В Макондо начинается и заканчивается сезон ветров

X Утром Вергуэнса спросил, много ли в Макондо тайных либералов. - Гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, - сказал Серхио Ормига. – Просто некоторые из них пока не знают, что они – либералы. Разведай, что говорят об этом у Катарино. Сам же Ормига, побрившись и приведя, насколько было возможно, себя в порядок, отправился в дом Буэндиа. Его не приглашали, но он ещё издалека заметил полковника Аурелиано Буэндиа, который ждал, облокотившись о калитку. - Я знал, что вы придёте, - сказал полковник. – Я видел вас во сне, вы были птицей с человеческим лицом. - Что это значит? – спросил Серхио. Аурелиано задумался. - Не знаю, - признался он. – Но думаю, что знаю, как вы умрёте. Для этого и сны не нужны. Идите за мной. Внутренней галереей полковник провёл Серхио в свою комнату, тёмную, захламлённую и пропахшую химикатами, какие используют в своём деле ювелиры. В косых полосах света, падавших сквозь сломанные жалюзи, летала пыль и серые мотыльки, гнездившиеся в головах расставленных по полкам старых кукол. Хозяин усадил гостя в кресло и налил ему крепкого кофе без сливок и сахара. - Я обязан предупредить, - сказал он, - что у вас ничего не выйдет. Я понял, что эта война идёт по законам физики и человек не в состоянии на неё повлиять. Вы ещё молоды. Вы только сожжёте себе душу. - Напротив, - возразил Серхио Ормига, - я её спасу. Две секунды они смотрели прямо в глаза друг другу, а потом полковник Аурелиано Буэндиа вздохнул и открыл поставец. - Я мало чем могу помочь вам, - сказал он. – Солдаты отобрали у нас даже кухонные ножи. Впрочем, есть кое-что, о чём все просто забыли. И полковник извлёк из потайного ящика два старинных пистоля с колесцовым заводом и кожаный мешочек с пулями. - Они принадлежали моему отцу, - сказал он. – Это всё, что я могу вам дать. Их, конечно, нужно почистить и смазать, но я в любом случае не поручусь, что они не разорвутся у вас в руках. Серхио Ормига молча допил кофе и аккуратно поставил чашку на блюдце. - Помолюсь Святому Себастьяну, прежде чем заряжать, - сказал он и забрал древнее оружие из рук полковника. - Вам следует знать, - сказал Аурелиано, - я теперь всего лишь гражданское лицо. Строго говоря, даже просто принимая вас, я серьёзно рискую. Меня уже однажды расстреливали, и это не тот опыт, который хочется повторить. - Да, - сказал Серхио. Полковник отвернулся к окну и промокнул залысины на лбу несвежим платком. - Я скверно чувствую себя перед непогодой, - признался он. – Мой вам совет, Ормига – не старейте. Идите, мне нужно приниматься за дела. Когда Серхио уже взялся за дверную ручку, Аурелиано Буэндиа, не поворачиваясь к нему, ровным голосом произнёс: - Вы, конечно, не знаете, что ваши винтовки до сих пор спрятаны под настилом в курятнике моего тестя, Аполинара Москоте. - Откуда бы мне это знать, - ответил Серхио. Аурелиано усмехнулся: - Ну, так слава Богу, что я вам об этом не сказал. У самой калитки он догнал гостя и протянул ему на ладони искусно сделанную золотую рыбку с рубиновыми глазами. - На что она мне? – спросил Серхио. - Мальчишка! - беззлобно сказал полковник. – Когда ты зубрил sum, es, est, я уже убивал консерваторов. Эту рыбку узнает любой либерал, от Риоачи до верховья Магдалены. Просто покажите её. Если кто-то ещё в силах удержать оружие, они пойдут за вами. Серхио Ормига искренне поблагодарил, а потом спросил, как считает полковник, можно ли избежать серьёзного кровопролития. - Я не хотел бы войти в историю как охотник на консерваторов, - простодушно добавил он. Аурелиано Буэндиа взглянул на него исподлобья, в одну секунду сделавшись почти таким же старым, как его безумный отец. - Не будь дураком, Ормига, - сказал он. – Чтобы просто выжить, тебе придётся убить каждого пятого в этой стране. А чтобы войти в историю – гораздо больше. XI Мигелю Вергуэнсе пришлось обойти весь весёлый квартал, дворы всех солдатских вдов, все нищие предместья, где торговали марафетом и совсем уж дешёвой любовью, а по ночам творились тёмные дела, – но за сутки он всё-таки собрал у Катарино то, что уцелело от потерянного полувзвода. Их осталось только шесть человек, пятеро умерли от пьянства, одного зарезали в драке, ещё двое погибали из-за нехорошей болезни, полученной по причине горячности к неразборчивым девицам, но последние шестеро были полны решимости вступить в освободительную борьбу. - Пусть лейтенант добудет нам оружие, и я пойду с ним хоть к чёртовой бабушке, - сказал Бенха Филомела. – Плевать на либераторов и консервалов, мне всё осточертело в этой дыре, и новых девок не было уже больше года. Прочие согласились с ним. Миличо обратился к другим посетителям Катарино. «Судите сами», - втолковывал он им, показывая листовку. - «Ведь тех, в Картахене, повесили только за то, что хотели жить по-человечески». - Да ведь мы живём, как и раньше жили, - возражали ему. - Это потому, что заливаете глаза ещё до завтрака, - парировал Миличо. – Читали вы бумагу, которую вывесил новый алькальд? Кончилось тем, что Вергуэнсу снова хотели побить, но тут вмешалась Катарино, заявив, что ей не нужны неприятности и пусть драчуны убираются из её заведения, если уж им так охота драться. - Сегодня вам запрещают драться, а завтра дышать будете через раз! – кричал Миличо, пока его выталкивали на улицу. Тем же вечером, часов около десяти, Хуан Ресеко, один из шестерых, был арестован патрулём – в компании с одним жителем баррио и парочкой шлюх они упились хлебной водкой и орали во всё горло «El Frente Unido», «Por llanuras y montañas» и «Гимн Риего» прямо перед зданием школы, а потом запустили пустой бутылкой в то окно, за которым капитан Акилес Рикардо, только что отославший денщика, как раз прижимал к губам медальон с портретом матери, готовясь отойти ко сну. Нито Ресеко, ветеран сражения при Санта-Барбара-де-Картаго, обиженный на весь мир из-за того, что его метрика затерялась ещё в детстве и во всех документах он числился незаконнорожденным, ревел как бык, когда его пытались препроводить в раздевалку для мальчиков, которая теперь служила карцером. Его скрутили только вчетвером, и только после того, как он опрокинул стол писаря и сломал челюсть одному из солдат. Капитан Рикардо, осатаневший из-за пьяного гвалта под окнами и из-за того, что пришлось снова натягивать сапоги, велел дебоширу заткнуться, но Ресеко плюнул ему в лицо и крикнул: - Имел я твою матушку в зад, сраный консерватор! Скоро всем вам конец! Капитан побледнел, но сдержался. Вытерев плевок белоснежным платком, он сказал: - Когда это животное проспится, я прогоню его конским бичом от площади до кладбища и лично пущу пулю в лоб. В пять утра Хуан Ресеко, страдая от вызванной похмельем меланхолии и предстоящей ему позорной процедуры, повесился на своих подтяжках в раздевалке для мальчиков. В восемь часов парня из баррио отпустили, изъяв у него под опись перочинный нож и десять песо, а в четверть девятого о происшествии уже знали у Катарино. Правда, никто не мог точно сказать, по какой причине погиб Хуан Ресеко, которого в весёлом квартале называли Нито, – было известно только, что в здание школы он вошёл, но уже не вышел оттуда. Кроме того, парень из баррио рассказал, что по приказу капитана Акилеса Рикардо двух подружек Нито, девушек ласковых и нежадных, обрили наголо и под конвоем препроводили в приют Св. Агнессы. Без четверти девять Миличо Вергуэнса узнал от Пилар Тернеры те же новости и сразу понял, что в этот день его агитация будет иметь больший успех. В девять часов Миличо вошёл к Серхио Ормиге, который лежал в гамаке с открытыми глазами и по кругу повторял про себя стихи Катулла к Ювенцию, уже почти утратив первоначальный смысл слов и думая, что больше никогда не сможет уснуть. - Я приведу к тебе весь город, только скажи, - сказал Миличо Вергуэнса, - но мне нужно хоть какое-то оружие. Если мне снова сломают нос, я не хочу отбиваться табуреткой. Серхио вздохнул и вытащил из-под гамака брезентовый свёрток со средневековыми пистолетами полковника Аурелиано Буэндиа. - Возьми любой, - сказал Серхио. – Но будь осторожен, они довольно старые. Миличо был поражён. - Что мне делать, если из этого придётся стрелять? – спросил он. Серхио Ормига посмотрел на него в упор, мысленно дойдя до стиха «не отнимай у него, что глаз ему драгоценней» и испытывая тоску, столь же мучительную, сколь и сладостную. Чувствуя, как тяжелеет кровь, как капли пота щекочут затылок и шею и от несбыточности скручивает желудок, он твёрдо ответил: - А ты как думаешь? Славь Господа и перезаряжай.