напрягается внутри.       — Я не могу, прости. Помоги мне. Давай… Давай так, — просит он, становясь на кровати на четвереньки.       Доминик смеется.       — Не спеши. Сейчас.       Он подкладывает упругую, плотную подушку под бедра Лорика, велит:       — Просто ляг и расслабься, — и Лорик послушно опускается на кровать, лишь приподнятые подушкой бедра подрагивают.       — Успокойся, малыш, — уговаривает Доминик, добавляет масла, скользит внутри сначала пальцами, и Лорик вновь теряет рассудок и мечется под ним от возбуждения. Доминик заставляет его замереть, умело, осторожно растягивает его, вновь обильно смазывает, дожидается, пока Лорик расслабит мышцы, и приставляет головку к входу. Медленно, уверенно толкается вперед, и замирает, давая Лорику привыкнуть.       Он знает, его член действительно большой: и длинный, и толстый. С Петиром или опытной Катариной это давно не проблема, но Катарина загодя выставила границы, а Петир — в его весовой категории. Лорик — нет. И причинить боль хрупкому Лорику очень — слишком! — легко. Он ждет, и тогда Лорик сам медленно, неспешно подается назад, надеваясь, насаживаясь на его член — старательно, словно пытаясь втиснуть его в себя до самого основания. Он уже ничего не соображает от возбуждения, от сумасшедшего жара внутри, и останавливается лишь когда сам Доминик обхватывает член рукой, будто устанавливает ограничитель, не позволяя окончательно забывшему о самосохранении Лорику себе навредить.       Доминик дрожит, с трудом сдерживая себя, чтобы не бросить бездумно вперед тело, не поддаться порыву, не прижать эти хрупкие бедра, не трахать — боже, трахать до одури, до потери сознания, люто насиловать до упора этот послушный, беззащитный, доверчиво подставленный зад. Прикусывает губу, собирая всю волю, сгребая себя в кулак, чтобы удержаться. Чтобы двигаться медленно, до боли — тягучей боли в яичках и члене — и аккуратно. Он не спешит даже когда сам Лорик начинает бестолково елозить и метаться под ним, умоляя о большем. Легко прижимает, обездвиживает его. И продолжает двигаться — неторопливо, ускоряясь плавно, по нарастающей, не разрешая Лорику дергаться, чтобы случайно не ранить.       Лорик кусает губы, пальцы, закусывает запястье, срывается на крик от нестерпимого, острого удовольствия, смешанного где-то на самой границе сознания с болью, от чувства наполненности, растянутости — принадлежности. Доминик ускоряется еще совсем немного, ему хватает, чтобы наконец кончить, втиснуть Лорика в кровать, придавить всем телом — теперь уже можно, обмякший член уже не причинит боли, не порвет ничего, так пусть хоть сейчас побудет внутри целиком, на всю длину. Он тяжело дышит, с силой прижимая Лорика к себе, целуя, прикусывая плечи, шею, ключицы. Лорик стонет, жмурится, подставляясь под поцелуи и укусы, хнычет, ерзает под ним.       — Сейчас, — усмехается Доминик. — Сейчас. Дай я выдохну, и займусь тобой.       Лорик мотает головой, не открывая глаза.       — Нет… я уже. Уже. Прости. Нам придется менять простыню…       Доминик смеется. Счастливо смеется в голос.       — Ах ты мой поганец. Придется тебя примерно наказать!       Лорик больше не пугается, улыбается в ответ.       — Что прикажешь сделать, господин?       — Принеси воды. Пить хочется до смерти, — велит Доминик, и, пока Лорик, подхватывая с комода пустой стакан, идет за водой, вытирает приготовленными загодя мокрыми полотенцами себя, простыню, которую, подумав, и махнув рукой, не спешит менять — лишь застилает сверху сухим полотенцем, сложенным вдвое. Когда возвращается Лорик, Доминик, не слушая возмущенных попискиваний, отирает и его — вода, в которой лежали полотенца, уже остыла, и теперь вытираться приходится не теплой, а весьма холодной мокрой тканью.       — Ничего, в постели согреемся, — улыбается Доминик, выпивает залпом воду и утаскивает Лорика под одеяло.       Засыпают они оба, лишь только касаются подушек.