лоскутное горхонское одеяло

Девочка Ласка сидела на берегу и роняла в мутную воду слёзы. Любого другого ребёнка уже согнали бы с холодной земли родители, но у Ласки их не было. Да и не боялась она замёрзнуть… Хотя твирин, который разгонял холод лучше всего другого, она уже не пила. Новая Хозяйка запретила. Девочка Ласка плакала по своему кладбищу, где в земле спали мертвые, что были ей ближе живых. Кладбище всё перерыли снаряды, косточки там, наверное, переломались, смешались, что уже не отделишь от одного другое, и люди, наверное, своими душами тоже перепутались. Перепутались и плачут, чтобы кто-нибудь пришел, достал из земли, погладил бы нежной рукой, распутал и разложил по гробикам, но – некому… – Ты чего тут? – Атаман Ноткин плюхнулся рядом и перепугал Ласку до смерти. – Рыбу ловишь? Так для этого удочка нужна, руками не поймаешь. – Я?.. Нет… Я просто… – Хочешь опреснить наоборот? Ну, слезами, то есть… Не поняла, наверное. Блин. Короче! Тоже вздумала! Ревёт тут. Фу, рёва… – Ноткин презрительно сморщился. – На, не реви. Данковский передать тебе велел. И мальчик, сунув руку за пазуху, выудил нечто белое и пушистое. Ласка вытаращилась, потом медленно, как хамелеон, нащупывающий ветку, протянула тонкую руку. – Это… крыса? – И не простая. Дохлая! – с гордостью провозгласил Ноткин, потом смутился: – Ну то есть, была дохлая. Уже нет. Данковский оживил. Крыса вытащила розовый нос из мехового клубка и принюхалась к рукам Ласки. Вишневые глазки через пару мгновений стали осмысленными, тонкие усики зашевелились. Потрясенная Ласка так и застыла, но нетерпеливый Ноткин одним движением перевернул ее ладонь и вылил туда крысу, точно жидкость. Животное протестующе пискнуло. – Смотри, наказ какой, – начал он наставительно. – Кормишь её сыром и зерном, сыром – засохшим, который никто не ест, зерном – которое для птиц, еще комбикорм можно, ну, коровий который, но это как разрешат… Мало его. Надо тебе ещё клетку раздобыть и поилку, но это мы быстро справим, я уже ребят послал по обломкам пошастать. А ты смотри – не придавливай, и хоронить не вздумай. Живая она уже! Живая. Ласка зверушку хоронить и не думала. Поднесла к лицу, зажимая двумя руками, как ребенка под мышками, и осторожно прижала к щеке. Шерстка была холодная, шелковистая. – А молочка… молочка ей не надо? – лицо Ласки выражало тревогу. – А хлеба? Или, может, цветов ей? Ну, как им?.. Ноткин тяжело вздохнул. Ничего. Ни-че-го. И её ещё научат, как обращаться со своим вторым. В конце концов, сразу прикипела, да и крыска… – Данковский – голова, – рассказывал потом своим двудушникам Ноткин. – Ласка по мертвым плачется? Плачется. А он ей что дал? Крысу мертвую! И как в воду глядел – сидит теперь, радуется, всемером теперь только если оттаскивать…