***
Намджун проснулся от какого-то дуновения, шевельнувшего его волосы. Он задремал совсем ненадолго, ощущая рядом тепло и размеренное посапывание Чимина. Кима через час ждали на кастинге, и он уже решил не беспокоить его, оставив отсыпаться в номере. Вернется и решит, как дальше с ним быть — Пак с непонятным страхом и яростью твердил, что не вернется в компанию и не будет говорить со своим отцом. Намджун вынужден был обещать, что не отвезет его назад. Только после этого Чимин успокоился и уснул с его подушкой в обнимку, отмахнувшись от предложений хотя бы сменить белье. Ким долго смотрел на еле заметную складку возле его губ, которая все никак не разглаживалась, а потом тихонько прилег рядом. Ему показалось, что прошло всего несколько минут. Он не слышал никаких звуков и ничего не почувствовал, но когда открыл глаза, Чимина рядом уже не было. И его одежды на стуле тоже. Намджун протянул руку, машинально проведя по смятой простыне — холодная. Приоткрытое собственное портмоне на столике бросилось ему в глаза, и Ким, потянувшись за ним, уже знал, что что не обнаружит там бумажника. Чимин прихватил его с собой, и не нужно быть детективом, чтобы понять, куда он направился. Намджун сдержанно выдохнул, чувствуя, как досада на самого себя горчит на языке. Повёлся — это он-то, привыкший верить в этой жизни только бумагам с печатью. Пак так убедительно просил о помощи, так горячо вздыхал, обнимая его и касаясь своими невероятными губами щеки — точно шлюха, усыпляющая бдительность клиента. Ким ощутил, как внутри поднимается жар от злости на самого себя. Пару миллионов вон наличными, что лежала в его бумажнике, он подарит Чимину на такси, а сам сегодня же разорвет контракт с фирмой Пак, не забыв оповестить его отца о том, чем занимается драгоценный сынок! Ибо в бизнесе нет и не может быть ничего личного. И сцена в кабинете, тонкие связанные руки, тугие бедра Чимина, и сегодняшнее утро, когда он дрожал и прижимался («Обними меня, будь со мной!» — и слёзы, какие слёзы в лживых глазах!) — все это ничего не значит, когда на кону интересы его фирмы. Он вернулся только лишь из-за совместной работы, хотя и сомневался, стоит ли её продолжать — уж очень неадекватен показался ему Пак. Дело превыше всего, и сейчас оно требует, чтобы он послал Чимина к черту и отсудил у их фирмы огромную неустойку! Да, так он и сделает. Но сначала притащит его назад за шкирку и лично выпорет ремнем на этой самой кровати, доступно объяснив, почему нельзя так поступать. Намджун тяжело дышал — воротник рубашки будто впивался, давя на раздутую гневом шею. Он не задет, нисколько! Но Чимин все равно пожалеет, что осмелился шутить с ним. Ким потянулся было к телефону, но передумал — нет, он не будет никому звонить. Накажет его сам, и так, что у Пака надолго пропадет охота держать таких, как он, за дураков! Впрочем, разве Намджун не дурак, что связался с ним, проигнорировав все доводы разума? Он подумал еще пару секунд, потом пнул оказавшийся под ногами пуфик и стремительно вышел, хлопнув дверью.***
— Пусти, Чонгук-и. Ты на работу опоздаешь. — Еще немного, хён. Еще пару минут полежим, хорошо? — Сначала просто полежим, а потом ты снова не удержишься, — проворчал Мин, делая слабые попытки вывернуться — Чонгук хихикал и легко удерживал его на месте. — Конечно, не удержусь. Ты слишком теплый, слишком соблазнительный, и я слишком тебя люблю, — щекотно выдохнул он на ухо, переворачивая Юнги на спину и без особых церемоний наваливаясь сверху. На хёне наконец-то не было раздражающего белья. Сейчас его расслабленное тело полностью было открыто Чонгуку, который еще не привык к такой роскоши. Всю ночь он прижимал к себе, словно боясь, что Юнги убежит (и под утро, после третьего, а за ним и четвертого «захода», Мин действительно уже готов был это сделать). Было попросту выше Чоновых сил держать его в объятиях и не ласкать, а приласкав — не войти в него, томного, разнеженного и мягко постанывающего. — Еще одного раза мой зад не выдержит, он треснет, — сурово предупредил хён, по-кошачьи жмурясь от поцелуев в щеки и шею, но не сопротивляясь и своей податливостью явно снова искушая судьбу. — Я тебя люблю, ты знаешь? — Ты говорил, — он не мог не улыбнуться, глядя в счастливые черные глаза. От наигранного раздражения ничего не осталось, когда Чонгук зарылся прохладным носом в его грудь, целуя часто и щекотно. Юнги слабо отбивался, но желание уже разгоралось в глубине его тела, подогретое воспоминаниями ночи. А он-то всегда считал себя холодным, почти равнодушным к плотским радостям, лишь с досадой уступающим природе, когда уже нельзя было терпеть! Мин немного стыдился своего проснувшегося темперамента, а Чонгук смешками только добавлял неловкости. — О, хён, ты уже готов? — округлил он глаза, случайно коснувшись напряженного члена. Юнги не знал, куда девать глаза — как будто все четыре раза ночью были только репетицией. Мгновенно краснея своей «ненасытности», он попытался прикрыться руками, но Чон с улыбкой поймал и удержал, прижимая их к постели: — Ты такой трогательный, когда смущаешься. Мы успеем, у нас есть еще немного времени. — Только не внутрь, — слабо запротестовал Мин, дергая руками. — Там как после войны сейчас… И не минет… ох… Чон хихикнул, но тут же стал серьезным, лаская его расслабившееся тело. Юнги за эту ночь научился кое-чему важному, чего не дарил Чонгуку ни один парень до него: доверяться и отдавать себя, целиком предоставляя вести ему. («А что такого?» — изумился он, не понимая восхищенной Чонгуковой благодарности, с которой тот целовал ему колени. — «Мы же вместе… Конечно, я доверяю тебе»). Он как-то понял суть парной игры — чем больше отдашь другому, тем больше выиграешь сам, — и очень быстро вошел во вкус. — Ты создан для меня, — выдохнул Чон, выдавливая смазку и обхватывая ладонью его горячий пульсирующий член — Юнги еле слышно застонал и развел ноги, уже безропотно подчиняясь его желанию видеть, но по-прежнему закрывая от смущения свои глаза. Не вижу — значит, не так стыдно, думал он, толкаясь в чужой кулак с мягким хныканьем и нетерпеливо напрягая мышцы, когда Чон расслаблял руку, желая его подразнить. — Тебе нравится, хён? Юнги попытался проигнорировать вопрос, закусив губу и активно двигая бедрами, но уже через несколько секунд раскрыл глаза и уставился с немым укором на руку Чонгука, не выполнявшую свои «обязанности». — Я тоже так… с тобой… сделаю, — выговорил он, и Чону стало неловко за эту глупую манипуляцию с прямым и искренним хёном. Он поспешил извиниться поцелуями по круглой прохладной щеке и горячей шее, с удовольствием ощущая, как сбивается от удовольствия дыхание Юнги. — Да, — хрипло вырвалось у него между судорожными вдохами. — Мне нравится… продолжай, Гуки! Мин не успел зажать себе рот и вскрикнул, видимо, слишком громко. Потому что уже спустя секунду из домика в углу послышалось заинтересованное шевеление и выглянула сонная мордочка Моти. Черные глаза уставились прямо на них, щенок широко зевнул, и Чонгук, фыркнув, набросил на смутившегося хёна простыню. — Такие зрелища не для детских глаз! Он хотел продолжить, но Юнги вдруг притянул его к себе, обхватив руками и ногами. Он был уже на грани и излился почти сразу, едва Чонгук прижал его к постели своим крепким телом. Еле слышно простонав на ухо и делая короткие мягкие движения бедрами, хён задрожал и вытянулся под ним обессиленной морской звездочкой. По его лицу было видно, что он заснул бы сразу же, но просто не может допустить, чтобы Чонгук отключился следом и проспал свою работу. С закрытыми глазами Мин слегка заплетающимся языком смешно уговаривал его вставать, но тут Моти очень удачно напомнил, что его пора покормить, а заодно сменить его пелёнку. Вздохнув, Чон неохотно сполз с теплого хёна, который немедленно свернулся калачиком. Ему хотелось бы пролежать вечность, обнимая его. Но вместо этого пришлось накинуть халат, потирая опухшие от бессонной ночи глаза и уже с тоской думая о целом длинном дне вдали от Юнги. Как выдержать это? Светлая мысль сварить ему кофе мелькнула в голове, и Чон поплелся на кухню, зевая не хуже щенка. Моти тоже был сонный и даже путался в лапах, семеня за ним. Звонок в дверь, громкий и настойчиво-резкий, заставил обоих вздрогнуть. Он вспомнил, что Юнги рассказывал ему про свою вреднейшую соседку: наверно, они ночью были шумноваты (Чонгук слегка покраснел) и вот, эта фурия явилась скандалить. Он открыл, желая только уберечь Юнги от бесед с ней — поговорить раз и навсегда, чтобы больше не донимала мягкого хёна своими придирками. Лицо Чимина, не очень твердо стоящего на ногах, выразило даже изумление, как будто он не ожидал увидеть его здесь. Жаль, что это не галлюцинация, словно говорили его глаза, пьяно прищуренные и осматривающие Чона даже с каким-то сожалением. — Ну и как тебе живется в этой дыре? — Получше, чем с тобой, — сдержанно ответил он, пытаясь закрыть дверь. Но Чимин с неожиданной силой уперся в неё плечом — Чонгук был вынужден уступить, все еще надеясь выпроводить его без шума. Если Юнги выйдет, Чимин точно испортит ему настроение — нельзя допустить этого, хён выглядел таким счастливым сейчас! Чонгук с неприязнью оглядел его, и на лице Пака промелькнуло выражение боли. — Шел бы ты домой, к своему папочке, — Чимин вздрогнул, быстро опустив глаза под его взглядом. — Он волнуется за тебя, даже мне звонил… — Хватит о моем отце, — резко перебил Пак, и в его глазах зажегся странный огонек. — Давай лучше говорить о нас! Ведь нам есть что обсудить, так? Твой долг передо мной, например. Твою совесть. — Уходи, Чимин, — отрезал Чонгук, сжимая кулаки. — Прекрати меня преследовать! Я давно отдал тебе все долги, — он осекся и заговорил тише и более просящим тоном. — Будь человеком, уйди. Дай мне начать жизнь с чистого листа, подальше от тебя! Чимин вздрогнул и поднял на него ненавидящий взгляд. Черные круги под глазами старили его, лицо было нездорово бледным, а судорожная усмешка делала похожим на настоящего сумасшедшего, который сбежал из закрытой палаты, чтобы мстить. Едва взглянув на него, Чонгук уже понял, что пощады ему ждать не приходится. Он прочитал это в его глазах и обреченно ссутулился, думая только о хёне и о том, как выиграть время на объяснения, прежде чем Пак обрушит на него, неподготовленного, всю правду. — Юнги знает о том, что ты сделал со мной два года назад? Чимин был уже почти спокоен и удовлетворенно улыбался. Он весь в этом — разрушить даже то, что никогда не будет принадлежать ему, сровнять в землей чужие мечты не ради своих, а ради того, чтобы остальным было так же плохо, как и ему! Чонгук ненавидел его в этот миг как никогда прежде, но лицо Пака смягчалось прямо на глазах, и повеселевшая улыбка просилась на яркие губы по мере того, как мрачнел Чон. — Захочет ли он быть с тобой, когда узнает? Вот и проверишь силу его чувств, да, Чонгуки? Но боюсь, что он не так предан тебе, как я. — Не дождешься! — прошипел Чонгук ему в лицо, так что он даже отшатнулся, но тут же справился с собой и заулыбался. — Я и не жду. Но проверить надо. Правда?