***
Они петляют в занесённом снегом лабиринте складов и наконец выходят на маяк горящей бочки, выставленной у ворот ангара. Возле бочки, ковыряясь ножом под ногтями, закутанная в полушубок стоит степной внешности девушка – точь-в-точь как невесты в Стаматинском кабаке. — Опаздываешь, — бросает она Евиному сопровождающему, — Гриф уже принимает. — Не забывайся мне тут, Айян, — ворчит на неё бандит, — не перед тобой, зелёной, отвечаю. Внутри ангара полным-полно всякого разного хлама: мебель и декор, канделябры и резные шкатулки, расписная посуда, кубки, покрытые позолотой рамы, но в основном – неясного содержимого ящики, нагромождённые до потолка. У самого входа голова к голове сидят трое мужчин, занятых отмычками, дубликатами ключей и ещё какими-то неясными устройствами. На Еву не обращают никакого внимания. У дальней стены ангара стоят двое: одна – высокая и поджарая, с медно-рыжей головой и в стёганой куртке, а другая – тонкая, в тёмно-зелёном пальто, с короткими светлыми волосами. — Юлия! — голос Евы отдаётся эхом, она пытается вырваться из бандитских лап к ней, но хватка оказывается железной. — Пусти меня! — Эй! — прикрикивает Гриф и звонко свистит. — Грабки свои убрал и вон отсюда! Бандит тут же отпускает Еву и выметается наружу. Юлия спешит к ней навстречу и без слов заключает её в объятья. Ева забывает о пережитых ужасах путешествия в тот же миг. — Юлия, что происходит? — шепчет она. — Ничего не понимаю. Ответить Юлия не успевает. — В необъятность неба, ввысь вихрем сизых пятен стаей голуби неслись, снявшись с голубятен, — припевая, в развалку подходит к ним Гриф. Ева и Юлия смущённо отпускают подруга подругу. — Не с пресветлой ли госпожой Евой наконец имею честь познакомиться? Испещрёное веснушками и рытвинами от угрей лицо главы воров улыбается и щурится, приветливо, но с хищническим налётом своей профессии. — Руку целовать не буду – грязны для вас слишком, — видя Евину растерянность, она упирает костяшки в бока и по-свойски спрашивает у Юлии: — Гляжу, не знает ничего твоя царевна, тишком всё делаешь? Ну да мы люди не робкие, сами рассказать горазды. Юлия останавливает Гриф жестом, берёт Еву за руку. — Я себе места не находила после того разговора с тобой. Ты ушла, а я так и не смогла толком выразить, отчего мне так тревожно. Я всё раз за разом переигрывала, пересматривала, надеясь, что ты правильно всё рассчитала, а я в своей пессимистичности поджидаю несуществующую беду. Ева потупила взгляд. — Но она случилась. — Знаю. — Мне было так страшно! — Знаю, — Юлия подняла её лицо и встретилась с ней глазами, полными вины, — Я попросила Гриф приглядывать за твоим домом и предупредить меня, если что случится. Я знала, что что-то произойдёт, но впервые не хотела этому верить. Ты была так воодушевлена. — Комендант посмеялся надо мной, — Ева не может сдержать слёз, — я всё ему рассказала, а он… — Ох, детки-детки, — качает головой Гриф, — вашей верой города можно строить. Сердце шельмовское разрывается на вас смотреть. Не плачь, царевна, твой финист запасной план уже продумала. Не женитесь тут, я мигом. Кладовщица исчезает за ящиками, оставив их наедине. Ева утирает горячие слёзы и смотрит ей вслед. — И она помогает тебе просто так? — Конечно нет, — Юлия неловко улыбается и искоса глядит на бандитов у входа, — хотела бы, но по статусу не положено. Не переживай об этом. Гриф возвращается, вертя на пальце револьвер. — Вот и игрушка ваша, почти новенькая, — громко объявляет она, и добавляет едва-едва слышно: — внутри подарок. — Спасибо, — благодарит Юлия и прячет пистолет в глубокий карман пальто. — Мы пойдём. — Само собой, — Гриф доводит их до ворот, высовывает голову и приказывает: — Айян, проводи гостей. Степнячка указывает дорогу со складов и оставляет их, едва показывается сквер. Дальше они идут вдвоём, не встречая на пути ни души – улицы в предутренние часы всегда безлюдны. Под ногами скрипит свежевыпавший снег, коварно скрывая нахоженный гололёд. Ева всё прокручивает в голове услышанное и увиденное за последний час: приглашение в кладовское логово, беззлобные шуточки Гриф, пистолет, оттягивающий Юлин карман. «Финист запасной план уже продумала». — Юлия? Про какой план говорила эта Гриф? Юлия смотрит перед собой и крепче сжимает Евину руку. — Гриф додумывает на два шага вперёд. Никакого плана ещё нет. И может никогда не появится. Они выходят к Глотке и идут вдоль берега, минуя ограду Театра. Ева выжидающе смотрит на Юлию, колеблющуюся и раз за разом набирающую полную грудь воздуха в попытках сказать что-то очень важное. Наконец Юлия говорит: — В нашу вторую встречу я спросила тебя, скучаешь ли ты по Бакалавру Данковскому. Спросила грубо и по живому, не утрудившись подумать, чего тебе будет стоить ответить на этот вопрос, потому как была занята лишь собственными внутричерепными процессами, предупредительно оставив отключёнными процессы внутрисердечные. Но сейчас я всё перераспределила прямо противоположно. Они спускаются по лесенке в следующий квартал. —Ева, я спрашиваю, потому что беспокойство за тебя разрывает мне сердце, — Юлия резко останавливается и серьёзно заглядывает Еве за глаза, готовясь ловить самые тихие и юркие мысли, — скажи мне, будешь ли ты скучать по Андрею Стаматину? В голове Евы яркой картинкой вспыхивает воспоминание: она бежит через весь город в дом, обнесённый сеткой на строительных сваях, взлетает на третий этаж и бросается к столу, над которым склонились два сажеголовых брата, два архитектора. Высеченное чернилами на бумаге – не здание – существо, завораживает и поражает до самой глубины души. «Если Андрей сможет построить Это, — говорит Пётр, — это будет вратами Утопии». Ева оборачивается к Андрею, взмахивая разметавшимися волосами: «Ты ведь сможешь, правда? Сможешь? Я буду самой счастливой, если ты сотворишь это чудо!». Андрей глядит поверх неё, искристо улыбаясь брату, потом гладит Еву по голове. «Это ты здесь самое настоящее чудо», — ласково-ласково отвечает он. Как на испорченном снимке, поверх этой сцены возникает новая: Андрей остервенело разрывает десятую или двадцатую страницу расчётов, рычит и устало зарывается пальцами в отросшие волосы. Ева откладывает книжку со сказками и гладит его по широкой спине. «Если бы бог действительно существовал, я отыскал бы его и размозжил голову за треклятые законы тяготения и сохранения положения устойчивого равновесия», — говорит он, начиная новый лист расчётов. «Отдохни, — Ева останавливает его руку и мягко разворачивает Андрея к себе, — тебе нужен перерыв. Ты упорнее всех на свете, у тебя обязательно получится». Она целует Андрея в разгорячённый лоб, и он тут же расслабляет плечи. И ещё одна: Ева рисует натюрморт, неумело мешая акварель в альбоме, как тут ударяется об стену распахнутая входная дверь Омута, Андрей вбегает, покрасневший от злости. «Треклятый Фархад!» — только это и может рычать. Он наматывает круги по комнате, как зверь, неразборчиво бормоча что-то про помешательство, леса, несчастный случай, то и дело попирая городского зодчего крепким словом. Ева зовёт Андрея по имени – и он замирает, фокусируясь на ней, а затем обрушивается перед ней на колени, пряча лицо в её руках. Дальше картинки перетасовываются быстро, как колода карт: Ева укладывает пьяного Петра спать, разминает руки Симона, Георгий проводит сухим пальцем по её губам, Марк приглашает её позировать и приказывает оголить одну грудь, чтобы поймать вдохновение для новой пьесы, незнакомые люди собираются в кабаке, чтобы увидеть, как она танцует в полупрозрачных одеждах. Андрей каждый раз забирает её, кутает в свою куртку, называет Златовлаской и относит в Омут, где поит густым твирином. «Как хорошо ты сегодня постаралась, — нахваливает он, — моя женщина лучше всех». Всегда одним глазом смотрит на Омут. Всегда держит руку на её пульсе. Всегда приходит без приглашения и остаётся, потому что хочет. Андрей, который берёт у Евы всё, что только пожелает. Клеймящий её своей. Разрешивший другим ей пользоваться. — Ева? Юлия усыпана сверкающими на волосах и плечах снежинками. Взволнованная, неравнодушная, внимательная Юлия. Ева прочищает забитое горечью горло. — Нет, — отвечает она. — Я не заскучаю по Андрею ни на крошечную крупицу мгновения.Часть 7
24 августа 2019 г. в 13:19
Если Андрей так рассвирепел, поверив в свою же выдумку, что он сделает с Евой, если узнает правду? Что он сделает с Юлией? Собирая то, что осталось от сервиза, смывая кровь с пола, заворачивая в пакет испорченный патефон, Ева представляет картины всё страшнее и страшнее. Он побьёт и запрёт её в кабаке, он затравит и выживет Юлию; он изуродует Еву ножом, он поранит или покалечит Юлию; он изобьёт Юлию до полусмерти и возьмёт Еву у неё на глазах. Сплошным красно-бурым пятном с обрывками их одежд и волос застилает глаза самая чудовищная сцена. Ева сворачивается на полу в рыдающий клубок и зажимает руками рот, чтобы никто – ни одна живая душа в Каменном Дворе, – не услышал, не передал, не донёс Андрею.
Она была так безрассудна. Глупа, доверчива, ослеплена собственными иллюзиями. Юлия предупреждала её, но сейчас уже поздно. Теперь по вине Евы и она может быть в опасности. Но больше Ева не подвергнет её безрассудному риску. Она должна найти того, кто может противостоять Андрею по силе и влиянию. Кого-то, кто не участвует в его интригах и планах.
— Я пойду к Сабурову, Юлия, — говорит Ева разгромленной комнате, — пойду прямо сейчас.
Она достаёт самую неброскую одежду, что у неё есть, одевается за стеной, подальше от окон, оставляет в своей комнате горящую лампу, выбегает из дома и торопится скрыться в тенях. Идёт набережной, продуваемая морозным ветром, пугливо озираясь по сторонам, ища в темноте следящие за нею глаза. У Невода ненадолго задерживается – там как всегда горит свет, и сердце бьётся об рёбра по направлению к дому. Ева одёргивает себя и продолжает путь с удвоенной скоростью.
Ева ни разу до этого не была в Стержне, и только заколоченная парадная дверь указывает, где обитает овдовевший хозяин дома. Она несколько раз ударяет кулаком о железную обивку, прислушивается к тишине, стучится с новой силой. Еле различимы шаги, в окне зажигается лампа, выглядывает серое и грубое как камень лицо коменданта. Сабуров внимательно всматривается в Еву, обводит взглядом ночную подворотню и исчезает. Раздаётся лязг открываемых замков – Ева насчитывает четыре и щеколду.
— Кто тебя послал?
— Я, — Ева теряется, — меня никто не посылал. Мне нужна ваша помощь.
Сабуров ещё раз оглядывает её с ног до головы, цокает языком и велит живее входить. В приёмной коменданта скудно стоят несколько стульев у самого входа, у дальней стены размещён массивный письменный стол с огромным стулом, больше похожим на трон. Сабуров опирается на столешницу и нетерпеливо складывает руки на груди.
— Ева Ян из поместья Омут Каменного Двора, верно? Ну? Что случилось?
Ева кутается в накидку и вжимает голову в плечи. Вся решимость осталась за порогом Стержня.
— Я опасаюсь за жизнь одной человеки. Юлии Люричевой.
— И какое отношение это имеет ко мне?
Ева закусывает губу.
— Из-за меня ей угрожает опасность.
— Так вы пришли сдаться с повинной? — комендант безразлично поднимает брови.
— Нет же! — с досады Ева топает ногой. — Ей могут навредить, потому что я поступила как круглая дура! Я хочу, чтобы вы защитили её от Андрея. Андрея Стаматина.
Сабуров тут же становится серьёзен.
— С этого и надо было начинать, — он потирает сухие ладони, достаёт из ящика ручку и листок, — изложите подробности. Угрозы? Слежка?
— Нет и – я не знаю.
Перо скрипит по бумаге.
— Преследование? Насилие или их предпосылки?
— Он ворвался ко мне в особняк. Перебил посуду и сломал патефон. И избил моего гостя.
Сабуров ставит кляксу и недовольно пронзает её взглядом:
— Вы надо мной смеётесь? Какое отношение ваши проститутские разборки имеют к делу?
У Евы зажгло щёки от возмущения и стыда. Да комендант выставляет всё как бордельную драму! Всё же совсем не так!
— Андрей ослеплён ревностью, как вы не понимаете? Сегодня он напал на невиновного, а завтра может решить напасть на Юлию.
— Так Люричева тоже ваша «гостья»? — Сабуров раздражённо комкает бумагу и щёлкает колпачком ручки. — Я был о ней лучшего мнения. Ваши разборки решайте сами, подальше от нормальных людей, и не отнимайте больше моё время. Дверь позади вас.
— Да послушайте, — возражает Ева.
— Уходите, или я арестую вас за распутство.
Больше он на неё не смотрит, достаёт сигару и принимается раскуривать.
— Вы ещё здесь?
Ева одаривает его полным презрения взглядом, разворачивается на пятках и уходит не прощаясь. Дверью нарочно хлопает так, что слышно на всю улицу. Она сжимает кулаки от бессилия, злости и растерянности – она не знает, что делать теперь. Не знает никого, кто могла бы ей помочь.
— Сильные же у вас ручки, дамочка, — раздаётся в темноте. Из-за деревянного забора-границы между землёй Стержня и ветхим кварталом Дубильщиков выходит высокая и широкоплечая фигура, лицо рассечено кривой ухмылкой.
— Бандит! — Ева крикнула бы, если б от страха не осел голос.
Ухмылка становится шире, бандит качает головой и демонстрирует пустые руки.
— Не сегодня и не для вас, дамочка. Приказано вас сопроводить на встречу. Пройдёмте-с.
Нарочито галантно он делает па рукой и клонит голову набок. Ева не верит ему ни на грош, но выбора у неё нет. Она подходит к бандиту маленькими шагами, тот подставляет ей согнутый локоть.
— Вашу ручку. Дорога долгая и идти будем не по мостовым, уж простите. Ботиночки снегом угваздаете, ладно, а вот если отстанете, мне, — он проводит большим пальцем по горлу. Ждёт ли такая участь Еву в случае неповиновения, или его самого, Ева предпочитает не спрашивать.
В кривых и запутанных кварталах Земли Ева не была ни разу. Андрей запрещал ей заходить сюда даже под самым важным предлогом, мама при жизни пугала бешенными собаками и головорезами. Один из них её уже нашёл, и пока они вдвоём проходят проулок за проулком, с разных сторон на них то и дело поднимается оглушающий лай. Им не встречается ни одного светлого окна, и вскоре Ева перестаёт искать в них хоть кого-то, кого можно позвать на помощь.
— Распоряжение доставить в полной секретности, — спустя какое-то время заявляет бандит, — так что простите-с, пойдём по поездной дороге.
— Куда вы меня ведёте?
Бандит пропускает её через дыру в заборе и заводит на территорию завода.
— К мамаше Гриф.