Per aspera

      Лорик поет. Мягкий, глубокий, выразительный голос льется легко и свободно, накатывает волнами, отражается от сводчатого потолка, переполняя огромную залу. Его слушают, затаив дыхание, хотя он никого не видит, поглощенный волшебным миром музыки. Иногда ему аккомпанирует на клавесине Базиле, а один раз он и сам берет гитару, нежно перебирает струны, вторящие ему так отзывчиво и напевно.       Но всем понятно — чтобы наслаждаться выступлением такого артиста, не нужен никакой инструмент. Удивительный голос Лорика — настоящее сокровище, уникальное, как знаменитый голубой бриллиант*, принесенный императору его юной женой в качестве приданого. И он абсолютно самодостаточен.       …Они долго подбирали репертуар. Джованни вздыхал.       — Ты родился чуть раньше нужного времени. Балом пока правят кастраты, тенорам остаются в большинстве случаев вторые роли. Что ж, тем интереснее задача. Мы изменим ситуацию. Не сразу, но будущее за такими, как ты.       Они выбрали партию Орфея из оперы Монтеведи для эффектного начала. В обязательную программу вошел Юпитер из «Возвращения Улисса на родину», и, по мнению Базиле, Лорик ничем не уступал Маринони, исполняя арии бога грозы воистину великолепно. Еще одной «божественной» ролью стал Меркурий из «Коронации Поппеи» того же Монтеведи. Были удачные партии для тенора из «Игр души и тела» де Кавальери, «Эгисфа» Кавалли, «Нина справедливого» и «Ахилла в Скиросе» Легренци. В угоду едва зарождающейся немецкой опере в репертуар Лорика включили несколько отрывков из зингшпилей и других известнейших произведений немецких композиторов, включая «Дафну» Шютца. И, конечно, множество импровизаций. Во времена зарождения и развития оперного искусства каждый музыкант, как и любой одаренный певец, должен был быть пусть немного, но композитором, и мог себе позволить вольно обращаться с имеющейся основой. Более того, большинство великих произведений были по определению ориентированы на это.       — Твое дело — спеть то, что мы задумали, исполнить всю программу. Потом можешь развлекаться на свое усмотрение, — внушал ученику Джованни.       Лорик послушно кивал — и фанатично занимался, работал до кровавого пота, оттачивая мастерство…       Лорик справляется. Базиле, наблюдая за слушателями, убеждается воочию, что его ученик полностью захватил публику. Сам император задумчиво слушает, улыбается с отсутствующим видом, качает, сам того не замечая, в такт Лорику поблескивающей алмазными пряжками туфлей.       Лорик заканчивает обозначенную Джованни программу, выдыхает. И тихо говорит:       — Спасибо, сиятельные дамы и господа. Благодарю, ваше императорское величество.       Император приветливо и вроде бы вполне довольно улыбается, и в зале раздаются аплодисменты. Лорик делает шаг вперед, и публика вежливо смолкает.       — Если позволите, если я вас не утомил, я могу продолжить, — просит Лорик, и Леопольд, пристально глядя на певца, одобрительно кивает. Базиле задерживает дыхание. Лорик рискует… Но это его право.       — Я спою вам о боли, — чуть слышно говорит Лорик.       По залу пролетает прохладный шепот. Базиле кажется, он слышит мысли аристократов: поведение Лорика мнится им едва ли не наглым. Кто он такой, этот юнец, и что он может знать? Да и зачем рассказывать, о чем будешь петь? Пой, а если не сумеешь донести желаемое — что ж, ты не справился. Джованни встречается взглядом с Домиником, спокойно следящим за своим протеже из залы. И улыбается, кивая ему.       Голос Лорика набирает силу, и даже отдаленные еле слышные пересуды стихают. Рука императора замирает, так и не дотянувшись до бокала с разбавленным вином, который Леопольд временам подносит к губам. Юная Маргарита Тереза по-детски тянется к мужу, жалобно шепчет: «Дядюшка!..» — и лишь тогда Леопольд будто отмерзает, оттаивает, успокаивающе гладит жену по голове: «Тише, тише моя Гретль, все хорошо».       Но Леопольду не кажется, что все хорошо. Голос певца, беспощадный, всепроникающий, словно переворачивает его, жжет изнутри, сжимает ледяной рукой сердце. Лорик поет, и его боль разделяет каждый в гробовой тишине залы.       …Разорванная одежда и чужие руки. «Твои глаза созданы для слез». Боль, раздирающая нутро, от которой нет защиты, нет спасения. Насилие, насилие, насилие. «Будет больно и страшно». Безжалостная ладонь на саднящем горле. «Не надо!!!». Кошмарный хруст ломающихся костей и удар об стену. «Я научу тебя просить прощения!». Вывернутые кисти, выбитое плечо. «Паршивая сука!». Крики и мольбы о пощаде — такие бесполезные…       Лорик не жалеет — ни себя, ни других. Даже не думает. Обрывает, срезает звук на немыслимо высокой ноте, словно метнув в слушателей последний камень. Переводит дыхание. Выдерживает небольшую паузу.       — Я спою вам о радости.       Никто больше не шепчется. Никто не сомневается. Никто не смеет судить. Его просто слушают — завороженные, околдованные, пораженные прикосновением к чуду.       …Теплая ладонь, коснувшаяся лица. «Но ведь мы друзья, Лор!». Руки, стирающие слезы. «Я никогда тебя не обижу. Клянусь тебе». Объятия, в которых так спокойно. Лукавая улыбка Петира. Насмешливый взгляд Катарины. Добрые глаза Джованни. «Я в тебя верю». Пугливый жеребец несется во весь опор, направляемый надежной рукой. «Все хорошо»…       Маргарита Тереза утирает слезы с посветлевшего лица. Ей не надо знать чуждый ей немецкий или более понятный итальянский, чтобы чувствовать, о чем поет этот удивительный молодой человек, лишь немногим старше нее самой. Да Лорик и не словами передает суть того, что проносится перед его внутренним взором, переполняя душу. В его устах пафосные арии, нежные мадригалы, проникновенные псалтыри и магнификаты меняют смысл и выражение, выкристаллизовывая образы, которые он стремится донести.       Император осторожно выдыхает. Лорик умолкает. Смотрит в зал, не видя лиц.       — Я спою вам о ненависти.       …Оскорбления и ссоры. «Я убью тебя, Винц! Чертов сопляк, убью!». Сломанная фигурка короля, разбившая ненавистное лицо. «Синеглазый выблядок. Будешь еще уродливее, если это только возможно». Пальцы — царапающие, гадкие и грязные, вызывающие гнев и тошноту. Мерзкий запах «псов». Гнусный шепот, который хочется задушить прямо в горле насильника. «Я хочу увидеть цвет его крови»…       Леопольд даже не осознает, что сжал ладонь прелестной жены до боли, до побелевших пальцев. Она отвечает ему таким же судорожным пожатием: глаза гордой испанки сверкают опасным огнем, который не сулит ничего хорошего ее врагам — а у нее их много, о, как много при дворе любимого супруга!       Императору трудно. Император знает, что некрасив. Император редко покидает Вену, часто задумчив и грустен, и очень не любит всех, кто, как ему кажется, пытается с ним конкурировать. Император ненавидит от всей души своего кузена — этого трижды проклятого французишку, Людовика XIV — и фанатично любит свою страну. Огромную, истерзанную войнами, орошенную кровью добрых католиков и гнусных протестантских собак.       Император умен и великодушен — или мог бы быть таким. Он всегда выступал за мир, но привык к войне, во времена которой родился, и чьи отголоски сопровождают его всю жизнь. Император сведущ в множестве наук, пишет грустные проникновенные музыкальные этюды, которыми редко с кем-то делится, покровительствует талантам и молодым ученым. Император несчастлив. И в то же время — велик. Велик в своей любви — но и в своей ненависти. Жгучей ненависти, которая сейчас разливается в нем желчной волной, разъедает душу.       Ему кажется, что все, что поет Лорик, он поет лично о нем. И что эта пытка ненавистью никогда не кончится, переполнит чашу, захлестнет весь мир. Но Лорик умолкает. Встряхивает плечами, сбрасывая с себя невидимый груз. Взмахивает руками, словно опробуя крылья. Улыбается:       — Я спою вам о любви.       …Губы, скользящие по коже. «Помоги мне, господин!». Ласковые касания, горячий шепот. «Еще. Пожалуйста, еще…». Ладони, греющие плечи, руки, в круге которых можно спрятаться от всего мира. «За что ты мне?». Зеленые глаза — глаза цвета счастья. «Тебе понравилось? Значит, мы продолжим». Тот, с кем не страшно быть собой. Быть живым, настоящим, желать, мечтать. Просто — быть. «Я с тобой»…       Император прячет лицо в пахнущих цветами волосах жены. «Гретль, моя Гретль!». Маргарита Тереза, так рано сменившая статус инфанты на императорский титул, прижимает ладони к едва округляющемуся животу — ей так и не удалось почувствовать себя не только обожаемой женой, но и матерью: двое ее детей умерли, едва увидев свет, но она надеется, что добрый боженька смилостивится, и третий малыш — плод их с дядюшкой Леопольдом любви — все же выживет.       Лорик умолкает. Ловит улыбки и увлажнившиеся глаза. Держит их какое-то время в памяти. Бросает безжалостно:       — Я спою вам о смерти.       …Спазм в горле, намертво сжатом безмолвными воплями. Беспощадный огонь, облизывающий кожу — от этой агонии не увернуться, не скрыться. Серый мир, лишенный смысла — мир, в котором у птицы отняли возможность летать, а у певца — петь. В котором нет и не может быть жизни. Стилет, неожиданно легко — просто невероятно легко — скользнувший между ребер. Нашедший и остановивший черное сердце врага. Чудовищный «танец» тела на виселице — долгий, мучительно, бесконечно долгий. Не вызвавший ничего, даже злорадства, в замерзшей, почти убитой душе…       Лица слушателей бледны до серости. Словно Лорик вытянул все краски и из их мира. Словно они заглянули смерти прямо в глаза. Император думает о том, кто должен был занять престол: не забери оспа его старшего брата, жизнь Леопольда могла бы быть куда счастливее. Его жена вспоминает мертвые лица своих детей. Такие холодные… Такие спокойные — смертельно спокойные. Из ее груди рвется горестный вой, и императрица зажимает руками рот, понимая — еще секунда, и она закричит, заревет навзрыд, пугая придворных, теряя рассудок. И в этот момент голос Лорика будто отменяет смертельный приговор:       — Я спою вам о жизни.       …Расцветающий красками мир. «Дыши!». Улицы Граца, принявшие в объятья, полные света, суеты, жизни. «Нам предстоит длинный путь». Поддержка и одобрение, новые люди и новые впечатления, новые знания. «Ты даже не представляешь, какое ты сокровище».       Он шел сюда всю свою жизнь. Сюда, в эту залу, полную людей — людей, собравшихся, чтобы слушать его. Здесь и сейчас…       — Я спою вам о себе — и о вас.       Он поет. Ему наконец есть что сказать миру, и да — мир должен его услышать. Он дарит слушателям всего себя с каждой нотой, с каждым жестом. В каждым взмахом нервных рук, с каждым движением души и тела. Когда он замолкает, император встает, не скрывая слез, и шагает ему навстречу, а императрица отбивает ладони, аплодируя, и кричит: «Bravo! Genial!».       И Лорик понимает: он победил.       * сегодня известен, как бриллиант «Виттельсбах»