***
Юлия не просто подыскала тихий безопасный городок в отдалённой от Горхонска провинции. В сложенном письме, что она так же показывает Еве, говорится, что некая Люсия Л. готова отдать в съём свою маленькую зимнюю резиденцию рядом с озером Лёд. «Мы бывали там каждый сезон, очень спокойное местечко, — говорят строчки округлого почерка, — но с тех пор, как сестра пропала на войне, не могу туда вернуться. Ты порядочная девушка, Юленька, я верю тебе всецело. Оставайся столько, сколько захочешь. Ох, или ты всё-таки приедешь не одна? Как всегда, скрытничаешь». — Эта Люсия, кажется, чудесная дама. — Моя троюродная бабушка, — поясняет Юлия. — На озере Лёд она с сестрой отдыхала после затяжных этнографических экспедиций. Заядлая авантюристка. — Значит, это ваша семейная черта? Юлия смущённо улыбается. Она делится с Евой ещё несколькими деталями, которые теперь могут им пригодиться: расписанием нестоличных рейсов, картой железнодорожных путей с проложенным Юлиной рукой маршрутом, выдержками из энциклопедии о местном климате. Ева кивает, прикидывает, как мало у неё подходящих вещей: в её шкафу сплошной шёлк, батист и кружева, и её тонкая накидка не укроет её от кружащих над озером ветров. «Тем лучше, — думает она, — поеду налегке». К тому же, ближайшего поезда из провинции ждать ещё две недели, она успеет пройтись по местным магазинам в последний раз. — До отъезда нам обеим нужно оставаться в своих домах, — подытоживает Юлия. Еву пробирает дрожью и холодным потом от одного только воспоминания об Омуте: уже не только как клетке, но лобном месте, куда кто угодно может прийти по своей прихоти, застать Еву за сборами, – а что с ней будет, если придёт Андрей? Никакие уговоры и обещания, что за особняком и окрестностями всегда будут приглядывать люди Гриф не успокаивают, необходимость соблюдения безопасности и осторожности не унимают предательски льющихся слёз, и наконец Юлия сдаётся. — Дай мне два дня, чтобы собрать вещи. Потом я приду к тебе и останусь. Идёт? Ева горячо кивает. Дико и стыдно ей внезапно стать такой зависимой от Юлиного присутствия, но она уже была сильной достаточно – сколько-то долгих лет. Несколько дней слабости ни за что их не перечеркнут. — Я побуду у тебя ещё немного? Может быть, сварим кофе? Только сейчас приходит понимание, что Ева не спит уже более суток. Веки тяжелеют от слёз и усталости, ноют виски и короткими судорогами потряхивает плечи. Помогать в приготовлении кофе Еве удаётся с трудом, а вот Юлия, кажется, совсем не пострадала от выматывающей ночи. Она снова расправляет как по линейке плечи – разве что, возможно, с едва меньшим натяжением, – движения так же выверены и точны, словно заучены до автоматизма. — Как долго у тебя уже бессонница? — спрашивает Ева. — С тех пор, как переехала сюда. Юлия советует идти в Омут кратчайшей дорогой, но Ева оттягивает возвращение и проходит через все Узлы, квартал за кварталом. Из домов показываются замотанные в шарфы горожане, высыпают закутанные крошки, сбиваются в стайки мальчишки и девчонки, на бегу срывая с себя шапки и набирая в ладони снег. Пара беседующих женщин замечают Еву и, замолкая, провожают её пристальными взглядами, возвращающиеся с ночной смены работяги приветливо приподнимают кепки, шарясь глазами по свободному силуэту её накидки. Ева ускоряет шаг и срезает путь к мосту. Там на неё будто случайно натыкается один из каменнодворных юношей. — Потеряли вас, госпожа Ева! Где пропадали? Ева приглядывается к нему и не находит в чертах и одежде ничего, роднящего его с людьми Гриф. Значит ли, что он – один из приятелей Андрея? — Я возвращаюсь с прогулки, только и всего, — отвечает она с натянутой улыбкой и проходит мимо него. Тот не отстаёт. — Правда? Не видел, как вы выходили из своего особняка. — Если хотите, чтобы в следующий раз взяла вас с собой, так и скажите. Она ускоряет шаг, но и соглядатай перестаёт её преследовать. — Уж пожалуйста так и сделайте! — кричит он ей в спину. С досады Ева не замечает, как добегает до Омута и, как есть, поднимается на свой этаж, запирает дверь у лестницы. Взявшись за край шторы, чтобы задёрнуть окно, замечает стоящую сразу за оградой в степь фигуру – сутулого, курящего, с характерным прищуром ухмыляющегося мужчину, в жилетке той же, что была у её ночного сопровождающего к складам. Бандит оглядывается в её сторону и коротко кивает. Ева оставляет штору в покое. До вечера занимает время мертвецким сном и просыпается, когда комнату освещают только фонари с улицы. За время её сна особняк будто ожил: слышны скрипы половиц, стуки в стенах, поднявшийся ветер со свистом задувает в щели рам. Ева ёжится от холода и завибрировавшего под рёбрами страха. В темноте мерещатся длинные тени, медленно переступающие на кривых ногах, водящие в воздухе узловатыми пальцами, но Ева не решается отогнать их светом ламп – только бы никто снаружи не узнала, что она не спит. Вместо этого она зажигает свечу на тумбочке и долго смотрит на длинный лепесток огня. Сама собой вспоминается Юлия и ночь, которую они встретили на пороге декабря – каким давнишним и былым это сейчас кажется. Ева гадает, чем Юлия занята в эту минуту: курит ли в очередной раз, заваривает ли кофе или, может, придирчиво отбирает книги и перевязывает шпагатом стопки рабочих тетрадей. Представляемые сцены ненадолго заглушают беспокойство. Снова слышится скрип, и Ева хватается за кольцо подсвечника, вставая с кровати. Она осматривает в каждый угол комнаты, затем медленно спускается по лестнице, заглядывает в кухню и ванну, которые слепят её бликующей от света плиткой. В последнюю комнату Ева заходит, затаив дыхание. Свечка слабо нащупывает для Евы подушки, столик и софу, и хоть все вещи на своих местах, такие, какими она их оставила, у Евы пересыхает от страха горло. Она жалеет, что отдала весь твирин – сейчас она напилась бы, несмотря на все данные себе обещания. Ева возвращается на свой этаж и, сама не понимая, что делает, забивается в самый дальний пустой угол – так же, как делала каждый раз, когда особо сильно чувствовала свою уязвимость и одиночество.***
Надежда на то, что с Юлией Еве будет легче пережить дни до отъезда, жестоко не оправдывается. При свете дня Ева рассеяна, отстранена; сортируя вещи, она подолгу держит каждую в руках, с трудом осознавая, что перед ней. Бывает, она ловит себя на мысли о том, зачем она вообще это делает. Кажется, будто обсуждение побега было лишь сном, а Ева по ошибке считает его явью. — Юлия, мы правда поедем на озеро Лёд? — переспрашивает Ева раз за разом. — Да, — терпеливо отвечает ей Юлия. — Поезд через десять дней. Ночами Ева засыпает при керосиновой лампе, у которой с книгой пристраивается Юлия. Окно они загораживают ширмой, чтобы света не было видно снаружи. Забываясь ненадолго, Ева ворочается и мечется по постели, рывком просыпается, тяжело дыша. — Он здесь! — Нет, — Юлия голубит её на руках, — тут только мы с тобой. Потом начинается очередной бесконечный день, в котором снова всё по кругу: сборы, минуты забытья, долгие взгляды в окна. Порой Ева находит в тенях домов очертания людей Гриф, деловито поигрывающих чётками, зыркающих по сторонам. Очередное доказательство реальности происходящего, напоминание о тени опасности, которая нависла над ней. — Юлия, — они сидят на подушках одной из ниш, отдыхая от разбора очередного шкафа с одеждой. Юлия задумчиво курит. — Что нам делать, если Андрей узнает? Он попытается остановить нас любой ценой. Юлия прикладывает руку к своему пиджаку, туда, где во внутреннем кармане теперь покоится револьвер. Исчерпывающий жест, от которого по спине проходит холодок. — Неужели ты действительно способна это сделать? – голос Евы опускается до шёпота. — Я действительно готова, — поправляет её Юлия. — Разумеется, пуля будет последним аргументом и крайней мерой в случае, если наши безрассудства столкнутся. А это, если я хорошо знаю Андрея Стаматина, случится с вероятностью весьма высокой. Я бы даже сказала, — задумчиво говорит она, — что я буду разочаровала в своих аналитических способностях, если он никак не воспрепятствует нашему отъезду. — Что же касается моей способности, — чуть погодя добавляет Юлия, — то на моей совести лежат преступления куда серьезнее, чем убийство человека. Ева не спрашивает, что такое могла совершить Юлия, что было бы хуже лишения жизни. Её опасения подкрепились Юлиной прозорливостью – качеством, о котором в Горхонске давно ходят легенды. Как назло, на город нападает ужасная метель, снега выпадает так много, что едва не достаёт до окон. Если поезд увязнет или вовсе не сможет пробиться сквозь снежную баррикаду, Ева совсем этому не удивится. Сколько ещё им тогда придется ждать, сколько бояться неминуемого вмешательства Андрея – неизвестно. Сборы и упаковка вещей по саквояжам вскоре подходят к концу. Поклажи набирается совсем немного, и по большей части она состоит из памятных мелких вещиц, что уже были сложены аккуратной горкой в Евиной спальне ранее. Больше всего жаль оставлять картину, украшающую одну из стен первого этажа: её на день совершеннолетия Еве нарисовал Пётр. Но Ева насмотрелась за эти годы на неё достаточно, чтобы запомнить каждый мазок. Пусть продолжает висеть, как памятник ушедшему. С одеждой Ева гораздо более беспощадна. Не столько из учёта климата у озера Лёд, сколько из чувства высшего отвращения ко всем прежде любимым нарядам: в швы и ткань каждого будто вплетены взгляды, прикосновения, толчки, крики, дыхание. Снисхождения удостаивается только то немногое, что Ева носила почти девчонкой: потёртая юбка из вельвета, пара простых ситцевых блуз с круглыми воротничками и пуговицами у самого горла, приталенное пальто. Последнее мало ей настолько, что только благодаря поясу и можно как следует в него запахнуться. — Я выгляжу смешно, правда? Юлия оценивающе присматривается. Затем распутывает узел своего платка и, пресекая все возражения, завязывает на Евиной шее на модный французский манер. Они вместе смотрят в зеркало. — Вот так – просто замечательно. Ева неловко тянет рот в улыбке, сжимает торчащие из коротких рукавов руки в кулаки и прячет их в складках ткани. Не так уж важно, на самом деле, как она смотрится. Главное, что поезд уже где-то в пути. Увязающий в снегу, продирающийся сквозь вьюгу, но он обязательно приедет. Вот бы только рано, чем поздно.