В Макондо начинается и заканчивается сезон ветров

XIII Не желая покоряться судьбе, Серхио Ормига всё же рассказал Миличо об оружии в курятнике дона Аполинара, взяв прежде клятву, что тот будет молчать. - Мы пойдём к нему следующей ночью, - сказал он, - только я и ты. Нельзя допустить, чтобы кто-то пострадал. Там полный дом женщин. Миличо согласился с ним. «Что потом?» - спросил он. – «Вооружим наших», - сказал Серхио. – «А после того как я арестую алькальда и передам город полковнику Аурелиано Буэндиа, перейдём реку вброд и двинемся на северо-восток, к Риоаче». - Там сотни километров сельвы, Чеко, - сказал ошеломлённый Вергуэнса. – Нас сожрут ягуары. Серхио Ормига светло улыбнулся в ответ. - Хосе Аркадио Буэндиа прошёл этот путь с семейством, - возразил он. – Свободного человека так просто не сожрёшь, Миге. Однако этим планам не суждено было сбыться. Утром в четверг, когда Миличо ушёл в город, в дом Пилар Тернеры явился капитан Акилес Рикардо и двое солдат. Серхио Ормига сидел в это время на кухне в рубашке и кальсонах и пил кофе, страдая от тупой боли в висках, преследовавшей его все последние дни. Он не удивился, увидев в дверях вооружённых людей, но попросил дать ему время одеться, думая при этом про себя, что Вергуэнсу не успеют схватить, если Пилар Тернера предупредит его. - Гадалку я тоже арестую, - сказал Акилес Рикардо, словно услышав его мысли. – Мне известно, что здесь происходит. Не воображайте, Ормига, будто в этом городе хотя бы кот мяукнет без моего ведома. Шагая под конвоем по улице, полной ветром и пылью, и поддерживая под локоть перепуганную Пилар Тернеру, Серхио ощущал внутри странную звенящую пустоту, ещё не понимая, что это и есть свобода. Умолк барабанный бой, и латинские инверсии больше не терзали его разум, и он улыбался, сам не зная об этом, чувствуя, как ветер толкает его в затылок и в спину, будто широкой горячей ладонью. Когда их вели мимо расстрельной стены, выщербленной из-за многочисленных актов восстановления справедливости, процессию заметила из своего окна Ребека, поливавшая в ту минуту бегонии, и её настолько поразило ощущение повторяемости бытия, что даже поднятые ветром пыльные вихри на полсекунды замерли, прежде чем опасть, и в течение этой полусекунды во всём мире царили безмолвие и неподвижность, и струя воды из лейки застыла, как прозрачное желе, хотя никто, кроме Ребеки, этого не заметил и не вспомнил об этом, когда вновь тронулось, споткнувшись на мгновение, тяжёлое колесо. Позже Ребека рассказывала своей служанке, что вслед за человеком, похожим на молодого Аурелиано, шёл, то ли подталкивая его, то ли поддерживая, высокий ангел в серой одежде, тащивший на спине громоздкие серые крылья, сложенные горбом. «Он был метра три ростом и острижен в кружок, как индеец», - рассказывала Ребека. – «А перья с ладонь шириной, и в бороздки набилась пыль, видно, он долго шёл». - Ангелы очень быстрые, донья Бека, - заметила старуха. – Человек может видеть их, только если открываются зазоры между секундами. Когда Серхио Ормигу завели в раздевалку для мальчиков и приказали снять подтяжки, памятуя о Нито Ресеко, не дожившем до расправы, он беспрекословно подчинился, но попросил капитана Рикардо отпустить Пилар Тернеру. - Женщина ничего не знает, - сказал он. – Не будьте скотом. - Я бы на вашем месте подумал о себе, - возразил Акилес Рикардо. - Вы меня расстреляете? – спросил Серхио. - Это решит трибунал, - ответил капитан. Серхио Ормига взглянул на него с недоумением. «Все знают, что трибунал – это вы», - заметил он. «Тем лучше», - заявил капитан Рикардо, ничуть не смутившись. – «В отличие от вас, я никогда не ставил себя выше закона». Когда дверь закрылась и ключ дважды проскрежетал в замке, Серхио Ормига лёг на соломенный матрас и снова вспомнил о Миличо. «Он уйдёт вброд через реку», - сказал себе Серхио, ощущая необыкновенный покой и ясность в мыслях. – «Ему хватит ума обойти посты на дорогах. Они не найдут его». Сразу после этого он уснул – впервые за несколько суток, – и ни молчаливые белые всадники, ни плач Пилар Тернеры за дощатой стенкой не потревожили его сон. XIV Как и все беспокойные новости последних дней, весть об аресте бывшего лейтенанта распространилась в Макондо необъяснимо быстро, но Миличо Вергуэнса и не думал покидать город. Поскольку он уже был слегка пьян, план созрел у него молниеносно – загнав Катарино последние массивные вилки с вензелями на рукоятках, он приказал не жалеть ни водки, ни рома и в полчаса напоил всех присутствующих как раз до того состояния, когда на ногах они держались твёрдо, но уже начали тяжело задумываться о целесообразности мироустройства и безрадостной земной стезе человека, а тут уж Мигелю Вергуэнсе ничего не стоило направить в нужное русло их скрытый до поры гнев. Он влез на стол и, размахивая оставшимися самодельными листовками, крикнул: - Братья! Для того ли матери родили вас, чтобы любой пёс вам указывал, как жить? Люди заволновались. Нашлись ещё скептики, которые начали возражать, дескать, им никто не указ – ни алькальд, ни либералы, ни Миличо Вергуэнса, – и тогда он коварно спросил: - А в какой цвет выкрашены ваши дома? Кто-то хотел стащить его со стола, но тут вмешался Аркадио Карнеро, сержант правительственных войск, с которым Миличо тоже успел свести дружбу. Это был молчаливый человек с глазами печального ребёнка, но все помнили, как он на спор перекусывал монеты в пять песо, а однажды после двух стаканов чичи лбом проломил буковую столешницу. «Дайте ему сказать», - велел Карнеро, грохнув по стойке кулаком. – «А если кому не нравится, так пусть сразу бежит к алькальду». После этих слов все остались на местах, потому что никто не хотел, чтобы его приняли за доносчика. Катарино тем временем не забывала откупоривать всё новые бутылки, и ни один стакан не оставался пустым дольше двух минут, а вдохновлённый Миличо произнёс самую пламенную речь, какую когда-либо слышали в этих стенах. Он помянул и прежние вольности Макондо, и богопротивность тирании, и генерала Риего-и-Нуньеса, и Симона Боливара, и омывшую землю кровь героев, и девственно-белые, как голубиные крылья, стены домов, и претерпленные горожанами обиды, и что Бог создал всех равными и свободными, а закончил тем, что беззаконный арест Серхио Ормиги, самого справедливого человека обеих Америк, навсегда покроет позором славный город и всех его жителей. К этому времени Миличо уже приходилось перекрикивать общий гул, потому что собравшиеся всерьёз разгорячились от выпивки и от жажды справедливости. «Надо вытаскивать лейтенанта», - сказал Аркадио Карнеро. – «Алькальд не любит тянуть, в прошлый раз того парня поставили к стенке ещё до обеда». Услыхав такие речи, Бенха Филомела, не забывший своего дружка Нито, бросился в кухню и отобрал у стряпухи тесак для мяса. - На ножи этих собак! – заорал он. – Кто не с нами – иуда! – И этими словами в Макондо началась новая либеральная революция. Восставшие бросились вооружаться кто во что горазд и за считанные минуты ободрали даже обшивку со стен. Выплёскиваясь на улицу, смута ширилась и крепла, кто-то затянул «Гимн Риего», и почти сразу порыв горячего ветра принёс женский крик и звон разбитого стекла. Перепуганная Катарино засела за барной стойкой, прикрыв юбками фамильное серебро Миличо Вергуэнсы, а девочки, что посмелее, расхватали для самообороны вертела, кочерги и мутовки и присоединились к своим кавалерам. Между тем Миличо, полностью сохранивший самообладание в этой сумятице, поймал за рукав Аркадио Карнеро. - Кайо, - сказал он, – веди их к казармам. Тебя они послушают. Если всё пройдёт как надо, клянусь, быть тебе сержант-майором. - А ты? – спросил Карнеро. - А я, - сказал Мигель Вергуэнса, - заручусь поддержкой Святой Церкви. XV Так и вышло, что в четверг, в начале сезона ветров, в исповедальне падре Никанора объявился молодой человек в военной форме и, направив дуло своего древнего оружия почтенному канонику в переносицу, потребовал сопроводить его в дом Аполинара Москоте. Снаружи их ждали трое солдатиков из Путумайо, которым было, очевидно, не по себе от того, что пришлось конвоировать святого отца – один из них всё пытался облобызать руку падре Никанора, но тот её в досаде отдёрнул. - Зачем я сдался тебе, сынок? – дорогой спросил падре Никанор. – Оскорбляющий священника дойдёт и до оскорбления Бога. Почему ты не оставишь старого человека в покое? - Коррехидор будет сговорчивее, когда увидит вас, - ответил Миличо. – Вы столько лет служили мессы во славу деспотизма, послужите теперь Революции. Дон Аполинар Москоте поперхнулся дымом сигары, увидев со своей террасы, как Мигель Вергуэнса, размахивая пистолем, ведёт падре Никанора к его дому. - Ты ополоумел, мальчик! – воскликнул он. – Моя дочь обручена, ты думаешь, тебе поможет то, что ты приволок священника? Ампаро вместе с сёстрами выглядывала в открытое из-за жары окно столовой, и в её тёмных блестящих косах трепетали жёлтые цветы. Миличо внезапно понял со стыдом и досадой, что в самом деле надеялся воспользоваться авторитетом Революции в собственных интересах. - Я не мальчик, - ответил он с достоинством, - я офицер Освободительной армии Серхио Ормиги. XVI Бывший лейтенант Ормига, столь неожиданно произведённый в главнокомандующие воображаемой армии, крепко спал, когда солдаты из Путумайо крушили курятник дона Аполинара Москоте и вопли кур голландской породы, разбежавшихся по двору, сливались с воплями жены и дочерей коррехидора в единый горестный крик, а падре Никанор, в ореоле вырванных чёрно-белых перьев, точно обезумевший Святой Франциск, воздевал к небу костлявые руки, в недоумении вопрошая Создателя, за что ему на старости лет довелось увидеть такое бесчинство и разорение и для чего понадобился он сумасбродному мальчишке. И когда восставшие сбили замок с дверей арсенала, и когда Бенха Филомела во главе своего стихийного отряда ворвался к капитану Акилесу Рикардо, только что севшему за обед, потрясая тесаком, на котором ещё не до конца просохла кровь двух петухов, зарубленных с утра кухаркой, Серхио Ормига продолжал безмятежно спать на соломенном матраце, ни о чём не тревожась и не видя снов. Но за несколько секунд до того, как выломали дверь, ему приснилась мать, чьё лицо он давно забыл – склонившись над ним, она коснулась его обнажённой груди, вызвав чувство стыда и томительной нежности, а потом прижала свой холодный перстень с опалом к круглому шраму от ожога под его левой ключицей и прошептала: «Держись своей судьбы, Серхито. И у муравьёв есть крылья». Тут он проснулся, как от толчка, а в следующую секунду сержант правительственных войск Аркадио Карнеро в два удара высадил дверь его камеры и возник перед Серхио Ормигой – запыхавшийся, в порванном мундире и с окровавленными кулаками. «Кто вы?» - спросил Серхио, приподнявшись на локте. «Я – тот, кого вы сделаете сержант-майором, храни вас Бог», - отвечал Карнеро. «Я бы рад сделать вас хоть Папой Римским, но этого тоже не будет», - возразил Серхио. – «Расскажете, что происходит?» Аркадио Карнеро выпрямился и отдал ему честь. - Да здравствует Революция! – сказал он. – Город ваш.