В Макондо начинается и заканчивается сезон ветров

XXIV Отряд Серхио Ормиги продвигался по меже плантации сахарного тростника, когда с запада раздался странный гул, нарастающий с каждой секундой, а потом люди увидели, как в безоблачное небо с оглушительным стрёкотом взмыла длиннохвостая крылатая этажерка – удивительное сооружение, парившее на высоте колокольни и управляемое человеком в огромных очках, который с улыбкой помахал им рукой. Проводники-гуахиро в ужасе повалились в тростник, решив, что их преследует мстительная богиня-бабочка с обсидиановыми крыльями. - Я видел такой на фотографии, - сказал Миличо Вергуэнса. - Это американское чудо, изобретение братьев Райт. - Значит, теперь можно следить и с воздуха, - заметил Ормига. Их путь по меже был отмечен размочаленными стеблями тростника, которые бойцы срезали на ходу, чтобы утолить жажду, а потом бросали под ноги – Серхио подумал, что надо бы запретить это. Он спешился, увидев Мигеля Астилью, отряженного в авангард – тот бежал им навстречу, обняв винтовку и припадая на левую ногу. - Командир! – крикнул он. – Засада впереди! Позднее Серхио Ормига так и не смог восстановить в памяти точную последовательность событий. Ему казалось, что приклад винтовки Астильи треснул и раскололся ещё до того, как в тростнике слева сухо защёлкали выстрелы. Кто-то закричал, а в следующую секунду Мигель Астилья дёрнул головой, будто поперхнувшись, плеснул кровью изо рта и упал навзничь. В его глазах было бесконечное удивление. «Следовало прижаться к лесу, - подумал Серхио Ормига. – Здесь мы как муравьи на обоях, бери и дави». За несколько часов до этого они с Вергуэнсой спорили о маршруте – люди устали от болот, многие были больны. Путь через плантации казался удобным и безопасным. Он словно издалека услышал свой голос, пытающийся перекричать треск выстрелов, вопли людей и животных, накатывающий сверху гул и грохот барабанов за горным хребтом. Кто-то из бойцов пытался наугад отстреливаться, целясь по бледным вспышкам в зарослях, другие тащили в тростники упиравшихся мулов – судя по всему, в те минуты на маленькой тростниковой плантации творился ад, но впоследствии Серхио Ормига припоминал, что всё вокруг двигалось медленно и плавно, будто в воде, и рисунок движений не был лишён своеобразного изящества. Сам он выстрелил четыре раза, с возрастающим любопытством наблюдая, как его руки, будто чужие, передёргивают затвор. Потом в затылок пахнуло упругим тёплым ветром, и длинный ряд тростниковых метёлок прямо перед ним в одну секунду будто срезало ножом, а Бенха Филомела, стрелявший с колена, повалился набок, зажав шею рукой. Серхио Ормига обернулся и увидел несущийся на него нос авиетки – уйдя сперва к югу, пилот описал петлю и теперь поливал из пулемёта людей, мечущихся среди тростника. «Мы все здесь умрём, - понял Серхио. – Боже, как глупо». И всё же он испытал необъяснимое облегчение, удостоверившись, что в номере, намалёванном на стрекозином хвосте, нет ни одной восьмёрки. Авиетка забирала к северу, чтобы снова развернуться и расстрелять оставшиеся патроны. Уже ни на что не надеясь, подполковник Серхио Ормига вскинул свою винтовку. - За Картахену! – крикнул он. – За либеральную партию! – и почти вслепую выстрелил вверх. Он успел увидеть, как дёрнулась и покосилась летающая этажерка перед тем, как уйти в штопор и рухнуть, застлав тростники жирным чёрным дымом. Успел увидеть, как поднимается оцарапанный пулей Филомела, и порадовался, что тот пока жив. Успел увидеть Кайо Карнеро, который с перекошенным лицом повис на морде мула, танцующего на задних ногах. Успел увидеть, как безмолвно, торжественно и неотвратимо, точно гряда облаков, стронулись с места белые всадники, преследуя одинокого чёрного зайца, прежде чем что-то сильно ударило его в грудь, и край неба начал мучительно медленно опрокидываться за линию взгляда, и жаркая тяжесть легла ему на плечи, пригибая к земле. Он рвался и пытался кричать, чувствуя, как рукоять затвора вонзилась под рёбра, но в конце концов смирился и, уже испытывая, как любой человек на пороге смерти, болезненную нежность ко всему земному, успел осознать, что лежит лицом к лицу с Мигелем Астильей и смотрит в его мёртвые удивлённые глаза. По щеке Астильи цепочкой ползли муравьи, деловито и безмятежно пересекая окровавленный рот. «Человек приходит на Землю и покидает её в удивлении и одиночестве», - подумал Серхио Ормига, и это открытие так потрясло его, что много часов спустя, выплывая из горячего тумана беспамятства, он первым делом вспомнил именно эти слова. XXV В тот день Серхио Ормиге не суждено было умереть – чилийская гнедая лошадка, прошитая пулемётной очередью, придавила его своим весом, контузив и сломав ребро, но защитив от выстрелов. Вергуэнса и Филомела по очереди тащили его на плечах, оглушённого и беспомощного, до урочища в предгорьях, где они смогли укрыться за полуразрушенной стеной из ракушечника. В незапамятные времена доминиканцы, пришедшие на эти земли вместе с Хименесом де Кесадой, чтобы обратить муисков ко Христу, построили здесь белую как снег часовню в честь сорока восьми кордовских мучеников, но теперь от прежнего великолепия остались лишь руины, затянутые бурым лишайником, хотя местные жители по-прежнему называли это место Капелла Бланка. «Ты счастливчик, Чеко», - сказал Миличо Вергуэнса. – «Если бы не Филомела, я бы не догадался, чьи это сапоги торчат из-под конского брюха». На чёрном от копоти лице Вергуэнсы можно было различить только зубы и белки глаз. Он сипел и хрипел, наглотавшись дыма и сорвав голос. От Миличо Серхио Ормига узнал, что не менее двадцати человек из его отряда были убиты на месте, а где остальные – неизвестно. «Всё заволокло дымом, а эти черти продолжали палить. Уже не разберёшь, где кто, - рассказывал Вергуэнса. – Мы с Филомелой нашли ещё пятерых и решили, что надо уносить ноги». Серхио Ормига обвёл взглядом то, что осталось от Освободительной армии. Бенха Филомела, ругаясь сквозь зубы, сидел на корточках, прижав к уху оторванный от рубашки лоскут – пулей ему срезало мочку. Двоих Вергуэнса поставил в дозор. Остальные трое, измученные, закопчённые и голодные, пытались спать с винтовками на коленях. - Карнеро остался там? – спросил Ормига. Миличо пожал плечами. «Мёртвым его никто не видел», - сказал он. - Недолго он пробыл сержант-майором, - с горечью заметил Серхио. Сунув руку за пазуху, чтобы достать свой дневник и вписать сегодняшние потери, он почувствовал боль и с изумлением обнаружил под курткой чёрно-лиловый синяк, разлившийся по левой стороне груди. Почти машинально Серхио Ормига потянул за свисающую из нагрудного кармана тонкую цепочку и вытащил золотую рыбку полковника Аурелиано Буэндиа, о которой давно забыл. Пуля намертво застряла у рыбки в глазу, сплющив ей голову и выбив из закрепки крошечный рубин. - Метили точно в сердце, - сказал Миличо Вергуэнса. – Ах ты, везучий сукин сын! XXVI Это было первое из тридцати двух сражений революционного подполковника Серхио Ормиги, и, несмотря на то, что все они были им проиграны, каждая из этих битв, по непостижимой прихоти судьбы, способствовала умножению его воинской славы. В городах, на банановых плантациях, в горных индейских селениях и на зелёных просторах льянос люди рассказывали друг другу о его подвигах, и, передаваясь из уст в уста, обрастая всё новыми удивительными подробностями, эти рассказы облетали земной шар и возвращались, преобразившись в легенды о забытых героях времён Конкисты и войны за независимость или даже в сказки о том, чего вовсе не бывает. Человек обычно помнит события в их последовательности и взаимосвязи, но народной памяти присуще загадочное свойство – иной раз, как давно прошедшее, вспоминается то, что ещё не случилось или не случится никогда. До Серхио Ормиги доходили слухи о его невероятной силе и отваге, о бесчисленных победах, но он только усмехался и становился всё молчаливее. Он упрямо шёл вперёд, от поражения к поражению, шёл, как будто не мог остановиться, как будто земля жгла ему ноги, и рядом с ним, плечом к плечу, шёл Мигель Вергуэнса, которого каждая проигранная схватка необъяснимо убеждала в неизбежности победы. В городах, больших и малых, измученные многолетней несправедливостью люди встречали их как освободителей, спасителей, как надежду страны; рабочие с банановых плантаций, отставные солдаты, проститутки, нищие, старухи и индейцы – все эти пёстрые отбросы, вся эта палая листва – толпой сопровождали революционного подполковника Серхио Ормигу, куда бы он ни явился, чтобы только посмотреть на него и послушать, что он скажет. Многие старались коснуться его одежды или подержаться за стремя, матери на вытянутых руках поднимали младенцев, чтобы он увидел их. Его бойцов кормили до отвала, им отдавали последнее, приводили к ним в постель самых красивых девушек. Самому же подполковнику открыто предлагали себя даже девицы из лучших семейств – в каждом городе и в каждом селении, куда он входил во главе своей армии, его ждали женщины, ждали в прохладных, богато убранных спальнях и в каморках под лестницей, ждали под шёлковыми пологами и москитными сетками, с бумажными веерами, с цветами в волосах, блондинки, брюнетки и рыжие, оливково-смуглые, золотистые, молочно-бледные, застенчивые и страстные, матроны и девственницы, надушенные, в звенящих браслетах, сверкая глазами в полумраке, изнывая и томясь. Он давал им то, чего они хотели, но прикрывал круглый шрам от ожога под левой ключицей, не желая, чтобы его касались чужие пальцы, и, словно во исполнение некоего странного обета, уходил раньше, чем рассветёт, чтобы случайно не увидеть лица очередной любовницы. И в объятиях женщин ему не было покоя. Сам того не зная, Серхио Ормига повторял одинокий путь полковника Аурелиано Буэндиа, чьё имя после своего чудесного спасения боялся лишний раз произнести вслух. Золотую рыбку Серхио с того дня носил в ладанке на шее и никогда не снимал. Как и его предшественника, подполковника Ормигу многократно пытались убить, и однажды это случилось как раз в душистой девичьей спальне, прямо после любви – шнурок ладанки оборвался, и, потянувшись за ней, Серхио поднял голову с подушки за долю секунды до того, как в эту подушку вонзился стилет, который должен был погрузиться в его ухо до самого мозга. Несостоявшаяся убийца зарыдала в голос от стыда и ярости, а Серхио Ормига ошарашенно смотрел, как порхают перья в лунном свете, и постепенно осознавал, что в действительности не хотел подниматься – его будто что-то подтолкнуло. После этого случая Миличо Вергуэнса сопровождал его на все свидания, нимало не смущённый столь щекотливой ролью, и терпеливо подпирал стены у дверей чужих спален, пока Серхио Ормига, революционный подполковник, запутывался и тонул в пахнущих лавандой простынях, потел и трудился, повторяя про себя слова песни о жёлтых цветах в саду у любимой – ах, жестокая, ночи бы дождаться, – особенно остро ощущая в такие моменты всю нелепость и безнадёжность своего положения. XXVII На вторую ночь в горах, на нижней границе парамо, где Серхио Ормига вместе со своим крошечным отрядом замерзал под чистыми, крупными звёздами, прямо на лагерь вышла группа из двадцати местных кампесинос, безошибочно определив их местонахождение, несмотря на то, что огонь они не разводили. В ответ на звук передёрнутых затворов тот, что шёл впереди, поднял руки и сказал: - Мы ищем подполковника Чеко Ормигу. - Зачем вам понадобился подполковник Ормига? – спросил Серхио. - Хотим воевать вместе с ним, - ответили ему. – У нас есть ружья и еда. Так отряд Серхио Ормиги разом вырос почти вчетверо. С этого дня он не запрещал своим людям зажигать костры, хотя они по-прежнему пробирались лесистыми склонами, избегая открытых пространств. К ним и дальше прибивались люди – кто поодиночке, кто целыми ватагами. Им приносили оружие и боеприпасы, приводили мулов и лошадей. Однажды Серхио рассказали, как он собственноручно сбил два вражеских аэроплана. - Пойдём-ка дальше, пока они не превратились в эскадрилью, - только и ответил он. Авиетки, кружившие над предгорьями, встречались им теперь довольно часто – они стали привычной частью пейзажа и не пугали даже индейцев. «Прогресс не стоит на месте, - говорил Миличо Вергуэнса. – Когда-нибудь я сам научусь водить такую штуку». - Да, если тебя раньше не повесят, - отозвался Серхио Ормига. В те дни его сильно мучила головная боль и перемежающаяся лихорадка, а печень надулась, как футбольный мяч. Во время коротких привалов он проваливался в горячечный сон, не дающий отдыха, а после пробуждения временами не мог отличить бред от реальности. Однажды он отчётливо увидел рядом с собой молодую женщину с распущенными волосами – она сидела отвернувшись к огню, и он не мог разглядеть её лица, но сразу узнал ночную гостью, спасшую его однажды, когда он задыхался от одиночества и неприкаянности. - Я пришла к тебе, - сказала девушка, и её голос бесконечной печалью отозвался в его сердце. – Я пришла к тебе, но тебя там уже не было. «Она умерла», - понял Серхио, но не почувствовал страха – только жалость и скорбь. Он протянул руку, чтобы погладить её прохладные волосы, однако видение тут же рассеялось, оставив по себе лёгкий зуд в ладонях и ускользающий запах цветочного талька. Серхио Ормига с удивлением отметил подступившие слёзы и понял, что тоскует. XXVIII Однажды ночью из темноты бесшумно вышли двое вооружённых мужчин, одетые по-крестьянски, но в армейских защитных панамах. Защёлкали затворы, в спины чужаков упёрлись ножи, но всё равно никто не мог понять, как им удалось обойти посты на подступах к лагерю. На тот момент в Освободительной армии Серхио Ормиги насчитывалось уже больше трёхсот человек. Один из пришельцев, негр с длинным лицом, попытался выдернуть из-за пояса мачете – обозлённые промахом бойцы мигом разоружили его и собирались хорошенько накостылять, но Серхио остановил своих людей. - Кто вы и зачем здесь? – спросил он. Второй – молодой креол, невысокий и жилистый, обросший курчавой бородой, – улыбался как ни в чём не бывало. У него была красивая, мягкая улыбка и обезоруживающий взгляд человека, который искренне не понимает, зачем лгать, если можно говорить правду. - Товарищ Алмейда глубоко не прав, - сказал он, - но ваши дозорные никуда не годятся. Мы ищем Летучего Муравья. - Его ищет вся эта грёбаная страна, - заявил Миличо Вергуэнса. – Но кто находит, дольше пяти минут не живёт. - Нам всего-то и нужно, что кусок хлеба и пара десятков патронов, - сказал тот. – Мы наскочили на засаду на побережье, и нас отрезало от своих. Местные рассказали, что подполковник Ормига, Летучий Муравей, идёт предгорьями на север. Крестьянам свойственна болтливость, - добавил он с сожалением. – Им не всегда можно доверять. - Я не расслышал вашего имени, - сказал Серхио Ормига. - Среди близких друзей я известен как Боров, - ответил бородач всё с той же мягкой улыбкой, - но вы можете звать меня Тэте. Как давно у вас малярия? Серхио почувствовал, как на лбу выступает холодная испарина, и ему пришлось изо всех сил сжать кулаки, вонзив ногти в ладони, чтобы не трястись от озноба. - Я врач, - сказал Тэте. – Позвольте осмотреть вас. Большая честь – сказать Чеко Ормиге, сколько ему осталось жить. - Не вздумай подпускать его к себе, - сказал Миличо Вергуэнса. Серхио чувствовал, что ноги у него становятся как у тряпичной куклы, а внутрь костей словно насыпали толчёного кирпича. Он резким движением вытер пот со лба и покачнулся. - Думаю, им можно доверять, - сказал он. XXIX После осмотра Тэте отсыпал Серхио Ормиге из своих скудных запасов половину таблеток хинина. Взамен они с товарищем Алмейдой получили пятьдесят патронов, мешочек кукурузы и фунт вяленого мяса. - Принимайте таблетки по одной, - сказал Тэте, - и только если станет совсем уж худо. Кстати, здесь в лесах полно хинных деревьев. Учитесь у народа, Ормига – жуйте кору. - Наверное, эта самая удивительная рекомендация врача, которую я когда-либо слышал, - заметил Серхио Ормига. Тэте негромко рассмеялся. - Не думаю, что вы так уж много их слышали в своей жизни, - возразил он. – Вы гораздо моложе, чем я думал. Если хотите совет – не считайте болезнь своим врагом, лучше научитесь договариваться с ней. Так больше шансов выжить. Я давно научился договариваться со своей астмой, а ведь в детстве врачи сказали моей матери, что я не жилец на этом свете. Но вот – я до сих пор жив и жажду крови. Последние слова поразили Серхио Ормигу. - Кровь – только неизбежная грязь на пути к справедливости, - сказал он. – В великом царстве свободы законы не будут написаны кровью. - Только кровью, - убеждённо сказал Тэте. – Кровью нашей и врагов, но преимущественно, конечно, врагов. А вы слишком либеральны, Ормига. На вашем месте я бы нас обоих расстрелял, - и он снова рассмеялся. - И остался бы без ценной врачебной рекомендации, - сказал Серхио. - Эту рекомендацию мог бы вам дать любой крестьянин, - возразил Тэте. – Вот вам истина – в том царстве свободы, о котором вы говорите, не будут нужны ни врачи, ни солдаты, ни философы, ни идеалисты вроде вас. Мы только расчищаем дорогу. В этом наша задача. На рассвете, когда чужаки собрались продолжить путь, Серхио Ормига спросил: - И всё же откуда вы взялись? Тэте дружески улыбнулся ему на прощание. - Мы из движения Двадцать пятого июля, - ответил он, и оба растворились в сумерках так же бесшумно, как и появились. - Что за чёрт? – спросил озадаченный Миличо Вергуэнса. – Какого дьявола у них случилось двадцать пятого июля? - Не знаю, - ответил Серхио Ормига. – Но я почти уверен, что в этот день кого-то убили.