Per aspera

      Лорик лежит на диване, устроив голову на коленях Винценца. Тот медленно перебирает отросшие волосы подопечного, пьет вино и молчит. Лорик старается не шевелиться и даже дышит тихо-тихо, надеясь, что Винценц, погруженный в свои мысли, так и просидит весь вечер, а потом просто отпустит Лорика восвояси. Так уже бывало, и не раз. Белые удивительно изящные пальцы Винценца равномерно, ласково прочесывают шелковистые пряди. Лорик ценит такие минуты. Он прекрасно знает, что в Винценце нет на самом деле ни нежности, ни доброты. Но такая ласка, пусть и означающая лишь, что его хозяину именно сейчас хочется касаться его волос, все равно намного лучше, чем то, чего еще может захотеться Винценцу. Лорик научился быть благодарным судьбе и за такие крошечные подарки.       — Тебе понравилось то выступление, да? — спрашивает Винценц.       Разговор — дурной знак, и сердце Лорика пропускает удар, однако он честно отвечает:       — Очень, мой господин.       — Хочешь еще, верно? — голос Винценца мягок и ласков, как и его пальцы, перебирающие волосы Лорика.       — Да, господин, — тихо подтверждает Лорик.       …Это было правдой. За эти годы Винценц лишь раз дал ему почувствовать в полной мере вкус мечты — совсем недавно. Когда Штайн явно перегнул палку, Винценц, кажется, пожалел о своем решении отдать ему Лорика. Озлобленный до невменяемости Штайн был надолго отлучен от дома, а Лорику Винценц пообещал выступление. Настоящее выступление перед серьезной публикой.       Лорик до сих пор не верил, что у него все получилось. Что приглашенные Винценцем гости его слушали, и, кажется, многим понравилось. Он был уверен, что сорвется, что не хватит голоса, что забудет текст или сотворит что-то еще. У него дрожали колени и руки, и он действительно запнулся посреди выступления. Чей-то мягкий голос — Лорик даже не понял, кто это был, но кто-то из высокопоставленных зрителей — посоветовал начать заново, и Лорик таки допел. Сорвал овации. Его хвалили, и он наконец поверил, что его мечта — не такая несбыточная и бессмысленная, как ему все чаще казалась в нередкие дни подавленности и отчаяния.       По разговорам он понял, что в зале были Габсбурги — родичи императора. Он не разбирался в титулах и знатных родах, он даже про Винценца ничего не знал, тот всегда был для него только «господином» и «его светлостью». Он не понял, о чем речь, когда Винценц раздраженно поправил: «Не светлость, а сиятельство, не вздумай ошибиться при людях, скотина!». Он вообще ничего не понял кроме того, что у него, возможно, действительно есть шанс петь. А значит — еще имело смысл жить и бороться…       — Давай поиграем, — предлагает Винценц, и у Лорика холодеет в животе. — Если хочешь новое выступление — его придется заслужить. Хочешь?       Лорик закрывает глаза. Если сейчас посмотреть на Винценца, на его жестокую улыбку, если заглянуть в его холодные глаза — не хватит сил ответить утвердительно. Но у Лорика есть цель, и он не готов от нее отказаться.       — Да, господин, — тихо отвечает он.       …Если в том трижды проклятом трактире у Лорика не было выбора, как и после, когда он вымолил у Винценца право уехать с ним в столицу, то позже — теоретически — он мог бы уйти. Винценц был щедр, этого у него не отнять, и Лорик мог бы прожить бедную, но далеко не нищую жизнь на те деньги, которые Винценц ему выдал. И если вначале он просто боялся высунуться за пределы замка, то сейчас, хотя страх перед стольным городом, огромным и опасным для такого ничтожества, как Лорик, оставался парализующе сильном, он уже понимал — он выживет. Он многому научился и повзрослел за это время.       Но… Но. Тогда пришлось бы распрощаться с мечтой о сцене. И с преподавателем, уже третьим по счету, из которого Лорик фанатично выкачивал знания, учась буквально до изнеможения. И с будущим певца.       Винценц бывал чудовищно жесток, как и его люди. Но Лорик просто не мог отказаться от мечты. Все равно его уже запачкали. Все равно он уже был не более чем грязной шлюхой для каждого, кому Винценцу приходило в голову его отдавать. Винценц и тот, о ком Лорик боялся даже думать, уже отняли у него все — его тело и душу, его честь и достоинство, все человеческое, все светлое, что у него было. Оставалась лишь больная мечта и страсть к музыке, которые еще хранили ломкие осколки его прежней жизни. Самой основы его личности. И он понимал — если он уйдет, то окажется, что все его страдания были впустую. Он не продвинется дальше трактирного мальчишки. И никогда не сможет петь на настоящей сцене.       И Лорик не уходил. Презирая себя, стараясь не смотреться в зеркала, мечтая порой просто умереть, не проснуться с утра — он все равно оставался с Винценцем. Выполнял его приказы. Послушной собачонкой лежал рядом просто потому, что тому хотелось запускать пальцы в шелк его волос. Раздвигал по приказу ноги, открывал рот, опускался на колени. Терпел побои и насилие. Лорик мечтал петь. Если этой его мечте не суждено было сбыться — то проще было сразу сдохнуть под ближайшим забором, ведь все было напрасно. И то, что случилось в «тот день» в трактире. И все, что было потом…       Винценц явно доволен.       — Хорошо. Ты ведь будешь стараться? — мягко мурлычет он, тянется к колокольчику, и, когда на звон входит слуга, велит: — Позови «псов».       Лорик вздрагивает. «Псы» — та самая троица верных прислужников Винценца — хорошо ему знакомы. Лорик их презирает и ненавидит.       — Не передумал? — с легкой насмешкой спрашивает Винценц.       — Нет, мой господин, — качает головой Лорик. На самом деле он уже сожалеет, что согласился, но понимает: Винценц все равно сделал бы по-своему. По сути, от его согласия ничего не зависело. А так — быть может, хотя бы есть шанс, что Винценц действительно договорится о выступлении.       Самое чудовищное — то, что пальцы Винценца по-прежнему нежно гладят волосы Лорика. И голос, которым он объясняет своим «псам» правила игры, звучит так же мягко, даже ласково. Этого Лорик не понимает, и никогда не поймет.       — Итак, сегодня у нас игра. Если выиграет мальчишка, он получит от меня то, что ему нужно. Правила просты. Ваше дело — заставить его кричать. Его задача, соответственно, выдержать все молча. Стонать — можно. Говорить — тоже. Но крик я зачту за проигрыш.       «Псы» переглядываются, ухмыляясь. Тоже мне, задача — читается на их тупых, жестоких лицах.       — Теперь главное. Бить его — нельзя. Нельзя как-то ему вредить — что-то ломать, или вывихнуть, например. Кто ему навредит — тому я лично выпущу кишки. Все понятно?       Теперь на лицах прислужников недоумение. А как вынудить кричать того, кому нельзя хорошенько врезать или что-нибудь сломать? Это выше их скудного понимания.       Винценц тем временем смотрит на побледневшего Лорика.       — А для тебя ограничения еще проще. Ты не имеешь права сопротивляться. Учитывая, что им запрещено тебе вредить — думаю, это более чем справедливо. Все понятно?       Лорик прикусывает губу. Винценц в своем репертуаре. Напоследок еще раз проведя пальцами по волосам Лорика, он мягко целует его в лоб, и кивает «псам»: дескать, он ваш.       Лорика вздергивают на ноги. «Псы» мнутся, затем принимаются его раздевать. Лорик испытывает усталое отвращение — «псы» примитивны, их действия будут простыми, жестокими и грязными. Он и не думает сопротивляться, надеясь только, что все закончится достаточно быстро. «Псов» Лорик не боится. «Псы» раскладывают Лорика на столе. Он ненавидит эту позу, но отчетливо понимает — в этой ситуации ему не понравилась бы ни одна поза в мире.       Когда первый «пес» кончает, неуклюже навалившись на его спину, Лорик разве что раздраженно выдыхает:       — Уберись с меня, чертов боров!       Винценц смеется.       — Люблю твой острый язычок. Первый раунд явно за мальчишкой, шавки. Ну что, на что еще вы способны?       Лорик чувствует, как кто-то из «псов» грубо проталкивает внутрь него пальцы, и, дернувшись всем телом, разъяренно шипит:       — Ты не пробовал стричь ногти, ублюдок?!       Винценц встает.       — Я велел не вредить ему, скотина! — его голос полон отвращения. — Вы даже трахаться нормально не в состоянии! Убери руки, урод!       Лорик благодарен Винценцу. Он понимает противоестественность этого чувства — ведь его мучают лишь потому, что этого захотелось его хозяину. Но сейчас, когда царапающие пальцы выскальзывают из его тела, он испытывает облегчение и благодарность. Не сказать, что его это не бесит.       Его имеет — банально и грубо — очередной «пес», когда двери комнаты открываются, и он слышит мягкий, словно змеящийся голос за спиной:       — О. Вы опять развлекаетесь без меня, мой господин?       Лорик невольно дергается и судорожно сжимается, «пес» с силой вталкивается в его плоть, и Лорик еле успевает удержать вскрик, до крови прокусив губу. Он с трудом выдыхает, заставляя себя расслабиться, разжать сведенные мышцы, чтобы тупой самец, трахающий его, ничего ему не порвал.       Штайн. Один его голос заставляет Лорика холодеть. Лучше сотня «псов», чем один Штайн. Даже Винценц не бывает таким безжалостным. Кто угодно — только не он.       — Тебя никто не звал, — холодно осаждает Винценц, и у Лорика в душе вспыхивает робкая надежда, что все обойдется. Своего насильника он даже не замечает, молясь всем богам только о том, чтобы Винценц прогнал Штайна.       — Простите, господин. Мне просто стало интересно. У вас тут игра… А в чем ее суть?       Один из «псов» угодливо рассказывает Штайну о происходящем, чем вызывает холодное бешенство Винценца, тут же влепившего языкастому прислужнику звонкую оплеуху. Пока «пес» бестолково мотает головой, Штайн тихо смеется. Затем хватает «пса» за загривок.       — Хорошо, я понял. Если выигрывает этот, — он кивает на Лорика, — он получает то, что обещал ему господин. А если выигрываете вы?       «Пес» все еще недоуменно трясет башкой.       — Что, вы настолько тупы, что даже не поинтересовались, что вам будет, если вы сломаете мальчишку? Серьезно? — Штайн презрительно встряхивает и отшвыривает «пса», и подходит к Винценцу. — А если я приму участие в вашей игре… И выиграю… Что мне за это будет, мой господин?       — Ни хрена тебе не будет! Вали отсюда! — рычит взбешенный Винценц.       Лорик готов целовать ему ноги и умолять не отступаться от своих слов. Но Штайн никогда не сдается так просто.       — Господин, — тянет он со спокойной насмешкой. — Вы же любите выигрывать честно. Разве сейчас это… честно? Они явно не в вашей весовой категории. Сыграйте со мной. Тупоголовые шавки — это и есть ваш уровень игры? Может, выберете все же достойного противника?       Винценц дрожит от ярости, глядя на Штайна — ухмыляющегося, бросающего ему вызов, спокойного и наглого. И молчит.       Штайн подходит к Лорику, которого все еще удерживает один из «псов», властным жестом отодвигает того, и проводит руками по телу жертвы. Лорик дергается. Он знает эти руки. Знает и панически их боится. Настолько, что забывает обо всем — о выступлениях, о сцене, о правилах безумной игры Винценца. Лорик пытается вырваться, пытается оттолкнуть Штайна, который легко прижимает его к столу, заламывая кисти, удерживает без труда одной рукой, оглаживает ягодицы, проникает пальцами в промежность.       — Мальчик, мальчик, ты забываешь правила. Никакого сопротивления. Ну же, малыш, будь послушной шлюхой, — мурлычет он, и Лорик заходится беспомощным плачем.       — Пожалуйста, — рыдает он. — Пожалуйста, добрый господин, уберите его. Прошу, не надо никаких выступлений, ничего не надо, только уберите его!       Пальцы Штайна уже вползают внутрь, уже касаются так, что тело выгибается беспомощной судорогой, и Лорик кричит, кричит сразу, ломаясь еще до того, как Штайн принимается за него всерьез.       — Убери от него нахрен свои грязные лапы! — рычит Винценц, и Штайн со смехом послушно отпускает Лорика, отвешивает Винценцу шутовской поклон, и отступает на пару шагов.       Лорик сползает на пол, сжимаясь в дрожащий, рыдающий комок.       Винценц подлетает к нему, вздергивает за волосы на ноги, и с размаху бьет по лицу. Лорик не успевает ничего понять — из носа хлещет горячим потоком кровь, в голове звенит, мысли разлетаются в осколки. Винценц, не дав ему опомниться, отвешивает ему еще одну оплеуху, и Лорик отлетает к стене, и оседает на пол, теряя сознание.       — Ты мне испортил всю игру, паскудный гаденыш, — рычит Винценц ему вслед. Затем разворачивается к Штайну. — Какого хрена ты приперся, тварь? Кто тебя звал?       Он наступает на Штайна, но тот и не думает отступать.       — Я хочу получить свой приз. Я ведь выиграл, так легко выиграл, господин, — спокойно говорит он. — Видите, как хорошо я выдрессировал вашу шлюху?       — Хрена лысого ты получишь! — ревет Винценц.       — Именно об этом я и мечтаю, — облизнув губы, сообщает Штайн. — Именно о нем, господин. Я выиграл. Все честно. Я хочу свой приз.       Винценц с силой толкает Штайна, тот отлетает к стене, и падает на колени. Винценц подходит к Штайну, на ходу распуская завязки штанов и сдергивая пояс, и накидывает его Штайну на шею, передушив, лишая воздуха.       — Ты что о себе возомнил, тварь? — рычит он. — Ты что себе позволяешь?       — Я… просто… хочу свой приз… — с трудом выплевывает слова Штайн, краснея и задыхаясь, но даже не пытаясь сопротивляться.       Винценц бьет его по лицу, продолжая душить, затем в бешенстве приспускает штаны, достает стоящий колом член, и впихивает в судорожно пытающийся поймать воздух рот Штайна, ухватив его за затылок.       — Ты этого хочешь, тварь? Этого? — кричит он в истерике.       Штайн задыхается всерьез, пережатое горло не позволяет ему вдохнуть, у него закатываются глаза — но он все равно даже не пытается оттолкнуть хозяина. Напротив, он покорно заводит руки за голову, мягко накрывая пальцами ладонь Винценца на своем затылке.       И Винценц сдается. Выпускает пояс, повисший дохлой змеей на шее Штайна, и гладит его волосы, сдавливает затылок, тянет на себя. Штайн дает себе совсем немного времени — отдышаться — и принимается за Винценца. Ласково, любовно вылизывает, посасывает и умело заглатывает его член. Работает горлом, чтобы усилить удовольствие хозяина. Тот упирается свободной рукой в стену над головой Штайна, продолжая удерживать его затылок, чувствуя подрагивающие ладони Штайна на своей руке.       Штайн умеет удовлетворять Винценца, как никто другой. Его губы вновь и вновь скользят по стволу, язык ласкает головку, горло готовно раскрывается, принимая плоть господина. Винценц рычит, дергается навстречу, и Штайн послушно ускоряется, чутко откликаясь на малейшие сигналы тела своего любимого и хозяина.       Винценц кончает и беспомощным стоном, дрожит, пока Штайн сглатывает, осторожно вылизывает обмякший член, благодарно что-то шепчет. Оправляет штаны, и смотрит на фаворита затуманенным взглядом.       — Какой же ты урод, — бросает он.       — Но тебе же понравилось, Винц. Ты хотел этого.       — Этого хотел ты, не я, — отрезает Винценц.       — Неправда. — Штайн мотает головой. — Ты хотел меня всегда! Еще с детства!       — С детства? — Теперь голос Винценца полон едкого, холодного бешенства. — С детства? Ты, мразь, мне было одиннадцать! Я верил тебе, считал другом семьи! А ты совратил меня!       Штайн тихо смеется в ответ.       — Я? Я совратил тебя, Винц? Не ты меня? Это не ты залезал ко мне в ванную и умолял тебя не выдавать? Не ты прятался у меня под кроватью? Не ты ревновал меня к любовникам и орал, что прикажешь своему отцу сослать их на фронт или сам убьешь их всех, если я не буду твоим? Не ты говорил, что я красив, как дьявол, и ты готов продать мне душу? Не ты преследовал меня и угрожал убить себя, когда впервые заставил меня сдаться и позволить тебе остаться?       — Это было двадцать лет назад, — отрезает Винценц. — Да, тогда ты даже был похож на человека.       Со Штайна слетает вся его невозмутимость. Он сжимает губы, поднимаясь с колен.       — Двадцать один. Двадцать один год назад, Винц. Я помню каждый день с тех пор, как ты стал моим. За что ты так со мной? — тихо спрашивает он. — Я же всегда любил тебя.       — Любил? Любил, старый ты козел? Ты испоганил мою жизнь. Я ненавижу тебя. И никогда не был твоим, мразь!       Винценц залепляет ему новую пощечину, и она словно бы отрезвляет Штайна. Он берет себя в руки, и широко улыбается в лицо Винценца порванными губами:       — Спасибо, господин, — говорит он с издевкой. — От вас и пощечина — ласка.       Винценц замахивается для нового удара, но внезапно опускает руку.       — Черта с два. Ты не заслужил того, чтобы я тебя вообще касался. На тебя противно смотреть. Ты урод. От тебя воняет. Мерзкий развратник, которому даже портовые шлюхи дадут только за очень большие деньги. Старый грязный содомит. Убирайся с моих глаз!       Штайна шатает, как от удара — гораздо более жестокого, чем недавняя оплеуха. Все его железное самообладание летит к чертям, как бы он ни пытался удержать лицо. У Винценца на руках есть постоянный, всегда срабатывающий козырь. Штайн любит Винценца. Винценц не любит никого, а Штайна презирает. Поэтому у Штайна нет и не будет шансов сыграть действительно на равных.       — Не надо, — умоляет он. — Не надо так, господин!       Но Винценц разворачивается, с отвращением сплюнув, и уходит.       А Штайн в бессильной ярости рычит, бьет кулаком в стену, и орет, истошно орет ему вслед:       — Я убью тебя, Винценц! Я убью тебя, чертов сопляк, убью!       Он сползает по стене, продолжая молотить по ней разбитым в кровь кулаком, и рыдает — рыдает в голос.       О Лорике, без чувств лежащем сломанной марионеткой у противоположной стены, растерзанном, обнаженном и окровавленном Лорике, не вспоминает ни один из них.