лоскутное горхонское одеяло

Десять дней с приезда доброго доктора. Десять дней с мнимой смерти великого гения, Симона Каина. Семь дней с начала эпидемии. Три дня с настоящей смерти того, кто грел и берёг этот город. Георгий откупорил бутылку, превозмогая старческое дрожание рук, и опрокинул темную горькую ленту в граненый бокал. Сначала в один, затем в другой. Несколько капель все-таки упали на столешницу. Хотя не было больше никакого дела, Георгий осторожно стер капли платком. Так-то лучше. Он опустился в кресло, обитое зеленым бархатом, поднес к губам и пригубил напиток, пылящийся в шкафу не первый десяток лет. Иногда они с Симоном говорили Виктору, что это – кровь дракона, которого их предок когда-то сверг. Горячая, боже мой, какая горячая! Да уж, кровь огнедышащего зверя никогда не должна была остыть или свернуться. – Ты даже эти дни не опускал рук, мой усердный брат! – улыбнулся в серебристую бороду Симон, перелистывая страницы дневника Георгия. Статный, моложавый до неприличия, в зелени и пурпуре, поигрывающий смуглыми руками и бровями вразлет. Да. Именно таким он был, его венценосный, свирепый, полный жизни и пламени брат. – Думаешь, получится? – Я всю жизнь к этому шёл, – улыбнулся Георгий усталой улыбкой, вновь пригубив драконью кровь в своем бокале. – Хоть в чем-то стал лучше тебя, чтобы в конце концов использовать это… в твоем посмертии. – Не унывай! – Симон поднял бокал, но в глазах его мелькнула печаль. – Мы с тобой похожи более, чем ты думаешь. Ты просто спокойнее. Он подошел и упал на диванчик рядом. Упал так, что обычно мебель скрипела, но сейчас, конечно, ни звука. – Лучше расскажи мне, до чего ты дошёл? Ты знаешь, я слишком любил жизнь, чтобы задумываться о твоей некрософии. Но, как видишь, я был не прав. «Нужно быть великим человеком, чтобы с легкостью признавать свои ошибки», – Георгий поставил бокал, тяжело вздохнул и прошел к старому патефону у стены. Черный виниловый диск сверкнул переливающимся по нему цветом, блеснула занесенная игла… Он выписывал музыку из столицы. Потому что музыка напоминала звучание души. И чем дольше он вслушивался в пение нот, тем лучше понимал, как выглядит душа. Как можно записать её на пригодный носитель, испещрить его мелкой вязью черт, привычек, порывов и чувств. И – запустить. Так, что она не утратит ни крупицы, проходя через медный раструб и вырываясь в мир. «Это было моим делом. Так не должен ли я принять это и признать, став вровень моему великому брату?» – Георгий вернулся на диванчик, где нетерпеливо выстукивал по колену мелодию Симон. Нет, он даже в посмертии не мог никак успокоиться. Георгий почувствовал прилив нежности. Музыка играла. Вино «Драконья кровь» грело язык, за ним горло и легкие, и Георгий смаковал это чувство, как можно смаковать только жизнь за миг перед тем, как она исчезнет. – Давай станцуем! – улыбнулся белыми, целыми, блестящими зубами Симон. – Ну же, не смей отказывать! Это же и есть жизнь, брат мой! Не в страницах твоих манускриптов, не в пыли твоих гримуаров. В них – истина, но не жизнь. – Вода и вино, – улыбнулся древнему афоризму Георгий. И все-таки встал. Как же это было нелепо. И все же Симон – дух Симона – скользил по пестрому ковру, блестя навощенными носками туфель, танцевал молодое, задорное, почти бешеное, находя нужный ритм там, где его быть не могло. Танцевал что-то из того, что сейчас танцевали в столице. Боже мой! В свои сто с немалым хвостиком лет он умел жить, как не умеют жить многие молодые. А может быть, он просто старался для брата. Кашлянув, Судья неловко ударил пяткой в пол, потом ещё раз, потом ещё, поднял локоть, повернулся вокруг себя, прошелестев чинным атласом мантии. Смутился и чертыхнулся, опустил руки… Симон подхватил его под локоть и потянул за собой. Наверное, из его старых костей на пол песок просыпался. Наверное, он выглядел просто нелепо. Но Симон танцевал, и Георгий танцевал тоже, и играла пластинка, и стекло в высоких шкафах дребезжало, скрывая за собой записи величайшего некроманта, о котором знали так мало. Непростительно мало. Он ведь не поднимал мертвецов. Он просто разобрал на волокна природу души и нашел способ не отпускать от себя своих мертвых. Он распробовал жизнь на вкус, а к рассвету его место занял Симон. И всё же… И всё же в тот вечер они пили, пели и знали, что будут жить вечно. Потому что душа – это музыка, а дело всей жизни – виниловая пластинка. И Георгий стал мастером в том, чтобы сводить первое ко второму.