В Макондо начинается и заканчивается сезон ветров

XXII Они вброд пересекли мелкую реку, ведя под уздцы коней и мулов, прошли по окатанным водой белым камням, похожим на яйца древних ящеров, прошли по убитой красноватой земле банановых плантаций, вступили на еле видную тропу среди диких апельсиновых и тамарилловых деревьев, прорубили себе дорогу через лес, сплетающийся ветвями так глухо, что мясистые бледные травы под ногами никогда не видели солнца – там в вечном полумраке свивались клубками трёхцветные змеи и раскрывались с почти беззвучным хлопком орхидеи размером с кулак, осыпая плечи и головы идущих пурпурной, оранжевой и чёрной пыльцой, – прошли мангровыми зарослями, где древесные корни были похожи на скрюченные в агонии человеческие тела, прошли по земле, мягкой, как вулканический пепел, мимо заброшенных свайных селений, прошли дымящимися болотами, где солдатам слышались в тумане голоса давно потерянных родственников и любимых, и проводник-гуахиро сказал Серхио Ормиге – пусть жуют листья коки, чтобы не заснуть, спать нельзя, потому что здесь спящих невозможно отличить от бодрствующих, и когда во сне тебя окликнет знакомый голос, ты с широко открытыми глазами шагнёшь с тропы в заросли тростника, скрывающие бездонную хлябь, и тебя не успеют остановить. Так сгинули трое бойцов Освободительной армии, и это были первые потери, да ещё два мула угодили в трясину, и с ними вместе болото проглотило четверть всего боезапаса. На этом отрезке пути отряд продвигался вперёд убийственно медленно, до щиколоток, до колен, до паха погружаясь в первобытное варево болот, маслянистое и чёрное, как нефть, подёрнутое поверху сочной, хрупкой растительностью. С каждым шагом воздух всё больше напитывался густой влагой, бульканьем, клёкотом и стрекотаньем неведомых тварей, зловонными испарениями, несущими лихорадку, и в конце концов двигаться в нём стало так же тяжело, как в застывающем бульоне, и люди шли, шатаясь, полузакрыв глаза, онемевшими руками вздымая над головой винтовки, шли, как толпа мертвецов, забывших умереть. Короткие привалы не приносили облегчения, потому что, надышавшись болотными миазмами, все мучились ознобом, головной болью и скорбными воспоминаниями о том, чего в действительности никогда не было. Серхио Ормига явственно помнил угрюмый город из серого камня под низко нависшим блёклым небом, медленные серые воды холодной реки, безмятежные мраморные лица античных божеств, на которых дождевая вода прочертила ржавые слёзные борозды, и как щёлкали по брусчатке каблуки сапог, порождая многократное эхо в тесно застроенных улицах, и стенания белых птиц над водой, и горестный шёпот в полумраке храмов, горячем от сотен тонких свечей из жёлтого воска. В памяти, отравленной дыханием болот, зыбкие видения и случайные сны обретали плоть, становясь более реальными, чем воспоминания о настоящем доме. В один из этих нескончаемых дней Серхио Ормига много часов подряд оплакивал трагическую гибель своего никогда не рождённого брата – от безумия ложной памяти не спасали даже листья коки, от которых только пересыхал рот, и кровь угрожающе стучала в висках. Измотанный бессонницей, Серхио всё чаще проваливался в странное и опасное забытьё, в белёсую тьму, лишённую теней и звуков, а приходя в себя, ощущал терпкий запах конского пота и только благодаря этому понимал, что всё ещё не выпал из седла и по-прежнему лежит, припав головой к шее своей лошади, слышит надсадное дыхание людей и животных, слышит чавканье сапог и копыт в смрадной каше из гниющих растений и всё то же гиблое болото тянется перед ним на восток и на север, сколько хватает глаз. Его отряд шёл болотами шесть дней, а на рассвете седьмого, когда сумрак посветлел и окрасился розовым, почва под ногами перестала колыхаться и в гнилостное удушье внезапно, как первый удар утреннего колокола, ворвалась струя свежего воздуха, подполковник Ормига поднял голову, отяжелевшую, точно от многодневного запоя, и подумал, что всё ещё бредит, увидев белый остов испанского галеона, похожий на гигантский рыбий скелет, посреди волнующегося под ветром макового поля, по которому пробегали волны всех оттенков красного, и казалось, будто призрак корабля безмолвно и горделиво плывёт в заревых облаках. Серхио Ормига шагом направил гнедую к краю поля, и его маленькое полумёртвое войско потянулось вслед за ним. Миличо Вергуэнса нагнал его, и Серхио поразился тому, как он за эти дни пожелтел и истаял, как надсадно ходят бока его лошади, по брюхо измазанной в болотной тине. «Ад кромешный, – сказал Миличо, смеясь. – Если мы выбрались из этой задницы, то выживем даже с пулей в голове, Чеко». Индеец-проводник сообщил им, что до Сьерры осталось два дневных перехода, и Серхио Ормига скомандовал привал. Слезая с коня, пытаясь нашарить опору, он почувствовал, как нога словно уходит в зыбучий песок, и Миличо Вергуэнсе пришлось схватить его за воротник, чтобы уберечь от падения. «Да ты на ногах не стоишь, – заметил Вергуэнса. – Дрянь дело», – но Серхио Ормига как будто не услышал этих слов. Полный тихого, странного счастья, он щурился на восток, где в прозрачном воздухе тянулись к небу тонкие свечи восковых пальм и грохотали за горным хребтом барабаны, не умолкая ни днём, ни ночью. - Где ты вырос? – спросил Серхио. - В Арауке, - ответил Миличо. - Значит, ты толком не видел гор, - сказал Серхио. – Скоро я покажу тебе пасущихся викуний и самых синих на свете бабочек величиной с твою голову. Завтра к вечеру мы будем в Андах, Миге. XXIII Пока Освободительная армия штурмовала болота, что-то случилось со временем – оно теперь шло иначе, как бывает в дни любви и великих свершений. С момента выступления из Макондо минуло не более недели, но солнце светило, как будто уже наступила середина лета, и летние запахи были разлиты в воздухе. Дойдя до почтового тракта, повстанцы встретили грузовик контрабандистов, и улыбчивый юноша не старше шестнадцати, перегнувшись через борт, спросил у Кайо Карнеро огня, чтобы прикурить, а потом поинтересовался, не ищут ли они отряд подполковника Ормиги. - Говорят, он ушёл в предгорья, - сказал парень, понизив голос. – Утром мы встретили военных, их командир показывал нам бумагу – за Чеко Ормигу дают десять тысяч песо, пять тысяч за его адъютанта Вергуэнсу и тысячу за любого из бойцов. Но теперь их не найти. - Ты что-то путаешь, друг, - вмешался Миличо Вергуэнса. – Серхио Ормига всего несколько дней, как выступил из Макондо. Контрабандист взглянул на него с лёгким презрением. «Не говори, чего не знаешь, коньо, - сказал он. – Ормига со своими муравьями уже два месяца гуляет по всей долине, от Барранкильи до Эль-Пасо, и ни одного из них до сих пор не поймали». - И сколько их? – спросил Серхио. - Не меньше тысячи, - юноша говорил с гордостью, будто в этом была часть и его заслуги. – Думаю сам к нему пойти, когда отправим эту партию. Миличо спросил, что они везут. Грузовик был набит птичьими клетками, в которых сидели, нахохлившись, наполовину ощипанные ветром тощие попугаи. - Птиц, - беззаботно ответил контрабандист и стукнул кулаком по крыше кабины. Грузовик тронулся, окутав людей на дороге клубами ядовитого дыма. «Они кормят этих попугаев отборными изумрудами, - сказал Карнеро, – а задницы им заклеивают смолой. Камешков в этих птицах хватит, чтобы купить пароход. Я знаю, потому что сам их возил». - Эти камни повесят на себя богатые старухи за океаном, - сказал Серхио. – А наша страна охвачена горем, и народ наш – палая листва. - Скоро мы всё изменим, - возразил Миличо Вергуэнса. – Ты слышал – нас уже не меньше тысячи! Серхио посмотрел на него со слабой улыбкой, у него болела голова. «А ты слышал, коньо, – сказал он, – за меня дают вдвое больше, чем за тебя». - Они просто идиоты, если оценили нас так дёшево, - заметил Миличо. – Но дай время, мы поднимем ставки.