лоскутное горхонское одеяло

Аглая Лилич терпеть не могла насыщенно-алый цвет. Его слишком сильно любила её драгоценная надменная сестрица. Алый вздыбленный цвет неповиновения и дерзновения, цвет полотнища, что поднимает на дыбы быка, цвет знамени, вызывающего насмешливо на поединок, пурпур застилающей очи крови… Что ж, это был удачный цвет для оформления аудитории, в которой поднимают мертвецов. — Смерть — это следствие покоя. — Молодой врач в белом фартуке поверх красной рубашки с закатанными рукавами спокойно взирал с подмостков на аудиторию. — Ток — это прямая антитеза покою. Это воплощенная энергия, сконцентрированная в одном разряде. Он склонился над кушеткой и над лежащей на ней женщиной, что была укрыта белой простынею. Аглая Лилич наблюдала за доктором с холодным и цепким вниманием. Сегодня ей нужно было всего-то понять, насколько он может быть опасен. Опасен для чего — для благополучия Властей или для всего их выверенного мира? — Сотрудница согласилась войти в данное состояние медикаментозно. Помимо этого, мы замедлили жизненные процессы до минимума. Если бы я не был уверен, что смогу вернуть её — мы бы никогда до этого не дошли. Коллеги запротоколировали, что её… положение — не простой сон. Несмотря на это, заранее прошу оценить её храбрость. Молод. Хорош собой. Умеет говорить складно и притягательно, не перегружая терминами, но все равно внушая доверие. Опасный игрок, если решит играть против — но, может быть, он сейчас продемонстрирует безобидный фокус? Из тех, что практикуют восточные мудрецы? Может быть… Может быть, Аглая осторожно пробует мысль на вкус, удастся предложить ему роль при дворе? Властям нужны говорливые, любимые челядью люди. Героически противостоящий смерти лекарь — как это романтично… Он поднес к губам девушки маленькое карманное зеркальце, продержал достаточно долго, чтобы у зрителей отпали сомнения: так долго задерживать дыхание невозможно. Поднял и поймал незамутненной поверхностью солнечный зайчик, прыгнувший в толпу. — То, что я сейчас продемонстрирую… — он запустил руки в металлический ящик, который ему выкатили на маленьком столике. За ним тянулись длинные провода, перепутанные и обвязанные, и что-то тарахтело за ширмой, словно небольшой насос. — …прямо сейчас продемонстрирую, не есть подлинное воскрешение. Но это уже шаг к победе над смертью. Настоящей победе, той, которая будет постоянной, одерживаемой раз за разом и наверняка. Это — эксперимент. Ещё раз попрошу оценить самоотверженность моей коллеги. Я… Оборвался. Неужели винит себя? Жалеет, что сам не занял её место, — но в то же время знает, что никто другой бы этого провести не смог, но в то же время знает, что всё получится, однако боится того крохотного шанса, что… Он вытянул руки, продетые в держатели для двух металлических пластинок, к которым тоже тянулись провода. Держал он их крепко и легко, профессионально, сказала бы Аглая в докладе. Ассистент сдернул покрывало с верхней половины тела, обнажая синюшную кожу, какие-то стеклянные губы и мягко отекающую к бокам грудь… Что ж, тонко улыбнулась Аглая, — это был эффектный приём. Воскрешение мертвых, голые женщины… Ах, как это притягательно для обывателя! Умно, умно, не поспоришь. Он говорил что-то ещё, демонстрировал, разворачивая ладони к аудитории, «электроды», медсестра вкалывала в безвольную руку трупа кубики лекарств. Аглае стало самую малость не по себе, но она наблюдала за всем цепко, задавливая человеческое и оставляя лишь… профессиональное. Молодой врач прижал пластины к груди, и тело выгнулось, мелко содрогаясь. Затем обмякло и, упав, замерло. Зал зароптал. Данковский — Даниил, подняла воспоминания Аглая, — прижал их снова, прежде бросив фразу ассистенту… «Кощунство», — оцепенело отметила Аглая. Тело забилось, заставляя кушетку ухать и скрипеть… А потом перестало быть просто телом, ведь женщина жадно, широко раскрыв губы, задышала. Ассистент торопливо набросил на судорожно вздымавшуюся грудь простынь. Данковский поймал девушку под шею, склонился… Аглая почувствовала неприятный зябкий холодок, ползущий по лопаткам. Но для себя отметила, что молодой человек взыскательно относится к себе — и бережно к чужой жизни. Ответственный… Может быть, заботливый… И вину ведь возьмет на себя, ни на кого не переложит в случае чего. Она не записывала, зная, что запомнит. Даму привели в себя, закутали в простыню. Она села, свесив голые ноги, и бледно улыбнулась залу. Никто не выкрикнул, что она притворялась. Трое медиков из разных институтов запротоколировали состояние барышни еще до опыта с зеркальцем. Даниил Данковский начал говорить. Стеклянные губы постепенно делались кремовыми, живыми. Девушка растерянно улыбалась, пока её стойку не откатили за ширмы. …а он говорил. То взвешенно и спокойно, то распаляясь и начиная звонко шагать по сцене. Он говорил о превозмогании смерти, об осуществимости невозможного, о скрытых возможностях человека и пластичности мира под его, человека, руками. Он говорил, и Аглая забывала, как дышать. Она поняла. Он был очень, очень похож на её сестру. Тот же пламень, то же дерзновение, та же тяга перевернуть всё с ног на голову. Но этот не понимал, что нарушает Закон. А сестра понимала. И к этому стремилась. И ещё… И ещё он был очень похож на юного Виктора. Аглая закусила губу, но заставила себя подняться. Скроила очарованную улыбку. Подошла за автографом. Задала пару вопросов. У него даже платок на шее был ненавистно-алого цвета.